Ф. Ванденберг

Это один из любимых моих авторов в Книжном клубе . Читала все его книги , кроме последней "Тайна предсказания". Стиль написания конечно своеобразный , но тем не менее захватывает и желания бросить книгу не возникает . Отличные книги "Гладиатор", "Тайна скарабея" "Наместница РА "
Предлагаю описание и отрывок из книги "Наместница РА"

Описание:
Хатшепсут красива, умна и жестока.
На пути к власти она не останавливается ни перед чем. Для этого готова даже стать женой единокровного брата, погубить соперницу, преступить закон...

Отрывок :
Нехси, черный раб, отталкиваясь шестом, вел папирусную ладью с высоко задранным носом сквозь шелестящий тростник. Его тело, прикрытое лишь узкой полоской ярко-желтого схенти, лоснилось на солнце подобно темным камням на порогах Нила. Он излучал силу. Хатшепсут распростерлась у его ног и, опустив руку в воду, пыталась ухватить цветки лотоса, покачивающиеся на бирюзовой глади. Время от времени она поднимала блестящие соцветия на пару ладоней над водой и снова отпускала, так что они, звучно плюхнувшись, продолжали скользить по гладкой поверхности. Перед принцессой, преклонив колена, стояла служанка — еще ребенок, как и она сама, нагая, с едва развившейся грудью и пышными волосами, перехваченными налобной повязкой, — и старательно обмахивала госпожу опахалом из страусовых перьев, чтобы защитить от палящего солнца.
— Вознесем хвалу Амону-Ра, — промолвила Хатшепсут, закидывая руки за голову.
— Восславим этот день, как в священный праздник Опет. Умасти меня благовониями, укрась мою шею венком из лотосов и красных пасленов! Хрупкая служанка улыбнулась, отложила в сторону опахало и потянулась к ларцу эбенового дерева, обитому золотыми гвоздиками, который принцесса всегда держала при себе. Хатшепсут уделяла много внимания своей внешности, как и все девушки ее возраста, однако было одно отличие: дочь фараона Тутмоса могла дать себе волю в желании нравиться. Ей было дозволено обрамлять глаза душистой пастой из черного сланца, уголки глаз подводить длинными горизонтальными линиями, а лицо выбеливать свинцовым суриком, что для прочих слыло немалой дерзостью, — ведь она подражала лику бога Осириса.
Растревоженная стая диких гусей поднялась из береговых зарослей, взмыла в небо и, выстроившись клином, взяла направление на запад, через Нил, к сверкающим скалам нагорья мертвых. Хатшепсут взглядом проследила за их полетом. От яркого утреннего солнца резало глаза. Принцесса опустила взор и… ею овладел ужас. Испугавшись, она ухватилась за мускулистую ногу Нехси, обвила руками его колено и неотрывно смотрела на маленькую служанку, лежавшую перед ней в лодке с безжизненно остекленевшими глазами.
В левой груди девушки застряла стрела, вонзившаяся так глубоко, что наружу торчало только оперение. Алая кровь, сочившаяся из раны, окрашивала в багряный цвет связанные пачки папируса, из которых была сделана лодка. Даже Нехси, словно пораженный молнией Амона, на мгновение застыл в растерянности. Однако он быстро взял себя в руки и, мощно налегая на шест, погнал ладью через тростниковые заросли к берегу. Высоким носом ладьи он прорезал прибрежный ил, прочно закрепил лодку на суше и, выскочив из нее, огромными прыжками помчался вверх по склону. Хатшепсут было невыносимо оставаться рядом с мертвым телом, и она бегом припустилась за нубийцем. Только теперь до ее сознания дошло, что смертоносная стрела, скорее всего, предназначалась ей, принцессе, а не бедной служанке. При дворе фараона плелось немало интриг вокруг престолонаследия. У Тутмоса не было наследников мужского пола. Казалось, на роду Яхмоссидов лежало проклятие. Хатшепсут остановилась, решив, что лучше затаиться в прибрежных зарослях. С бьющимся сердцем она прислушалась к неумолчному шелесту тростника, робко огляделась по сторонам, а потом присела и спрятала лицо в коленях. Звучный голос Нехси заставил ее насторожиться. Бранясь почем зря, он гнал перед собой юношу, долговязого, жилистого, с осторожной, как у кошки, и грациозной, как у газели, поступью. В руках незнакомца был тяжелый лук, а по его бедрам бил колчан со стрелами. Нубиец пинал его, пока не дотолкал до того места, где причалила ладья принцессы. Хатшепсут поднялась.
— Он клянется, что охотился на диких гусей! — крикнул Нехси и так наподдал парню, что тот, неуклюже перебирая ногами, пролетел вперед и упал. А когда протянул руку за выскользнувшим луком, нубиец прыгнул и с такой силой придавил ее к земле, что юноша скрючился и взвыл от боли подобно шакалу.
— Ах ты, песий сын! Хотел убить Хатшепсут? Наследницу трона! Дочь фараона!
— Нехси схватил лучника за патлы и вздернул его голову так, что бешено вращающиеся глаза оказались вровень с лицом нечастного.
— Кто приказал тебе? Какие гиены пустыни? Что тебе посулили за это? Но юноша не отвечал, только орал от боли. Нехси отпустил его лишь после того, как Хатшепсут подошла и дала чернокожему слуге знак освободить жертву. Юноша поднялся. Теперь, когда его взгляд уперся в мертвую девушку на папирусной лодке, он не мог отвести глаз от крови, струящейся из ее груди, и только лепетал снова и снова:
— Я не хотел, поверьте мне, я не хотел!
— Как твое имя? — спросила Хатшепсут. Парень не отваживался поднять взор на принцессу, лишь шаркал босыми ногами по песку.
— Меня зовут Сененмут, — наконец робко ответил он.
— Я — сын Рамоса, которого фараон наградил за храбрость ожерельем доблести, когда он после битвы с азиатами принес трофеи — больше десятка кистей наших врагов.
— Ты — жалкое ничтожество, и твоему достойному отцу придется оплакивать тебя, когда изуродованное тело его жалкого отпрыска, присыпанное песками пустыни запада, разроют и изгложут шакалы да стервятники!
— Нехси занес кулак для очередного удара, но Хатшепсут остановила нубийца:
— Дай ему сказать! Приговор еще не вынесен. Сененмут заслонился руками. Сквозь пальцы он видел все ту же мертвую девушку в ладье и, надеясь отогнать дурной сон, тряс головой.
— Поверьте, — не переставал бормотать он, — я не хотел этого… Я охотился на диких гусей, я часто это делаю и всегда ухожу с добычей, правда… А сегодня бог направил мою стрелу в неверную цель, клянусь отцом моим Рамосом и матерью моей Хатнефер… — Умолкни со своими клятвами, — оборвал его Нехси. — Знаем, что стрела твоя предназначалась не служанке. Целью твоего подлого выстрела была принцесса! Сененмут упал перед Хатшепсут на колени и принялся биться головой о красный песок.
— О, Прекраснейшая из женщин, Золотой бутон, Лучшая по благородству! — стенал он. — Если на то воля Сета, бога всего злого, пусть я умру за смерть этой невинной девушки! Но Гор мне свидетель: стрела, выпущенная из моего лука, была предназначена одному лишь серому гусю!
Хатшепсут жестом велела юноше подняться и молча смерила его долгим пристальным взглядом. Глаза несчастного, устремленные на нее с мольбой, были полны слез.
— Ты призываешь Гора в свидетели, — задумчиво сказала она.
— Пусть будет так. Пусть бог Обоих горизонтов решит, правду ли ты говоришь. Положимся на приговор великого Гора. Да будет воля его! Едва принцесса закончила свою речь, Нехси схватил парня и утащил его прочь. Облако красной пыли, несущееся с юга, возвестило о прибытии гонца. И прежде чем взмыленный конь с громким фырканьем встал как вкопанный, гонец выскочил из седла и пал перед Прекраснейшей из жещин ниц.
— Золотой бутон Небес, Любимица богов, Лучшая по благородству, дочь царя Хатшепсут, выслушай, что скажет тебе Пеннекхебет, первый из быстрейших гонцов фараона!
— Говори! — милостиво произнесла принцесса, и царский гонец поднялся с колен.
— Господин Обеих земель, Могучий бык, избранник Ра, его величество фараон Тутмос, любимец Амона, сокрушил племена в песках юга, как трусливых зайцев на краю пустыни. Фараон — да длится его царствие вечно, как само царство Атума, — сейчас со своим флотом на пути в Фивы. И он, могущественный сын богини Нут, вечером проглатывающей своих детей, а утром рождающей их снова, приготовил тебе трофей, от которого возрадуется твое сердце, а душа затрепещет в веселье. Хатшепсут восторженно захлопала в ладоши, запрыгала, как озорная девчонка, и воскликнула:
— Отец мой Тутмос, Могучий бык, вознаградит тебя за добрую весть! На третий день четвертого месяца Засухи месоре в южном течении Нила показались корабельные мачты царского флота. Встречный ветер надувал черные флаги победы, укрепленные на канатах верхнего такелажа. В Фивах с быстротой молнии распространилась весть об успешном завершении военного похода. Торговцы и ремесленники оставили свои лавки и мастерские, жены и матери посыпались с плоских крыш приземистых хижин и, таща за собой малышей и на ходу прихорашиваясь, побежали к Великой реке, чтобы с ликованием встретить храбрых воинов.
— Слава сыну Ра! — возбужденно кричали все.
— Око Ра осияет фараона! Пристань на восточном берегу была запружена толпами напирающих и галдящих людей. Казалось, весь город поднялся на ноги. В огромных темных чашах, окружавших причал, чадили красные огни, отражавшиеся на гладких ступенях темно-зеленого мрамора. Две лестницы, на расстоянии двух колесниц друг от друга, спускались к бирюзовым водам Нила. Оглушительный бой литавр и грохот фанфар возвещали о прибытии стоглавой дворцовой гвардии, личной охраны фараона, тех самых «спутников правителя», которые без раздумий пускали в ход луки, копья и кинжалы, если дело касалось защиты жизни царя или его имущества. Дико жестикулируя, они прокладывали путь к набережной прекрасной царице Яхмос, принцессе Хатшепсут и ее кормилице Сат-Ра, за ними следовала второстепенная царица Мутнофрет со своим сыном Тутмосом. На несколько мгновений крики толпы затихли. Фиванцы пали на колени и, склонив головы, приветствовали царственных особ:
— Миллионы лет жизни благословенным: главной царской жене, грациозной принцессе и ее благородной кормилице! Плетите венцы и возлагайте на их главы! Мутнофрет с ее отпрыском никто не уделял внимания. Рабы приволокли ослепительно белый балдахин для защиты семейства фараона от солнца. Под ним установили переносной трон на львиных лапах из позолоченного дерева. Нагие юные девушки, с цветками лотоса в волосах и ожерельями из синего фаянса вокруг талии, усыпали путь цветами. «Сокол», корабль фараона, лег в дрейф. В одно мгновение воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь скрипом тяжело груженного парусника и дальним шелестом воды, доносившимся с середины широкой реки.
На рее, в носовой части корабля, головами вниз были подвешены трупы предводителей нубийского восстания. Плетка рулевого Амосиса, сына Абана и Бабы, взлетала, поочередно опускаясь на безжизненные тела то одного, то другого. Славные фиванские воины выстроились по борту — высокие, широкоплечие, поджарые; их торсы были обнажены, а чресла перепоясаны солдатскими кожаными схенти с треугольной средней частью. Каждый сжимал в руках булаву в знак победы над врагом. В их выправке чувствовалась гордость победителей. Целое столетие египтяне, порабощенные иноземными властителями, чуждыми обычаями и нравами, были лишены этого чувства. С той поры как фараон Яхмос, приняв в свои руки царский скипетр и плеть, прогнал захватчиков из их самовольно основанной столицы в дельте Нила, многое переменилось. Царство стояло — такое ощущение было у всех — на пороге великого будущего. Фараон Тутмос застыл на красном подиуме в центре корабля, словно божественное изваяние в храме Амона. Вокруг надутого кожаного шлема, который Тутмос обычно носил на военных парадах, обвивалась, сверкая золотом и подняв голову над самым его лбом, священная кобра урей — знак божественной царской власти, перед которым фиванцы опускали взор долу. Золотая, в виде плетеной косы подвесная борода гордо выступала вперед, демонстрируя не что иное, как власть, силу и мощь. Египтяне любили и почитали такие символы.
Обнаженный торс фараона, украшенный лишь воротником-ожерельем шириной в ладонь, набранным из золотых пластин в форме сокола, казался светлокожим. Широкий пояс со сверкающей пряжкой, представлявшей собой картуш с иероглифами имени фараона, поддерживал выкроенный из единого полотнища схенти с плиссировкой впереди. В отличие от босоногих солдат царь был обут в кожаные сандалии с ремешками, искусно обмотанными вокруг икр. Ладони Тутмоса сжимали скипетр, испещренный великолепной резьбой с позолоченным орнаментом, — своего рода посох, который он редко выпускал из рук. Как только «Сокол» причалил и толстыми канатами был пришвартован перед балдахином, с корабля до мраморных ступеней спустили расписной трап, и фараон в окружении четырех воинов-«спутников правителя» сошел на берег. Толпа взорвалась неописуемым ликованием, матери подбрасывали вверх своих чад, девушки махали разноцветными покрывалами, и многоголосый хор фиванцев возвестил:
— Привет тебе, Могучий бык, царь Юга и Севера, властитель на миллионы лет! Фараон Тутмос казался равнодушным к приветственным возгласам; позволяя им витать над собой, он неподвижно стоял, вглядываясь в даль за Великой рекой. Ни Яхмос, свою царственную супругу, ни Мутнофрет, свою возлюбленную, ни наследную принцессу Хатшепсут, выстроившихся перед ним полукругом, он не одарил даже взглядом. За ними стояли бритоголовый Хапусенеб, верховный жрец Большого храма Амона; Пуемре, архитектор и второй жрец Амона; старый Инени, царский советник и архитектор; Тети, таинственный целитель и волхв; царские вельможи, во время трехмесячного отсутствия фараона определявшие судьбу египетского государства. Минхотеп, управитель царского дома и начальник церемоний, выдержал паузу и начал речь:
— Царь, возлюбленный сын Амона-Ра, Север и Юг стран Нила лежат у твоих ног! Мы, народ твой, радели о твоих храмах и дворцах, матери рожали детей, торговый люд умножал богатство царства твоего. Зерно прорастало скорее, чтобы по возвращении своего повелителя явить богатые плоды. Нил разливался шире, чтобы ты скорее вернулся в свои владения. Так поведай нам о твоем походе против подлых племен Юга! Тутмос, который был мал ростом, но силен духом, неспешно и величаво повернулся к толпе и заговорил зычным голосом, не сопровождая слово свое даже малым жестом: — Я, царь Тутмос, с соблаговоления отца моего Амона растоптал и поверг в пыль восставших против владыки Обеих земель. От меча моего и булав моих воинов сокрушились вероломные подобно столбам наших предков перед городскими вратами, хоть и было их великое множество — как песчинок в пустыне.
— Вечно живи, наш царь Тутмос! — неслось из тысяч глоток.
— Ты, явившийся нам подобно богу Ра! Север и юг припадают к стопам твоим, и крепости слезно молятся о тебе и царствии твоем! Когда ликование улеглось, фараон продолжил:
— Посмотрите на наши доверху груженные корабли! Золото и дорогие одежды, соль и бобы привез я добычей. Страна за порогами богата сокровищами, но лежит она в стороне от великого Нила, и не хватает в ней воды. Воды в наших бурдюках едва достало на обратный путь, так что половину пленных пришлось убить. И все-таки женщины жителей песков оказались выносливее своих мужчин, и теперь каждому дому достанется в рабыни нубийка. А в доказательство нашей храбрости взгляните на эти корзины. Восторженный рев пронесся по толпе, когда воины погнали с корабля нубийских женщин. Цвета эбенового дерева, гибкие, с изящными, как у газелей, движниями, обнаженные чернокожие нубийки балансировали по узкому трапу. Но не их нагота возбуждала сердца и умы египтян, нет, а то, что находилось в корзинах, которые они несли на головах. Когда по указке царского писца Неферабета женщины высыпали содержимое к ногам фараона и знати, Хатшепсут с отвращением спрятала лицо на пышной груди кормилицы Сат-Ра. Она не хотела видеть, как перед фараоном растет груда из сотен пенисов, отрезанных у мужей и отцов нубийских рабынь. А над горой половых членов царские гвардейцы, играя сильными, натертыми маслом мускулами, уже затянули боевую песнь, перекрывающую неистовые вопли толпы:
— Тутмос, ты — царь царей во всех странах, поправший своими сандалиями мятежников! Нет больше бунтарей на Юге, нет врагов на Севере. Города их превратились в руины благодаря твоей силе и мощи! Под пронзительные звуки флейт и тамбуринов воины фараона начали разгружать парусник на глазах разгоряченных фиванцев. И Неферабет, царский писец, заносил в свои свитки каждую шкуру, каждый сосуд, каждую слоновую кость, как и всякий сундук или ларец. В мгновение ока вокруг нагих нубиек, выставленных на продажу, началась возня и даже потасовки, ибо все желали заполучить одну из крутобедрых зрелых женщин, на которых ночью можно навалиться всей тяжестью, а днем навалить тяжелую работу. Юные хрупкие существа, почти дети, особым спросом не пользовались — по той же причине.
Нубийки безучастно взирали на эту суету. Казалось, после страшных событий последних дней у них уже не осталось слез и они просто-напросто были благодарны судьбе, что всё еще живы.
— Эй, человек, ты меня хотеть? Тети, целитель и волхв, обернулся, чтобы посмотреть, кто там лопочет у него за спиной.
— Нгата, — сказала рослая нубийка.
— Я… есть… Нгата! — Она ткнула себя в пышную грудь. Волхв исподтишка огляделся, не наблюдает ли кто за ним, а затем отвел женщину, чья кожа блестела, как полированное эбеновое дерево, в сторону и изумленно спросил:
— Каким это образом ты говоришь на нашем языке, нубийка? Она смотрела на него, вытаращив глаза, а когда Тети медленно и с нажимом повторил свой вопрос, ответила с виноватой улыбкой:
— Не понимать, человек. Нгата не понимать. При этом она так энергично замотала головой, что ее груди затряслись, и Тети крикнул писцу:
— Неферабет, я беру эту. Ее зовут Нгата. Во время раздачи и переписи трофеев, грозивших затянуться до позднего вечера, фараон все так же невозмутимо взирал вдаль. Потом царь Тутмос поднял скипетр, и из толпящихся вокруг балдахина людей с быстротой молнии образовалась стройная процессия во главе с управителем царского дома и начальником церемоний Минхотепом.
За ними последовали вельможи и чиновники, царские жены и аристократки, бритоголовые жрецы в накинутых на плечи леопардовых шкурах и, наконец, сам фараон в окружении «спутников правителя». Сплоченными шеренгами, по десять в ряд, к процессии присоединялись фиванцы, которые шествовали степенным, размеренным шагом — как предписывал звучный ритм литавр. Перевозчик у берега Нила хрюкнул и завалился в своей лодке, словно жирный, набивший брюхо кабан.
Вонючий бурдюк, опорожненный до последней капли, валялся рядом. Кажется, слегка перебрал. Но он был не единственным, кому хмель ударил в голову, — ведь сегодня вино бесплатно наливали любому как в питейных заведениях, так и прямо на улицах города. В бледном свете луны, отражающемся на водной ряби сверкающими иероглифами, к лодке приближался человек со светящимся стеклянным шаром, который выдавал в хозяине богатого фиванца, ибо такие масляные светильники мог позволить себе далеко не каждый.
— Эй, ты, перевозчик! К западу! Лодочник не шелохнулся.
— Я заставлю тебя подняться! — воскликнул благородный господин и, запрыгнув в лодку, пнул перевозчика в бок.
— К западу, старик, к западу! Лодочник подскочил так проворно, что утлое суденышко угрожающе закачалось. Он схватил свой шест и, прежде чем направить нос лодки в полноводные струи, пробормотал:
— Господин, никто по своей воле не отважится ночью посетить Долину Шакалов, где мертвые нашли свой покой.
— Тебе незнакомо мое имя? — Нет, господин.
— Я — Инени, верный советник фараона и началник работ в Карнаке.
— О, господин, не вы ли ставили великие пилоны в честь Амона, Мут и Хонсу? Чего же вы хотите на том берегу мертвых, где царствует Осирис? Да еще в такую ночь, когда все празднуют победу нашего фараона!
— С каких это пор ты требуешь отчета у своих нанимателей? Давай без лишних слов, в путь, к западу! Оттолкнувшись шестом, перевозчик проворно повел лодку, так что казалось, будто течение само несет ее к противоположному берегу.
Инени сидел молча. Посередине реки он поднялся и описал своим светильником полукруг в воздухе. Как только они достигли другого берега, из темноты вынырнули две мужские фигуры. Один из них вел за собой осла, чтобы встретить странного гостя.
— Да, вот еще что, — обронил Инени, прежде чем покинуть лодку.
— Никому ни слова об этой поездке. Проклятие Осириса падет на тебя, если не повинуешься моему приказу! Лодочник отчаянно закивал. Инени, не говоря более ни слова, взгромоздился на осла, и трое мужчин исчезли в темноте. На развилке, там, где тропу пересекала дорога, ведущая с севера на юг, они наткнулись на группу оборванцев всех возрастов, с лопатами, ломами и корзинами. И хотя беднякам не была известна цель этого ночного сбора, все они послушно зашагали за человеком на осле. А тот направил животное по каменистой горной тропе, круто поднимающейся в скалы, о которых шла молва, что там обитает Осирис, властелин царства мертвых, ночью восходящий вместо солнца. Не слишком уютное место!
На середине пути Инени оставил тропу. На плато, усыпанном валунами и обломками скал, которые с незапамятных времен хранили полуденный зной и прохладу ночи, он остановился. Размашистым шагом, эхом отзывавшимся в мертвой тишине долины, он очертил квадрат, обозначив углы камнями, потом дал спутникам знак опуститься на землю и заговорил приглушенным голосом:
— Вы, люди запада, с этого момента, который свел нас здесь, в Долине Шакалов, поступаете на службу к фараону. Я — Инени, советник и начальник работ царя Обеих стран, Могучего быка, лучезарного сына сокологолового бога солнца Ра, пересекающего небесный океан на своей золотой барке, облечен доверием тайно вырыть на этом месте шахту десяти локтей в квадрате и глубиной в тридцать локтей. От нее следует пробить ход к палате, размеры которой получите в свое время.
— Господин! — отважился на вопрос один из оборванцев по имени Хои.
— Почему ты привел нас сюда в столь поздний час? Голос Инени зазвучал проникновенно:
— Потому что и дальше вы будете работать здесь только по ночам. Скрытно и бесшумно! Собравшиеся встревоженно зароптали, и царский советник шикнул на них вполголоса. — Вы, — продолжил он, — каждый день будете получать еду из царских кладовых, и ни в чем необходимом вам не будет отказа. Трудиться станете под покровом ночи, а отдыхать при свете дня. И ни одна душа не узнает о вашей работе. Ибо с восходом солнца лучшие стрелки фараона рассыплются по горному кряжу, и их быстрые стрелы настигнут любого, кто посмеет приблизиться к этому месту. Могильная тишина воцарилась над смятенными мужами. Лишь дерзкий Хои опасливо осведомился:
А если кто спросит нас о причинах ночного отсутствия?..
— Вы будете молчать до ухода в царство мертвых. Все вы избраны потому, что ни у одного из вас нет того, кого вы могли бы назвать женой или чадом своим, и потому, что отцов и матерей ваших Анубис уже проводил в мир иной.
Так что некому докучать вам вопросами. Но если… — в белом свете луны был ясно виден остерегающе поднятый указательный палец Инени, — если хоть один из вас выдаст тайну ночи, стрелы фараона настигнут всех! Ни одно слово не сорвалось с уст притихших рабочих. Мужчины сидели, уставившись в темноту. Зажигательно и возбуждающе звучали инструменты трех нагих азиатских девушек. Каждой из них было не более четырнадцати, и их гибкие тела грациозно извивались в такт музыке. Черные локоны музыкантш, заплетенные во множество косичек, на лбу были перехвачены золотыми венцами. А что за личики! Очи черные, как плоды спелого терна, губы, как финики, а щечки бархатные, как кожица персика. Минхотеп, управитель царского дома и мастер церемоний, в своем ярком плиссированном схенти, расфуфыренный, как павлин, лишь только заканчивалась музыкальная пьеса, важно шествовал через тронный зал и, оживленно хлопая в ладоши, выкрикивал в экстазе:
— Веселитесь! Веселитесь! Плакальщицы не дремлют! Этот возглас приглашал всех и вся радоваться и наслаждаться каждым мгновением жизни, и после победного возвращения царя из нубийского похода тому было немало причин. Тутмос, прежде исполненный достоинства и недоступный своему народу, сейчас, восседая на величественном троне, выглядел изнуренным и потухшим. Задравшийся до пупа схенти резко контрастировал с высокой короной, к слову, давно уже съехавшей набок. На пьедестале, по правую руку от него, возлежала Яхмос, главная супруга царя — роскошная женщина с пышными формами, явственно проступавшими под обтягивающим калазирисом из изысканной тонкой ткани. За ней сидела Хатшепсут, тоже в длинном полупрозрачном одеянии. Музыка и танцы экзотических девушек, как и шествия торжественным шагом наложниц гарема, скорее навевали скуку на царицу и ее дочь. Время от времени они развлекались тем, что стреляли глазами в сторону Мутнофрет и ее пащенка Тутмоса, сидевших по левую руку от царя; и в каждом из этих взглядов не было ничего, кроме презрения. Настроение фараона постоянно менялось: то Яхмос подпадала под его благосклонный взгляд, то Мутнофрет. А чаще ни та ни другая, ибо теперь, когда гарем пополнился новыми лицами, жены мало волновали фараона. Не меньше полусотни созданий, от хорошеньких до очаровательных, обитали в женских покоях, расположенных за царскими палатами. С тех незапамятных времен, когда фараоны, дети богов, взошли на престол Египта — то бишь более тысячи лет, — владыки содержали гарем и часто любили одновременно не один десяток женщин, что, само собой, вело к неизбежным инцидентам. Яхмос, царственная супруга фараона, произвела на свет двух сыновей и дочь, но оба царевича умерли в младенческом возрасте. В заботе о наследнике царь приблизил к трону юного Тутмоса, сына, рожденного ему второстепенной женой Мутнофрет. И не мудрено, что обе женщины терпеть не могли друг друга. Фараон неверной рукой поднял золотой кубок с вином и, перекрывая рокот музыкальных инструментов, возвестил:
— Благословен день сей, благословеннее вчерашнего, сотворенного Амоном…
— Тутмос заметил пренебрежительное переглядывание обеих жен, и лицо его омрачилось. — Хватит! Устал от вашей ревности! Фараон за волосы подтащил к себе ретивых жен, так что обе были вынуждены бок о бок припасть к его стопам. И каждая смиренно облобызала его стопы. Мутнофрет позволила себе подняться ласками выше, до поникшего обелиска господина, не вводя его в возбуждение.
— Мне донесли, что вы обе, — Тутмос, собрав последние силы, старался казаться беспристрастным, — вы, пока я разил врагов наших в южных пустынях, набрасывались друг на друга, как шакалы в Долине Смерти… — Она… она порочила меня среди слуг твоих! — Мутнофрет встала на колени перед своим господином, молитвенно воздев руки. Яхмос, старшая, прекраснейшая и, естественно, более уверенная в себе, постаралась изобразить циничную улыбку.
— К чему же ей впадать в такое волнение? — произнесла она и посмотрела супругу прямо в глаза.
— Было бы наветом то, о чем доносят служанки, она бы вряд ли удостоила вниманием пустую болтовню. Но нет! Знает, что ее застали за прегрешением. Вот отчего такое смятение!
— Застали, говоришь, застали! — Голос Мутнофрет источал змеиный яд. — Не делай из себя посмешище!
— Что здесь происходит? — раздраженно спросил Тутмос, и Яхмос не преминула дать ему исчерпывающий ответ: — Служанки донесли, что Мутнофрет совокуплялась с быком и через девять месяцев произвела на свет Тутмоса. Не священный ли бык Апис Мемфиса оплодотворил ее? Тутмос расхохотался, шлепнул себя по ляжкам и ткнул пальцем в сторону злосчастного мальца, лицо которого пошло красными пятнами, похожими на яблоки с островов Нила. Он боязливо смотрел в рот повелителю.
— У него что, рога и копыта? Теперь и царевич робко улыбнулся.
— Или он мычит, как бычок? Не кажется ли вам, что он больше похож на меня, чем на быка? Тут Яхмос хлопнула в ладоши и крикнула в занавес за пьедесталом: — Пусть войдет Юя! Юя, служанка царского гарема, явилась и пала ниц перед царем своим и женами его, упершись лбом в мрамор у ног повелителя.
— Юя, — приказала Яхмос, — поведай нам, что наблюдала ты ежевечерне, когда Ра скрывался за западными горами и Мутнофрет возлегала на ложе свое? — Г-госпожа, — взмолилась несчастная, — никогда и нигде не проронила я ни слова о том, что сокрыто за вратами гарема… — Говори! Повелеваю! — словно острый меч, рассек тишину голос фараона. Музыкантши перестали играть, вельможи, жрецы и все приглашенные, распознав, что назревает скандал, поспешили удалиться. Лишь Минхотеп, Хапусенеб и Сат-Ра остались в зале.
— Так что ты видела? — подбодрила служанку Яхмос. Воодушевленная благосклонным кивком фараона, Юя отверзла уста: — В тот час, когда Мутнофрет, моя госпожа и повелительница, отходит ко сну, она имеет обыкновение вынимать из драгоценного ларца, испещренного иероглифами бога Птаха, огромный, покрытый черными пятнами бычий хвост, прекрасный, как солнце. Бальзамировщикам потребовалось не меньше семидесяти дней, чтобы пропитать его священным натром. Мутнофрет, госпожа моя, длинными щетинками хвоста каждую ночь гладит себя промеж ног. А затем, удовлетворенная, опускается на постель свою, обвивает хвост вокруг талии и со сладострастным стоном отдается сну. Яхмос с триумфом посмотрела в лицо повелителю. Мутнофрет потупила взор.
— Каждую ночь? — уточнил фараон.
— Каждую, — подтвердила Юя.
— И что тут такого? — изрек Тутмос после непродолжительного раздумья.
— Женщины изобретательны в том, как ублажать грот своей услады. Одна отдает предпочтение гладкому зубу слоновой кости, другая — щетинкам бычьего хвоста. Подобные толки свидетельствуют лишь о ваших сварах. Каждая завидует положению другой.
Ты, Яхмос, моя главная царственная супруга, в твоих жилах течет кровь моих предков, и никто не может оспорить твое место, но у тебя всего лишь дочь. Ты, Мутнофрет, возлюбленная нескольких ночей, родившая мне сына. И что может быть разумнее, чем соединить дочь царских кровей с сыном семени моего? Хатшепсут, с замиранием сердца внимавшая речам отца, едва не задохнулась. Она чувствовала, что все взоры обратились к ней, но гнев в ее глазах мешал поднять голову и посмотреть в лицо фараону. Она, хранительница крови солнца, Лучшая по благородству, Супруга бога, должна стать женой этого ублюдка, отпрыска обычной девки, да к тому же моложе ее годами? Никогда! Фараон, будто разгадав мысли девушки, протянул руку и молвил: — Подойди ко мне, возлюбленная дочь моя, дай твою руку! Хатшепсут повиновалась.
— Ты молода еще, но достаточно взрослая, чтобы понимать, что ты не чета всем остальным. Ты — верховная жрица бога Амона, как и подобает старшей царской дочери, а это тяжелое бремя. Ты та, которая передаст кровь моих предков дальним потомкам. И подобно Исиде и Осирису ты примешь брата твоего. И так же, как Исида родила Осирису Гора, ты произведешь на свет небесного сокола, который будет передавать трон Гора по наследству миллионы лет. Хатшепсут содрогнулась от ужаса при мысли, что должна рожать. Она сама едва вышла из детского возраста, Неферабет обучил ее письму и чтению; Сат-Ра, кормилица, посвятила в искусство любви и тайны дворцовой жизни; Минхотеп, начальник церемоний, открыл тайны придворных ритуалов. И теперь она должна отказаться от жизни, которая только началась? Замужняя женщина, а тем более мать, в Египте навсегда хоронила себя за стенами дома. Фараон взял руку своего сына Тутмоса, бледного, пухлого и неуклюжего, который казался безучастным к происходящему.
— Вы двое, — торжественно начал царь, — призваны сохранить священное наследие Секенен-Ра и его отважных сынов подобно тому, как я и супруга моя Яхмос хранили его…
— Тутмос — сын простолюдинки! — воспротивилась Хатшепсут. Все присутствующие с напряженным вниманием посмотрели на фараона, не привыкшего к прекословию. Но царь оставался совершенно спокойным.
— Верно, дочь моя. Тутмос — сын простой женщины. Но я — его отец. И моя мать Сенсенеб тоже была простой служанкой. Но кто из-за этого посмеет оспорить мое право на трон Гора? Хатшепсут поняла, что дальше сопротивляться желанию отца бесполезно. Ей хотелось взвыть от бессильной ярости и с кулаками наброситься на толстого Тутмоса, но разум победил. Без единого слова протеста она позволила отцу соединить свою руку с рукой ненавистного сводного брата. Зеленый искусственный свет поблескивал со стен — такого Нгата, черная рабыня, сроду не видела.
— Не бойся, — усмехнулся Тети, — это всего лишь горящее масло, посыпанное солью. Но не тусклый свет испугал рослую нубийку, а бесчисленные странные предметы, инструменты и склянки в доме целителя и чародея, где было полно закоулков. В прозрачных сосудах плавали разные препарированные органы: сердца, почки, желудки и даже матка с ясно различимым эмбрионом. Пахло кислотой, серой, селитрой, а также медом, миррой и фимиамом — и над всем витала дымка из какой-то желтой пудры.
— Египетские лекари знаменитые! — с уважением произнесла Нгата, слегка оправившись от потрясения.
— Египетские лекари — колдуны! Тети расхохотался так, что содрогнулись стены, и Нгата испуганно сжалась. Целитель и волхв явно наслаждался боязливостью нубийки. — Врачи этой страны, — широко улыбнулся он, — не колдуют, они используют познания науки. И все, что ты видишь здесь, — Тети широко развел руками, словно собирался взмыть в воздух подобно птице, — и есть наука!
— При этом он покружился в каком-то причудливом танце по таинственно освещенной комнате, так что Нгату охватил настоящий ужас.
— Что такое «наука»?
— Запуганная нубийка опустилась на корзину из тростника.
— Наука? — По дому снова разнесся жуткий смех врача.
— Наука — это значит пробовать, экспериментировать, анализировать. Вот тебе пример: фиванские женщины, когда забеременеют, бегут к Хапусенебу, верховному жрецу Амона. Они приносят в жертву соленые хлебы и сладкий мед, чтобы узнать, кто родится — мальчик или девочка. Хапусенеб вопрошает богов.
Естественно, что каждое второе предсказание неверное. Если же будущая мать приходит ко мне, то я даю ей оросить ее собственными водами корзину, левая половина которой засыпана зернами полбы, а правая — ячменным зерном. Если первыми проклюнутся ростки полбы, то будет девочка, а если ячменя — мальчик. И в этом нет никакого колдовства — только научные знания! Внезапно Нгата почувствовала, что в корзине под ней что-то зашевелилось. Она вопрошающе посмотрела на Тети. Тот ответил ей своей обычной широкой ухмылкой и опустил глаза к ее упругим ляжкам, между которыми, угрожающе раздув щитки, покачивалась кобра. Нгата хотела закричать, но леденящий страх сдавил горло, и она, оцепенев от ужаса и воздев руки, лишь таращилась на змеиную голову у своего лона.
— Не шевелись, — сказал Тети ровным голосом, будто речь шла о самом обыденном деле на свете.
— Змея просто почувствовала тепло твоего тела. Она тебя не тронет, пока ты остаешься без движения. Какое там двигаться! Нгата, окаменевшая, будто статуя, в полуобморочном состоянии, следила глазами, как шипящая рептилия в замедленном ритме раскачивалась из стороны в сторону, то опускаясь, то поднимаясь. Тети наслаждался происходящим. «Великие боги, сделайте же что-нибудь!» — взмолилась бы Нгата, если бы могла. Ничего не менялось. Целитель мгновение за мгновением наблюдал возбуждающую картину, следя, как аспидно-черная кобра извивается меж ног женщины. Нубийка уже перестала различать, где сон, а где явь. В любой момент змея могла нанести смертельный удар. И один лишь Тети имел над ней власть. Было ли то явью или плодом ее разыгравшегося воображения, но, продолжая пребывать в паническом страхе, женщина видела, как колдун поднял согнутые в локтях руки, растопырил пальцы и пошел на кобру. Словно меряясь силой с магом, змея сначала энергично, а потом все медленнее опускала и поднимала голову, а затем раздутая диском шея разом опала, сузившись до размеров остального туловища, и кобра исчезла в той же щели, из которой появилась. Нгата, все еще не в силах выйти из оцепенения, так и сидела с поднятыми руками и опущенным к своему лону взором. Разгоряченный необычным зрелищем, Тети ущипнул нубийку за кисти, и ее руки, как у куклы, упали, приняв прежнее положение. Если бы он сейчас толкнул Нгату, она бы рухнула наземь подобно черной статуе, сброшенной с пьедестала. Тети кошачьим шагом обошел неподвижную нубийку, зрачками впитывая пышные округлости ее грудей и живота, увенчанного похожим на цветок пупком, и созерцая сладострастное место под завитками черных волос, там, где встречаются упругие бедра. Потом присел перед ней, чтобы поймать ее взгляд, выставил вперед растопыренные пальцы и повелительно гаркнул:
— Нгата, ты слышишь мой голос, голос Тети!
— Тети! Да! — невнятно донеслось из ее уст.
— Нгата, слушай меня, смотри на меня, смотри прямо в глаза! Что видишь ты, Нгата?
— Змею-урей…
— Что делает змея, Нгата, говори! — Поднимается, раздувается… Глаза, как огонь…
— Ты боишься эту змею? — Да, страшно, Нгата страшно, страшно!
— Слушай меня, Нгата! Ты больше не боишься змеи, ибо я, Тети, имею над ней власть, но ты должна делать все, что прикажет тебе Тети, все! Ты поняла? — Все. Нгата понимать. — Ты должна делать все, что я от тебя потребую, и никогда не задавать вопросов! Слышишь? — Нгата никогда не задавать вопросов. Нгата делать все. — Хорошо, Нгата. Внимание, сейчас я разбужу тебя.
Я щелкну пальцами, змея исчезнет, а ты ни о чем не будешь помнить. И действительно, едва лишь большой и средний пальцы Тети произвели резкий щелчок, Нгата поднесла руки к глазам и потерла их, словно только что проснулась.
— Иди ко мне, Нгата, — сказал чародей, — исполни мой приказ…