ГЮЛЬНАРА

Донская вольная строфа
Ко мне явлась с небосвода.
Какая ждёт её молва,-
Разгром? Иль милая свобода!
Лети голубкою любви
Воркуй красой в литературе.
И строки – кралошки твои,
Звучат пусть арфой в партитуре.
Ю. Деянов.



ГЮЛЬНАРА.
1.
Хасан сидел объятый думой
На камне сером древних лет.
Вид отрешённый был, угрюмый,
Из глаз струил печальный свет.

Он змеелов врождённый смелый
Гюрзу в руке сейчас держал.
Смотрел на зуб смертельно белый

И крепко шею ей сжимал.
Яд тонкой струйкой изливался,
На землю каплями стекал.

Вокруг руки хвост извивался
Пружиной хладною живой,
Скользя змеиной чешуёй.
Хасан же в мысли погружался

Припоминая вновь и вновь
Гюльнару, первую любовь.

2.
Он вспоминал последний вечер:
Признанья, клятвы, нежность рук
И зажигательные речи,
Зурны вечерней томный звук.

Глаза Гюльнары, пышный волос,
Черты божественной красы
И с переливом звонкий голос,

Любил её он до слезы.
Она ж, как ангел вся безгрешна,
Чиста, как капелька росы.

Явилась в мир цветочком вешним,
Неся любовный аромат,
Хасан от счастья был крылат.
Печаль теперь же безутешна,

Простыл Гюльнары милой, след.
Не может он найти ответ.
3.
Куда, куда она пропала?!
Он собирал большой калым,
Набрал от ловли змей не мало,
Мечта ж развеялась, как дым.

Судьба межой их разделила,
Незримой, тёмной, горевой.
Пропажу тайностью покрыла,

Хасан теперь жил, как изгой.
Народ проклял его изгнаньем
И он с израненной душой,

В груди с тоской переживанья
Ушёл в слезах из кишлака
Где крышей стали облака.
На путь бездомный и страданья,

Невинный, сильный молодой,
Как говорят: «ступил ногой».
4.
И думы тяжкие терзали
Его почти уж тридцать дней,
Да ветры жалобно рыдали,
Он думал только лишь о ней.

И мысли жуткие вселялись,
Нет смысла жить, Гюльнары нет.
Глаза его с Гюрзой встречались

Их обоюдный зренья свет
Наполнен был одним желаньем
Вкусить немедля вечность лет.

Гюрза смотрела с ожиданьем,
Её он к горлу уж поднёс,
Но кто-то слово произнёс:
«Остановись!» Он с трепетаньем

Поднял глаза, пред ним старик.
Хасан змею отбросил в миг.
5.
И слышит речь: «Уймись несчастный.
Любовь змеёй не убивай.
Уход из жизни твой, напрасный.
Краса, — свет жизни, это знай.

Она само есть восхищенье,
Но беззащитна, как цветок.
Стремится каждый наслажденья

Вкусить единый хоть глоток.
А потому и путь желаний,
Увы, мой друг не одинок.

Мир зла не терпит ожиданья,
Берёт он хитростью и злом,
Судьбу, ломая на излом
Не слышит он красы рыданья.

Небесной нет у зла любви
И руки часто все в крови.

6.
Твоя ж стезя, любовь до гроба.
Ты ловкий, смелый змеелов.
Таким и будь, смотри же в оба,
Храни в себе невесты зов».

И он услышал зов Гюльнары
В груди, тот сладостный порыв,
Что возгорелся страстным жаром,

Про старика на миг забыв,
Шептал: «Пройду к тебе сквозь грозы»,
Глаза ладонями закрыв,

Уйдя в чувствительные грёзы,
Что манят нас, как небеса.
Её восточная краса
Явилась вновь ему и слёзы

От чувств невольно потекли,
Глаза открыл, старик вдали.
7.
В туманной дымке растворялся
Его согбенный силуэт.
Хасан в догадке оставался,
Так кто ж то был, пророк иль нет?

Откуда старец появился,
Разжёг любовный уголёк,
Что в горе слёз едва дымился

И вспыхнул снова огонёк.
Путь, освещая, неизвестный,
Но близок он, иль так далёк,

Что путь не знает житель местный.
Ужель Гюльнара в том пути
И зло мешает ей уйти,
Подать родным намёки вестью.

Не может, нет, не суждено,
Что ей судьбой отведено?
8.
Хасана друг её похитил,
Приехал тайно из Москвы.
С друзьями сделал кражу хитро,
Живёт в Москве, уже на вы

Он говорит и «Г» вставляет,
В преступной группе состоит,
В рабынь девчонок превращает,

Хоть элегантен очень вид.
Пока ж невольницы в квартире
Глядят кино, где голый стыд

Представлен сексом в нашем мире
И скромность девичью, мораль
Незримо рушит, очень жаль,
Но предстоит им быть в Каире,

В другой арабской ли стране,
Пока ж девчонки, как во сне.

9.
Живут, себе, забот не зная,
Их наряжают, как принцесс
И слышат, жизнь их ждёт другая,
Подготовительный процесс

Идёт во всю, они мол, сказка.
Их в группе восемь человек.
Всех ждёт фурор, земная ласка,

В богатстве жить им целый век.
И роскошь жизни предвкушая,
Ждут феерический успех.

Казачка только лишь Донская
Сопротивляется, грубит,
Её прелестен также вид.
С рожденья Аннушка не злая,

В крови же вольный Дон течёт,
Она о нём порой поёт.

10.
А что ж Гюльнара, дева страсти,
Хасана первая любовь?
Она кротка, и не во власти
Сказать хотя бы пару слов.

От слёз глаза не просыхают,
Саид её боготворит.
Но коль Хасан про всё узнает,

Ему он подлость не простит.
Гюльнара это понимает,
Свободы ждёт, как ночь молчит.

Бежали дни однообразно:
Наряды, подиум, восторг,
Фото, просмотр и тайный торг
За сладострастные соблазны

Невольниц чудной красоты.
Они ж лелеяли мечты.

11.
Мол, заграничные поездки
Дадут им жизненный простор,
Найдётся принц, они — невестки
Любимы, станут, частый спор

Меж ними вспыхивал спонтанно,
Но бедноту припомнив вдруг,
Сдавалась в споре даже Анна.

Противоречий тут же круг
На нет, сходил, пугала бедность.
Надежда теплила подруг,

Отодвигая бабью верность
У них возник уж интерес
Вкусить мир сказочный принцесс,
Любовь и славу, и известность.

Прошло три месяца и вот,
Поднялся в небо самолёт.

12.
Все восемь дев на самолёте,
В сопровождении Саид.
С ним друга два, и на подлёте
Открылся им Египта вид.

И море красное, и храмы
С той минаретной высотой,
Что характерны для ислама,

Сам город будто золотой
Сиял в лучах восхода солнца.
Любуясь этой красотой,

В иллюминатор, как в оконце
Смотрели девы, стиснув страх,
Воспримет как их здесь, Аллах.
Надежда ж теплилась на донце,

На самой где-то глубине:
Летят они к своей весне.
13.
Полёт закончился, в отеле
Их поместили, как цариц.
Усталость лёгкая есть в теле
И душ купает свет девиц.

И нагота их возбужденья,
На мониторе вся видна.
И перекупщик без стесненья,

Какая каждой есть цена,
Определяет, торг уместен
С бокалом красного вина,

Идут за доллары невесты,
Не догадалась ни одна,
Рабыней стала, что она.
Без рода, племени, безвестно

Жизнь проведёт с расцвета лет.
Не видя вольный неба свет.

14.
Ночь провели они в отеле,
А утром ранний был подъём,
Спуститься вниз им повелели
И отвезли, в какой- то дом.

Там напоили, накормили,
Затем представлен им был гид.
Турне девчатам предложили,

Чтоб показать Египта вид.
Они согласны доединой,
А с ними едет и Саид.

Ещё четыре бедуина
Уселись быстренько в пикап.
Шофёр отъявленный араб,
Мчит быстроходно по равнине,

С акцентом гид ведёт обзор,
А у девчат весёлый взор.

15.
Асфальт закончился, грунтовка
Их привела к сплошным пескам.
Девчатам выдана спецовка,
Стоит верблюдов восемь там.

И прежде, чем сесть на верблюдов,
Вкусить экзотики глоток,
Национальное им блюдо

Подали прямо на платок,
Что на песке лежал походно.
А что бы жажду снизить впрок,

Девчонки пили морс холодный.
Но кто, же знал, что шёл обман
И в морсе том долит «дурман»
Не в смертной дозе, только сонной.

Уселись девы меж горбов
И караван пошёл рабов
16.
Пустыней грозною песчаной.
Они ж поверили, их ждёт
Оазис рядом несказанный.
А солнце дев нещадно жжёт

И клонит в сон одну другую,
Тут девы падают в песок,
Как на подстилку золотую.

Кто на живот, а кто на бок,
Упала Рита неудобно
Сломала ногу, это рок,

Но спят девчата непробудно.
Пески бескрайние кругом,
Гюльнара вниз лежит лицом,
Жара и тишь и так безлюдно.

Лишь бедуины вчетвером
Довольны их крепчайшим сном.

17.
И спящих дев между горбами
В лежачей позе укрепив,
Пошли с верблюдами песками,
Мурлыча под нос свой мотив.

А где ж Саид преступник подлый?
С друзьями курс взял на Москву.
Пустынный путь тяжёлый, долгий,

Он нагоняет страх, тоску,
Но только лишь не бедуинам.
И девы все, как раз в соку,

Снимают сонную вот, Нину.
И жмут в объятиях любви
Адреналин, уняв в крови.
Песком чуть-чуть сожгли ей спину.

Но сон глубокий, снова в путь,
Тут караван настигла жуть.

18.
Злой Хамасин* закрыл путь мглою.
Летит песок и в нос, и в рот,
Льняной чадрою с головою,
К бурану, встав наоборот,

Укрылись четверо наёмных
Аборигенов погонял.
Кричат верблюды неуёмно,

Буран песчаный так донял.
Между горбов лежат девицы,
Рёв, разбудив их, не поднял,

Песком осыпаны дев лица
И крепко стянуты они.
Не понимая суть вины,
Быть, может это только снится,

Но скрип противный на зубах
Привёл их в чувства. О, Аллах!
(Хамасин*— песчаная буря.)

19.
В песчаной буре крик, стенанья
И зги не видно сущий ад.
И нет ответа на взыванья,
Проклятья сыплются девчат.

В кругу одном стоят верблюды,
Казачка силится привстать.
Кричит: «Саид, — стервец, ублюдок!»

Гюльнара начала рыдать.
Но поздно, поздно, мир жестокий
Валютой жизнь привык считать.

Добра засыпаны истоки,
Как у девчат сейчас глаза.
Песок не в силах смыть слеза.
О, вы преступные пороки!

Когда ж наступит вам конец
И воссияет, свят венец,

20.
Незримо мир красой оденет.
Но всё идёт наоборот,
С ума сошли и ради денег
Природу губим и свой род.

Ужель страшней мы стали зверя!?
Имея разум, божью речь,
Поправ святую неба веру,

Способны злостно, просто с плеч,
Холодной сталью заточённой,
Любому голову отсечь,

Хотя б он был весьма учёный.
Но время страшное пришло
Народом править стало зло.
О, мир пропащий, прогрешённый!

Где состраданье, жалость, боль
К чужой беде? Сочувствий ноль.
21.
Одно стремленье, выжить только,
Молчат арабы, их как нет.
И буря будет длиться сколько,
Когда проглянет божий свет?

Мешком лежать невыносимо
На животе между горбов,
Девчонки связаны, вестимо,

Надежда только на богов.
Отёчность тело охватило.
Молящий Ритин плачь и зов

Пронзает душу страшной силой.
Ноги открытый перелом
Осыпан пылью и песком,
Гангрена икру очернила,

А Хамасин* свистит, ревёт,
Песком буравит, обдаёт.

22.
И только к ночи, обессилив
Буран песчаною волной
Застыл в барханах сном идиллий,
Но небо мутной пеленой

Закрыто было до рассвета.
Невольниц наших не узнать,
На них осталась бури мета,

Смотреть им трудно и дышать.
Единой связаны верёвкой,
В пустыне им не убежать.

Так на песке лежат неловко,
Не могут спать и говорить
И не дают воды им пить,
Не подстелили и циновки.

Но брезжит утро, всем подъём,
Вопрос: « Зачем, куда идём?»
23.
Ответа нет, не понимаем,
Араб мотает головой.
Девчонок тут же поднимают,
Но крик раздался ой, ой, ой!

Не может Рита приподняться
И бедуинов приговор:
«Аллах нарек ей здесь остаться».

Кричат девчонки все: «Позор,
Мужчины женщину бросают».
Но не берёт их тот укор.

Транзит пустынный исполняют
По договору от и до,
Пустое будет пусть седло,
Больных, калек в песках бросают.

«Избавь Аллах нас от проблем,
Я буду в жизни глух и нем».

24.
Бормочут четверо несчастных,
Лицо ладонями омыв,
Глядят на Риту безучастно,
Стоят в молчании, застыв.

И отвернувшись от пропащей,
Подняли быстро караван,
Раздался, плачь её молящий,

Простит ли им святой Коран,
Такое тяжкое деянье.
Она погибнет здесь от ран,

Напрасны все её взыванья.
В жаре на солнце, без воды
Не оттянуть исход беды.
В глазах подруг боль, состраданье,

Но им, помочь запрещено.
И караван ушёл давно.
25.
Семь суток шли они пустыней
И вышли к трассе, наконец.
Встречает там своих рабыней
Тот перекупщик, вот подлец.

Он льстит девчонкам и смеётся,
Сажает в тот же, их, пикап.
И по асфальту вдаль несётся,

Меж них сидит седой Арап.
И только к ночи прикатили
К местечку райскому Хургад.

Девчонок тут же разместили
В кирпичном доме без окон,
Повсюду розовый в нём тон.
Они под душем все помылись,

Упали в койки наповал.
Арап за дверью лишь не спал.
26.
Пробыли в доме трое суток.
Себя в порядок привели,
Грусть на лице, им не до шуток,
Родимый дом от них вдали.

Ни документов, ни одежды,
Богатство всё, сейчас на них.
И нет мечтаний тех, как прежде

И даже говор грустен, тих.
И слёзы катятся росинкой,
И думы, думы о родных.

Гюльнара ж с девушкой Ириной
Грустят о Рите всей душой,
Что так наказана судьбой.
И страх, касаясь сердца льдинкой

Их холодит, беря в озноб,
В мурашках даже щёки, лоб.
27.
И вот настало утро торга,
Купцы заходят в этот дом,
Сидят девчата без восторга,
У них как будто в горле ком.

Напряжены, глаза в испуге
И неизвестностью полны,
И джентльменской нет услуги,

Идёт осмотр их,— не больны.
И стать, и внешность, взор тем паче,
Основы есть большой цены.

Они ж глаза, потупив, прячут,
Не понимая речь купцов,
Не отзываясь и на зов,
Тихонько всхлипывая, плачут.

Ждут участь рабскую свою
У жизни вольной на краю.

28.
Окончив торг и за стеною,
Оплату сделали купцы.
Накрыли каждую чадрою,
Их повезли не под венцы.

Гюльнару, Анну по гаремам
Определили, как заказ.
Светлану, Нину, Иру, Эмму,

Скажу без всяческих прикрас,
В бордель упрятали надолго,
Куда мужчина разных рас

Приходят с чувством страсти долга,
Исполнить жребий свой, — самца,
Быть может, даже подлеца.
Сюда наезжена дорога,

Меняй лишь вовремя девиц,
Была, чтоб броскость женских лиц.




29.
А полногрудую Эльвиру
Купил, какой-то богатей,
Чтоб танцевала для Эмира,
В экстазе, таинства ночей.

Транзит рабынь прошёл удачно.
Саид в Москве и при деньгах.
Ест в ресторане плов без сдачи,

С ухмылкой гордою в глазах.
К нему Хасан приехал в гости,
Но друг не кается в грехах,

Наоборот, он сыплет тосты,
Стучит Хасана по плечу,
Мол, понимаю и молочу.
И льстиво, вкрадчиво, без лести:

«Гюльнару — шепчет — мы найдём,
На «Жди Меня» с тобой пойдём».
30.
Прошло три года, неизвестность
Хасана бедного гнетёт.
И жить ему не интересно,
Один в изгнании живёт.

Слепил Саману в два окошка
И цели, в общем, ни какой.
Живёт с ним преданная кошка,

Он с длинной чёрной бородой,
Смотрелся мощною фигурой,
Блестя коронкой золотой.

Но чаще был теперь понурый,
Змеиный яд здесь добывал,
Гюльнару часто вспоминал.
Постель, — топчан, овечья шкура,

Жил по- походному давно
И редко пробовал вино.

32.
Гюльнара ж милая в гареме,
Вначале плакала навзрыд.
Была противницей измены,
Она ведь девственница, стыд

В слезах топила ежедневно,
Гарем, жалея, утешал.
Ахмед — хозяин, с ней не гневно

Про чувства, что-то лепетал
На непонятном разговоре
И терпеливо ласки ждал.

Меж жён порой бывали споры
И, как-то вспыхивали в раз.
Хозяйский слышался, коль бас,
Они, смиренно пряча взоры,

Стихали, тут сменяя гнев
На грустный девичий напев.

32.
Но все, однако, понимали,
Что юность девы победит.
В желаньях сладостных вздыхали,
Изображая томный вид.

Ахмед подолгу любовался
Красоткой юною земной.
Но брать же, силой не пытался

Дарил ей перстень золотой
И драгоценные наряды
И постепенно стал, как свой.

Приятно было быть с ним рядом,
Притом, глаза его полны
Любовной трепетной волны,
Где звёзд сияют мириады.

Смирилась девица с судьбой
И испытала страсть впервой.
33.
Трёх сыновей, как подобает,
Она Ахмеду принесла.
Он в них души своей не чает,
Но зависть жён не обошла.

Косые взгляды на Гюлнару
И подковырки день при дне.
Жизнь уподобилась кошмару,

Живёт она, как в страшном сне.
Сказать хозяину не смеет,
Горит душа её в огне.

Ахмед того не разумеет,
Проводит ночи только с ней,
Гарему в том ещё больней.
Расправой злостной мысли веют

И сговор тайный вынес месть,
Мышьяк ей сыпать,— будет есть.
34.
Проходит месяц, два, полгода,
Гюльнара тает на глазах.
В январский день луны исхода
Позвал её к себе Аллах.

Ахмед в печали невозможной.
Ему уже под пятьдесят.
Одна из жён, тут осторожно,

Его поймала грустный взгляд
И шепчет въедливо на ухо:
«Убил Гюльнару смертный яд».

И отшатнулась вдруг в испуге,
Забушевал он, как вулкан,
Иль в шторм свирепый океан.
Предстала каждая супруга

Пред мужем, голову склонив,
Ахмед был гневен, справедлив.

35.
Кто сыпал яд, решил он просто:
«В гареме места нет змее».
Двух жён отправил до погоста
И там их предали земле.

И в честь любимой, для потомков
Соорудил большой фонтан,
Чтоб не возникло кривотолков,

Ему, «Гюльнара» имя дал.
В фонтане том стоят сынишки:
Имру, Омар, Абу-ль - Ал-Аль.

Струями вод без передышки
Они брызгаются и мать,
Глаз от неё не оторвать,
Играет радужною вспышкой

По центру водной красоты.
Вокруг фонтана же цветы.
36.
А, где ж казачка Анна, радость?
Судьба детей ей не дала.
В гареме жить совсем не сладость
И каждый день дела, дела…

Не так богат, Нувас, их тучный,
Покладист, добр своей душой.
Противно Анне здесь и скучно,

Галдит три года, лишь домой.
К тому ж ещё не плодоносит,
Нувас спокойный же, не злой.

Галдёж едва, едва выносит,
Терпенье лопнуло и вот,
Он от ворот дал поворот.
И на арабском Анну просит:

«На все четыре стороны
Иди, коль хочешь из страны».
37.
Помог с билетом и посадкой,
Как в сказке ей вдруг повезло.
Хватила лиха, без оглядки
Летит в Россию, как назло

Араб сидит с ней рядом в кресле.
И вспоминая путь в песках,
Она себя невольно крестит

И бьётся часто пульс в висках.
Фонтан припомнила Гюльнары
С детьми кудрявыми, в цветах.

И загорелось тело жаром,
Ей стало вдруг не по себе,
Что так доверилась судьбе.
И молодые годы даром

В распыл пошли не по любви,
Рабами слыли, не людьми.
38.
Казачий край принял любезно
Казачку милую свою.
В округе стало всем известно,
Была, у жизни на краю.

Но отдохнув, засобиралась,
Исполнить просьбу давних лет.
Как ни просили не осталась

И вот она среди людей.
Хасана ищет по рассказу.
Кишлак ей молвит: «Он злодей».

Путь указали ей не сразу,
Пока не выдали поклёп,
Гюльнару будто свёл он в гроб
Змеиным ядом, полной вазы.

И негодуя от беды,
Всё ж указали, как идти.

39.
Казачка Анна по тропинке,
Боясь ужасно в жизни змей,
Трубу услышала с сурдинкой,
На звук пошла быстрей, быстрей.

Пред ней саманный вот обитель.
И с длинной чёрной бородой
Сидит, играет здешний житель,

Хасан, отвергнутый судьбой.
Когда её он вдруг заметил,
Музинструмент оставив, свой

Поклоном девушку приветил.
Привёл в обитель, за столом
Рассказ услышал он о том,
Чего раскрыть не мог сам ветер.

Судьбу Гюльнары до конца.
«Убью Саида, — подлеца!»
40.
Вскричал Хасан, сжимая пальцы.
Был, даже слышен гневный хруст,
Хотя, спокойным был он смальства,
Не вылетала брань из уст.

Всю ночь вели они беседу.
Топчан, как гостьей, занят ей.
Ему, как доброму соседу

Достался пол, с кошмой теплей.
Прошла неделя, Анна рядом.
Хасан заботливый при ней.

«Но, что, же сделать с этим «гадом»!?
Отдать под суд, он будет жить,
Как говорится, не тужить.
Убью его змеиным ядом».

Решил Хасан и Анна,- за,
А с ними едет и Гюрза,

41.
В футляре малом змеелова.
И вот она, опять Москва,
Хотя восторга, ни какого.
Тверда Хасанова рука.

В квартире друга был он прежде,
В дверной звонок нажал слегка.
Открылась дверь, в ночной одежде,

Стоял Саид, из далека
Спиртным разило при дыханье.
«Валять он начал дурака».

Не помнит их и всё такое,
Хасан в квартиру затолкнул
Его, да так, что друг икнул.
На четвереньках ползал, ноя.

Просил пощады, жил один,
Как превеликий господин.
42.
«Пощады нет, кто ради денег
Людьми торгует, то не зверь!
Пусть на чудовище оденет
Смерть покрывало, ада дверь

Пусть распахнётся моментально».
Кричала Анна, как могла.
Гюрза с шипеньем, идеально

Зуб смертный в горло вогнала.
И злобный дух терзал то нечто,
Что билось в судорогах, мгла

Закрыла белый свет навечно
Той силе дьявольской и злой,
Что испустило дух дурной.
Хасан с казачкой скоротечно

Умыли руки и на Дон,
Где мужем Анне станет он.

43.
Летели годы словно птицы,
Детьми они обзавелись.
В Египет едут поклониться,
Где слёзы дев рекой лились.

С большою группою туристов,
Верблюдов стройный караван
Шёл по пустыне жаркой, чистой,

Где бедуин читал Коран
В молельный час, клонясь востоку,
Сгибая потный, тощий стан.

И не нарушив, даже срока
Привёл, где кактус ярко цвёл.
Он был колючий, телом гол.
Слова пронзили Анну током,

Когда сказали: «Рита он».
Казачка вспомнила, как сон.
44.
Молящий крик своей подруги
И начала вдруг обседать.
Хасан поднял её под руки,
Экскурсовод стал пояснять:

«На месте гибели красотки,
Арабы делают привал.
Перебирая, молча, чётки,

Глоток здесь каждый проливал.
Вода касалась белой кости
И дух незримо оживал.

Пробив песок зелёным ростом,
Здесь Рита кактусом взошла
И жизнь вторую обрела.
Стоит в песках красиво, просто

И влагу жизни бережёт,
Да бедуинов вечно ждёт.

45.
Казачка Анна поклонилась
Ей низко, прямо до земли.
Невольно тихо прослезилась,
На фото снялись и пошли.

Пошли тихонько караваном,
Увидеть сказочный фонтан.
В груди открылась будто рана

И память, — жизненный экран,
Восстановила ей картину:
Песчаный страшный ураган

И непреклонность бедуинов,
Купцов торгующийся взор
И унизительный позор,
В гареме властность господина,

Беспрекословность жён ему,
Как будто Богу самому.
46.
Всё проносилось пред глазами
И ей не верилось самой,
Что стали в миг тогда рабами
И путь на век закрыт домой.

От дум тяжёлых непомерно,
Хасан тяжёлою рукой,
Как муж единственный и верный,

Создал Анюте в раз покой,
Обняв за талию желанно.
И мир явился им другой.

Курортный пляж, Хасан и Анна
На Красном море, без друзей.
Средь тёплых вод, и средь лучей
Купаясь сладко в этих ваннах,

Берут каштановый загар,
Незримый божий неба дар.

47.
Настало время по программе,
Двенадцать в группе человек,
Они прибыли к панораме,
Застыл, где древний мир навек.

В печальных камнях тех развалин,
Где храм Корнак стоял красой.
Где Клеопатра ночью в спальне,

Раскинув волос вороной,
Любви небесной придавалась.
Всё обрело здесь свой покой.

И прахом серым покрывалось
Из века в век в судьбе немой.
Лишь звёзды с бледною луной
Ушедшим миром любовались,

Да жук, как сторож, Скарабей
Хранит развалины царей.
48.
Последний день их пребыванья,
Хасан Гюльнаре посвятил.
Он жил каким-то ожиданьем,
И луч любви в душе святил.

Оделся он, как на свиданье,
Купил прекрасные цветы.
В груди возникло трепетанье,

Необычайно высоты
И разлилось большим желаньем,
Осуществить свои мечты.

И Анна с чувством пониманья,
Без всякой ревности, как дань,
В такую утреннюю рань
Без суеты и ликованья,

К фонтану мужа повела,
Гюльнара «жизнь, где обрела».
49.
В скульптуре трогательной, милой,
Средь струйных брызг живой воды,
Казался вид её счастливый
Среди детей, вокруг цветы.

И аромат благоуханный
Пьянил любовью до того!
Что чувства нежно, несказанно,

Вдруг охватили так его!
Что слёзы сами, умиленья,
Омыли щёки у него.

Хасан стоял заворожённый,
Глаз оторвать своих не мог.
Шепнул ему, быть может, Бог
И он сей встречей окрылённый

Шагнул в фонтан, объятьем рук
Прижал Гюльнару. Сердца стук

50.
Вот, вот, казалось возбужденьем,
Гюльнару тут же оживит.
Своим душевным притяженьем,
Придаст естественный ей вид.

Они стояли в том объятье,
Что струи хладною водой
Не в силах сделать миг разъятья.

Хасан, казался не живой,
Как дополнение к скульптуре
Стоял античный, вековой.

С той атлетической фигурой,
Что женщин носит на руках.
Храни любовь святой Аллах.
Пусть будет дней поменьше хмурых.

Египет скрыл Гюльнары прах,
Да будет жить она в веках!
. март 2005г.