365 дней - это много или мало?

365 дней — это много или мало?

Триста шестьдесят пять дней – это много или мало? Постарайтесь решить этот вопрос, когда врач разводит руками и говорит, что именно столько осталось быть с тем, кого вы так любите. Что ему очень жаль, что вам жутко, несправедливо не повезло, и что порой медицина бессильна. Из двухсот пятидесяти видов хвори вам досталась самая коварная, случаев исцеления пока не было. И единственное напутствие, которое доктор может дать – «меньше бывайте на солнце». Почти забавно слышать это в ноябре, будучи коренным и постоянным жителем средней полосы…

Письмо первое. Ноябрь

Я все сделаю, как ты просишь. Больше не буду плакать и ежеминутно спрашивать, как ты себя чувствуешь. Не хочешь говорить на эту тему – ладно, мне остается лишь писать дерганые строчки в толстую тетрадь, потому что невыносимо хочется высказаться. Опухоль пока внизу ноги, но ее смертоносный десант уже проник повсюду. Сценарий предсказуем: она появится во всех лимфоузлах, сдавит кровеносные сосуды и внутренние органы, а потом…

Ты почти перестал разговаривать со мной, то смотришь в одну точку, то застываешь перед домашней иконкой, то лихорадочно листаешь медицинский справочник. Родной мой человечек! Я тоже истово надеюсь на врачебную ошибку, молюсь на неверный диагноз, который у одних отнимает жизнь, а нам бы подарил ее. «Неужели ничего нельзя придумать? Они же умные, даром что ли дипломы получали?» - ты не можешь поверить, что какой-то бугорок из кожи таит в себе смертельную опасность. Где, когда, что пошло не так? Почему она образовалась?

Вечерами сидим по разным комнатам и мучительно препарируем каждый твой день в попытках выявить начало конца. Солнце, канцерогены, наследственность, гормоны – болезнь не только исцелить, но даже выявить ее причину толком невозможно. Я в сотый раз перечитываю безнадежную фразу: «Ежедневно в организме образуются 12 миллиардов новых клеток, несколько миллионов из которых — клетки-мутанты, готовые при первой же возможности превратиться в злокачественную опухоль». Прости меня, мой хороший, что однажды не уследила и дала этим микроскопическим злодеям возможность завладеть тобой…

Письмо двадцатое. Декабрь

Я все делаю, как ты просишь. Держу тебя за руку перед сеансом химиотерапии, жду, когда ты скрываешься за дверями врачебного кабинета. Вчера мы наконец-то поговорили о том, что ждет впереди. Ты бодро размышлял, что по весне на даче нужно пересадить виноград на солнечную сторону, в тени домика он не вызревает. Что надо сделать ремонт в ванной и в кои-то веки навестить тетку, живущую в соседнем городе. Я кивала и улыбалась, но по глазам видела – не веришь. Ни в виноград, ни в тетку. Взяла тебя за руку, а ты впервые расплакался: «Почему мне так страшно? Почему это случилось именно со мной?» Разве только с тобой, мой хороший? Это случится со всеми, но у них есть «утешительный приз» - никто не назначает сроков, разница лишь во времени, причинах и степени осведомленности.

Гора книг, брошюр и газетных статей об опухолевых заболеваниях растет. Рак почему-то не берет людей с синдромом Дауна и акул. Что мне делать с этим знанием, милый? Чем акулы и дауны лучше остальных?

Письмо сорок третье. Январь

«Не опасным, но психотравмирующим последствием химиотерапии является выпадение волос», - в который раз читаю на памятках больным онкозаболеваниями, в изобилии вывешенных на больничных стенах. Все правильно, по этой причине пришлось коротко тебя постричь. Курсы химии делают тебя сонливым, апатичным и раздражительным, каждый завтрак, обед и ужин превращается в пытку, потому что от еды тебя воротит. И ничего не сделаешь: витаминов тебе нельзя, они могут спровоцировать рост опухоли.

Зато теперь ты рьяно собираешь народные рецепты, завариваешь девясил, рассуждаешь о пользе водки с маслом, ищешь всемогущих травников и надеешься, что именно с тобой случится чудо исцеления. А я как могу поддерживаю твою веру, рассказываю про Солженицына и Маркеса, победивших рак и доживших почти до столетия. Ты воодушевлен советом новой знакомой, которая в очереди к доктору рассказывала о чудесном травяном сборе. Благодаря которому она чувствует улучшения и верит, что выздоровление наступит. Мы заказываем сбор, настаиваем, процеживаем и пьем. А через пару недель я встречаю доктора на улице, и он сообщает, что советчицы не стало. Об этом, конечно, ты не узнаешь.

Нам еще далеко до невыносимых болей, даст бог, и все обойдется, болезнь отступит. Теперь ты даже не куришь. Надо же, столько лет уговаривала тебя бросить, но удалось это не мне, а погани с издевательски-благозвучным названием «меланома».

Письмо шестидесятое. Февраль

Я все делаю, как ты просишь. Не открываю в спальне шторы, потому что тебя раздражает солнечный свет. Не включаю телевизор, потому что тебя мучают любые звуки. Ты уже почти не встаешь, похудел до подростковой субтильности. Господи, почему так быстро? Врач обещал год, но прошло только четыре месяца. Ты то спишь, то дремлешь, то глядишь в потолок. Смотрю на превратившиеся в птичью лапку пальцы, сложенные поверх одеяла, и силюсь не зареветь, не завыть в голос.

Опухоль сжирает тебя, и ей помогают лекарства, назначаемые врачом. Ногти изменили форму и стали на удивление крепкими - в этом парадоксе нет ничего хорошего. Это визитная карточка холецистита, знак токсического поражения желчного пузыря – «спасибо» лекарствам. Кожа стала сухой и тонкой, потому что не могу заставить тебя выпить больше, чем стакан воды. Тебе больно глотать, ты с укоризной говоришь о сквозняке, который я устроила, проветривая комнату. Хорошо, мой родной, списывай все на сквозняк. Я не решусь сказать тебе правду, озвученную доктором: метастазы уже поразили лимфоузлы в горле, значит, глотать будет все больнее.

Вчера - начало приема обезболивающих. Лечение признано бесполезным, и все усилия теперь будут направлены лишь на то, чтобы облегчить твои страдания. Странно устроена жизнь: то, что раньше казалось привычным и обыкновенным, становится бесценным. Смотрю на все, что ты сделал, построил, вырастил и понимаю, что ты великий труженик. Как редко я хвалила тебя, как редко говорила, что дорожу тобой… Присела на краешек постели, взяла в руки твою ладошку: «Солнышко, посмотри, как многого мы достигли вместе, как много ты сделал!» А ты посмотрел отсутствующим взглядом: «Но ведь это было приятно»… Как меня пугает, что обо все ты уже говоришь в прошедшем времени.

Кому я пишу эти письма – себе, тебе, богу, дьяволу? Кто захочет знать, что мне страшно оставаться без тебя? Не в качестве помощника, защитника и опоры, а просто тебя… Ты даешь инструкции, как обрезать яблони весной, чем подкормить смородину и крыжовник. Рассказываешь, в какой автомастерской «переобуть» машину по весне. Но ты не говоришь, кто будет обнимать меня по ночам, кто утешит, согреет и пожалеет…

Письмо восемьдесят второе. Март

Я все делаю, как ты просишь – после укола оставляю тебя одного и закрываю дверь в спальню, чтобы даже кошка Муська не тревожила зыбкий сон. Таблетки, пилюли и капсулы отменены, потому что глотать – для тебя непосильная задача. Думала, я никогда не осмелюсь делать уколы, а оказалось, ничего сложного: иглу ввести на 2/3 длины под углом, надавить поршень, протереть ваткой со спиртом… Ты морщишься и стонешь. Потерпи, мой хороший, потерпи совсем немного. Зато после него ты сможешь несколько часов поспать…

У тебя стал совсем другой взгляд, ты смотришь словно сквозь пелену. Бывает, здороваешься со мной по десять раз на дню. Господи, что с тобой делают боль, лекарства и угасание… И все время просишь отвести домой, хотя уже несколько месяцев не выходил из дома…

Вчера навестила соседка, сочувствовала и по-своему утешала. Мол, бывает и пострашнее, когда внезапная смерть настигает того, кто еще вчера был полон сил и радовался жизни. Не уверена, что есть разница, обрушивается ли горе внезапно или постепенно, по капле, забирает у тебя любимого человека.

Врачи действительно ошиблись. Все происходит гораздо стремительнее и мощнее. Год – это роскошь, теперь доктор говорит в лучшем случае о неделях. Пытаюсь обтереть тебя влажной губкой, переворачиваю на бок, ты молчаливо протестуешь и испепеляешь гневным взглядом. Знаю, что даже прикосновение причиняет боль, но порой обижаюсь на твои капризы. Такие моменты тянутся дольше века, дольше тех лет, что мы прожили вместе. И мне уже не трудно соглашаться, что иногда смерть бывает спасением.

Очень боюсь, что все случится ночью. Когда я буду совсем одна. Пока дети будут спешить, обливаясь слезами в такси, вокруг сгустится абсолютная мгла. Днем не так страшно, а ночью отчетливо понимаешь, что темное время суток – самый верный союзник ухода.

Сегодня вечером были по-настоящему сиреневые сумерки. Март уже вступил в свои права, с крыш вовсю течет так, что боюсь, как бы капель не разбудила тебя. Напрасные страхи: болезнь лишила тебя и слуха.

Держу твою руку, глажу и надеюсь, что перед окончательным уходом ты все же вернешься на миг, чтобы попрощаться, сказать, что будешь ждать меня там. Тщетные надежды, ты уже не здесь. И только пульс говорит: ты еще и не там.

Письмо девяносто третье. Апрель

Я все сделала, как ты просил. Пересадила виноград, отправила твою машину на «переобувку». В выходные еду навестить тетку, старушка звонила, жаловалась на дурное самочувствие.

В нашей спальне я сплю на твоей половине постели. Ты должен дать знать, как тебе там, без меня. Но никаких знаков, никаких посланий. Или я не замечаю их?

Знаешь, я по-прежнему продолжаю писать тебе письма, потому что хочется выговориться, потому что не могу отпустить тебя. Жди, скоро напишу, как прижился виноград на новом месте и с чего вдруг наша непобедимая тетушка вздумала хворать.

P.S. Я скучаю по тебе.

Наталья Гребнева