Письмо

Не думала сегодня больше ничего выкладывать, но... только что пришло по электронке, да и день такой... решила поделиться горем и болью...

Письмо.

1

Под землей

«Милый боженька, если ты есть! Пишет тебе Шапиро Лева, ученик пятого класса «Б» средней школы № 13. Боженька, прости меня, пожалуйста, если письмо написано неразборчиво, и буквы расплылись, потому что я пишу тебе химическим карандашом, который надо слюнить. А другого у меня нет. И бумага из-под селедки.

Мы с Фиркой, это моя сестра, живем в погребе у бабы Веры. И кроме нас тут никто не живет. Хотя вру, вчера из стенки вырылась медведка. Она такая уродка, разлапая и черная, все такая мохнаухая, что Фирка кричала, как резанная, и топала ножками: «Раздави сейчас же эту дрянь!» Пришлось ей рот затыкать, чтоб наверху не услышали…

Боженька, если ты есть, скажи, пожалуйста: чем еврей хуже медведки? Наша мама Фрида – такая красавица, что ни в какое сравнение не идет. И от нее много пользы было, не то, что от медведки. Она лечила туберкулезных больных, делала им «вдувание». Жену Петра Романовича, она вернула с того света, он сам говорил. А когда гнали евреев на ликвидацию, Петр Романович и не подумал заступиться. Жена его дергала за рукав, а он ткнул ее локтем в грудь: «Хочешь, чтоб меня самого расстреляли?» Дедушка Изя сказал, что это ты нас наказываешь за грехи. Какие у меня грехи? Варенья из райских яблочек с хвостиками я никогда не брал без разрешения, кроме одного раза, когда уронил всю банку. Ты меня достаточно, по-моему, тогда наказал, милый боженька. И дедушка Изя сам говорил, бог нас наказывает не за какие-нибудь райские яблочки с хвостиками, а за то, что мы неверующие. Но почему я неверующий? Просто я верил не в бога, а в то, что бога нет. Старшие так говорили, старшим полагается верить. Зато меня приняли в пионеры, и четвертый класс я окончил на хорошо и отлично, награжден книгой про строительство в Москве метрополитена.

А что тебе сделал наш дедушка, милый боженька? Он только тем и занимался, что читал твою книгу, раскачивался и молился. Он даже не ел с нами вместе, у него была своя кастрюлька, и на ликвидацию он шел в платке с полосками, с коробкой на лбу, и твою книгу нес. И папу он всю жизнь не любил за то, что он не сделал мне обрезание. Папа член партии, он сказал, что только через его труп мне сделают обрезание. А.где теперь папа или его труп никто не знает. Его забрали в военкомат, а к нам пришли немцы.

Они никого не убивали, пока не приехала зондер-команда, которая даже не умеет говорить по-немецки: только один настоящий немец и один переводчик. Нам сказали, что поведут на станцию грузить в вагоны, а Родик из пятого «А» слышал, как он говорили между собой, что будут в овраге класть жидов вторым слоем.

И тогда мама зашила мне в штаны свои брошки, бусы, колечки, велела взять Фирку за руку и бежать к бабушке Вере в деревню, а по дороге всем говорить, что меня зовут Федя, а Фирку – Маруся. Но нас никто и не спрашивал, а бабушка Вера заплакала и сказала, что я такой же Федя, как Фирка Маруся, и ее немцы за нас повесят, но брошки взяла, потому что нас ей придется кормить, а сколько времени – один бог знает.

Боженька! Вера очень добрая бабушка, хотя ругается с утра до вечера. Она была у мамы в тубдиспансере санитаркой, и маму любит, как родную дочь, хотя детей у нее никогда не было. Нам она носит в погреб, что бог пошлет, суп с бураками, а за нами выносит ведро.

А еще в погребе есть картошка, которая выпустила из себя столбики совсем никакого цвета, как теперь у Фирки лицо. Одни глаза остались.

Боженька, милый! Фирка канючит и канючит, просто сил моих нет, покажи ей солнышко. А какое, к черту, солнышко, если в погребе неба нет. Баба Вера только по ночам открывает погреб и дает нам подышать. А какое ночью солнце может быть? Но Фирка не верит, говорит – они закопали солнце в овраге вместе со вторым слоем жидов. Что с нее возьмешь, она маленькая.

Боженька, если ты есть, помоги хотя бы бабушке Вере! Она верующая, ходит в церковь, которую, она говорит, открыли после большевиков, и отец Василий откуда-то взялся. Она, бабушка, всегда боится, что кто-нибудь из соседей ее застукает с ведром. А в нем, сам понимаешь, не огурцы из погреба и не капуста. И тогда ее могут повесить вместе с нами. Она хорошая бабушка, а что ругается, ты ей прости.

Больше писать не могу, дальше бумага от селедки жирная, буквы отскакивают. Лева».

2

Над землей

– Папаша, что с вами происходит? Отгородились от всего мира на своей половине.

– Вы называете половиной угол, куда меня загнали?

– Никто вас не загонял, вы сами уединились. Сидите и раскачиваетесь, как старый еврей на молитве.

– Кому вы молитесь?

– Кому мне молиться? Себе самому?

– А над чем вы раскачиваетесь? Над Книгой, которую сами написали?

– Над горем своим я раскачиваюсь! И еще над этим письмом.

– Это письмо старуха принесла в церковь православному священнику? Знал бы, не передавал. Но священник сказал, что его написал иудейский мальчик.

– Если бы один мальчик…. А сколько их уже не пишет и не напишет никогда! Этот, под землей, еще живой, остальные там же – но уже мертвые. А кто их убивает? Не те ли, сын мой, кого ты учил любить ближнего, как самого себя? И куда смотрит твой папа Римский?!

– А что может мой папа Римский, когда мой Отец небесный только сидит и плачет?

– Я уже даже не плачу, сынок. Выплакал глаза. Остались пустые бездны и пересохшие русла. Но я не ослеп, хотя только о том мечтаю, чтобы ослепнуть, оглохнуть. А куда мне бежать от смрадного запаха дыма их печей?

– И это говорит тот, кто дал людям заповедь «не убивай»?!

– Те, кому я дал эту заповедь, никого не убивают. Убивают их! Их женщин, и их детей безжалостно истребляют. Чтоб ни корней, ни плодов, ни семени не оставалось.

– И ты, всесильный, который создал все сущее, только раскачиваешься на своей половине.

– А что мне делать? Может снова послать на землю сына? И как они с тобой поступят на этот раз, Иегошуа?

Боюсь, сейчас мне уже будет труднее тебя воскресить. Они умертвляют в газовой камере по сто человек одновременно и всех сжигают в крематории. Попробуй потом отделить прах Иисуса Христа от пепла других евреев.

– Выходит, тот, кто создал человека, бессилен остановить даже руку его, занесенную, чтобы размозжить голову младенца?

– Ты прав, сынок. Может, вообще, не надо было создавать человека? Так было бы милосерднее. Но, что сделано, того не воротишь. Я дал им свободу выбора. Сытый лев лежит и позевывает, когда мимо проходят антилопы. А человек найдет сто причин для убийства себе подобных. Я пробовал их образумить. Смешивал языки – ничего хорошего… Но я не бессилен, конечно. Я им уже устраивал один потоп. Могу устроить и второй …Но если откроются хляби небесные, то мальчика с девочкой в погребе, пожалуй, зальет. Как ты думаешь?..

– Думаю, чтобы спасти своих детей, ты поможешь толпам безбожников, тем, кто рушил церкви и синагоги, расстреливал попов и раввинов, дойти от Волги до Европы.

– Дай бог, чтоб они успели.

3

На земле

К верхней планке арки, на которой обычно висели и выцветали советские лозунги, а иногда, когда приезжала кинопередвижка к ней подвешивали экран, сейчас двое полицаев навязывали веревки с петлями.

– И чого мени закортило бигты за самогонкою, колы нич на двори, сам не знаю – рассказывал один из них. – Аж, бач, бабка Верка несе ведро з погребу. Во, думаю, закусь буде… А ну, кажу, бабуся, дай капустки покуштувать. Руку у ведро и цап…Тьху… Там гимно жидовське! Ледве отмывся… Тащи скамейку.

Длинную скамью, на которой сиживали, бывало, рядком поселяне в мирное время, лузгали семечки, смотрели кино, орали «сапожники», когда пленка рвалась и свистели, – теперь они поставили под арку, с которой свисали петли.

– Ну и шо это будет? У тебя все веревки одной длины. А бабка ж выше хлопца, и жидята мал-мала меньше. Это тебе не капусту пробовать из ведра. Лезь теперь, перевязывай…

Приехал на бричке начальник полиции. Слез. Перекрестился:

– Слава богу, готово. Зараз герр комендант пожалуют.

Старуху и детей вытолкали из сарая, где их держали, пока соберется народ.

Фира жмурилась, боялась открыть глаза, еще не привыкла к свету.

– Не бойся, – сказал ей Лева. – Ты говорила, солнце зарыли, а оно, где было, там и висит на небе. Фиг им его зарыть!

Марк Азов.


Разгрузка газовой камеры в Освенциме. Рисунок бывшего узника Д.Олере.