Маргарита АЛИГЕР

ЖИВАЯ ЛЮБОВЬ
Один мой друг женился в тридцать лет
на девушке восемнадцатилетней.
Пошли осуды, пересуды, сплетни:
и что он в ней нашёл, и ничего в ней нет.
На взгляд чужой, придирчивый и строгий,
она, и впрямь, была нехороша:
какой-то длиннорукий, длиннногий
утёнок гадкий, робкая душа.
Что он, мой друг, в ней для себя открыл,
за что её среди других заметил,
никто не знал.
Но он её любил.
Нет таинства таинственней на свете.
Зачем? За что? Поди определи!
Людской удел в любви неодинаков.
Тут что-то от цветения земли,
от роста трав, от созреванья злаков.
Иной росток, пожалуй бы, зачах,
когда б не дождик и не солнце в небе,
но вот он крепнет в солнечных лучах —
такой ему счастливый выпал жребий!

Той девушке пришлось бы, верно, жить
тусклее, холоднее, неприметней,
когда б её не вздумал полюбить
хороший парень тридцатилетний.
Он что-то в ней такое разглядел,
чего она б сама не разглядела.
Он на неё восторженно глядел,
она ему в награду хорошела.
Он доверял ей все свои дела,
он всем своим достатком с ней делился.
Она ему ребёнка родила,
и он ей в ноги низко поклонился.

Но ей порой казалось: это сон!
Не может быть! Она гораздо хуже.
Она его не стоит... Почему же
случилось так?
Но вмешивался он.
Ему хватало силы и ума,
любви и сердца и на этот случай.
Он верил ей,
и вот она сама
поверила в себя — и стала лучше.
Он был на страже всюду и везде,
его любовь стояла с нею рядом,
в рабочий полдень, в счастье и в беде
он помогал ей восхищённым взглядом.
Она высоко голову несла
под этим взглядом...
Жизнь вперёд бежала.
И девушка, как деревце, росла,
окоренялась, крепла и мужала.
И, словно в благодарность за покой,
за то, что не солгал и не обидел,
она и стала к зрелости такой,
какой её он в юности увидел.
Дремавшая глубоко красота
вдруг развернулась пышно и богато,
и всем на свете вдруг открылась та,
которую он угадал когда-то...
И снова удивились все вокруг:
Что с ней случилось? Почему? Откуда?
Какое чудо!

Но молчал мой друг.
Упрямый труд и воля, что за чудо!
Он так хотел.
Не веря чудесам,
уверенно, решительно и властно
свою любовь он выпестовал сам,
и оказалось, что она прекрасна.

* * *
Я хочу быть твоею милой,
Я хочу быть твоею силой,
свежим ветром,
насущным хлебом,
над тобою летящим небом.

Если ты собьёшься с дороги,
брошусь тропкой тебе под ноги, —
без оглядки иди по ней.
Если ты устанешь от жажды,
я ручьём обернусь однажды, —
подойди, наклонись, испей.

Если ты отдохнуть захочешь
посредине кромешной ночи,
всё равно — в горах ли, в лесах ли, —
встану дымом над кровлей сакли,
вспыхну тёплым цветком огня,
чтобы ты увидал меня.
Всем, что любо тебе на свете,
обернуться готова я.
Подойди к окну на рассвете
и во всём угадай меня.

Это я, вступив в поединок
с целым войском сухих травинок,
встала лютиком у плетня,
чтобы ты пожалел меня.

Это я обернулась птицей,
переливчатою синицей,
и пою у истока дня,
чтобы ты услыхал меня.

Это я в оборотном свисте
соловья.
Распустились листья,
в лепестках — роса.
Это — я.

Это — я.
Облака над садом...
Хорошо тебе?
Значит, рядом,
над тобою — любовь моя!

Я узнала тебя из многих,
нераздельны наши дороги,
понимаешь, мой человек?
Где б ты ни был, меня ты встретишь,
всё равно ты меня заметишь
и полюбишь меня навек.

ПЕРЕД ЗАРЁЙ
Ни с того ни с сего
ты сегодня приснился мне снова —
перед самой зарёй,
когда дрогнула мгла, —
и негромко сказал мне
хорошее, доброе слово,
и от звука его
я проснулась
и больше уснуть не могла.

Чтоб его не забыть,
я почти без движенья лежала.
Занимался рассвет,
в петушиные трубы трубя...
Вот и минула ночь!
А ведь я за неё возмужала.
До неё мне казалось,
что я разлюбила тебя.

ТИШИНА
В тот вечер жёлуди по крыше
постукивали, — щёлк да щёлк, —
и голос твой звучал всё тише
и наконец совсем умолк.

Ты молча сел со мною рядом,
ты молча руку в руку взял
и горьким взглядом, тихим взглядом
всю правду молча рассказал.

И я была душевно рада,
что тишине твоей в ответ
произносить слова не надо,
затем, что слов достойных нет.

* * *
Светлые, прозрачные глаза
твёрдости остывшего металла...
Не о вас ли много лет назад,
смолоду, я думала, мечтала?
Поздно мне пришлось вас повстречать,
да и посветили вы мне скупо...
Что же, мне об этом закричать?
Зарыдать?
Не стоит.
Поздно.
Глупо.

* * *
Мне раньше казалось, что наша любовь — это дом,
под маленьким небом поставленный нами с трудом.
Там сброшена ноша, озябшие руки согреты,
там милые вещи, уюта смешные приметы.
Прозрачное дерево тихо дрожит у порога,
и, может быть, тут и кончается наша дорога.

Потом я решила, что наша любовь — это сад,
где ясные дни на коричневых ветках висят,
где каждый росток существует спокойно и мудро,
где круглые сутки — осеннее раннее утро.
А тихое небо, знакомое, наше, такое,
что, кажется, облачко можно поправить рукою.
И дождиком пахнет, и слушают ветер травинки,
из мхов и кустарников в мир вытекают тропинки.

Теперь я уверена: наша любовь — это путь,
чуть видная тропка и снова большая дорога,
ночёвки под звёдами, вздох, наполняющий грудь,
усталость и счастье — сладчайшая в мире тревога.
Нам служит пристанищем наша большая земля.
Взлетают рассветы... Сырые брезенты палаток...
В туманных долинах дымок кочевого жилья
и лёгких заплечных мешков дорогой беспорядок.
Пусть камни теснятся, пусть скачем и плачет вода.
Пусть ливни и громы и радуга, словно ворота.
Пусть наша любовь остаётся такой навсегда,
вперёд уводя неразгаданностью поворота.

ВЕСЕННИЙ СНЕГ
Смеяться над тобой и плакать о тебе,
одно, одно на свете понимая,
что ты придёшь, кустарники ломая,
непобедимый ни в какой борьбе.

Не замечать тебя, когда ты рядом,
и слушать голос твой, как ветер или дождь.
Лишь изредка взглянуть коротким
взгядом
и задыхаться, только ты уйдёшь.

Как школьница за партой, за уроком,
робеть вопросов и желать до слёз,
чтоб кто-нибудь хотя бы ненароком
твоё родное имя произнёс.

Пронёсся август, клёны отгорели.
Уходит счастье — норов кочевой.
Моя любовь, она, как снег в апреле.
Не верь ему. Не будет ничего!

Но он, беспечный, всё-таки несётся,
он всё-таки влетает в города,
он всё-таки булыжников коснётся,
хотя бы миг не ведая стыда.

ДЕВУШКА
Помни закат благодатного лета,
помни глаза его, доброго света,
ласковый голос...
А вечер был долог,
падали звёзды, и пахли цветы,
в тусклый угластый зеркальный осколок,
в дом забегая, гляделась ты.
Видела только под бровью короткой
глаз разгоревшийся, прядку на лбу,
старую оспинку на подбородке,
верхнюю вздёрнутую губу.

И выбегала назад, хорошея
только от взгляда его, и опять
бусы плясали на тоненькой шее,
ты и сама начинала плясать.
И, оборвав неожиданно танец,
взглядом окидывала подруг,
и золотистый счастливый румянец
смуглые щёки окрашивал вдруг.

Вот разошлись, отгуляли.
Упала
в тёплые травы ночная роса,
замерли где-то вдали голоса...
Всё ты металась и не засыпала.
То ли холщовые простыни тяжки,
то ли подушка твоя горяча?
Тонкое плечико белой рубашки
мягко соскальзывало с плеча.

Ночь шевелилась, кузнечики пели,
падала в комнату длинная тень,
шкаф шебуршил, половицы скрипели,
где-то над речкой затеплился день.
Он разгорался, и небо светлело,
сумрак ночной исчезал без следа.
Только одна, позабытая, тлела
тихая маленькая звезда.

Вот ты проснулась, привстала, вскочила,
вспомнила: радость какая-то ждёт,
шёпотом имя его повторила,
всем существом подаваясь вперёд.

Вышла из дома, не шла, а летала,
вся озарённая солнечным днём.
Петь или плакать?
Тебе не хватало
песни хорошей о счастье твоём.
Бегала в лес, обнимала берёзку
и возвращалась речным бережком,
гладила юбку, меняла причёску,
чистила туфли зубным порошком.
Только дожить бы, дожить бы до встречи!
Только бы радости не расплескать!
Пламенный день начинал остывать,
приподнимался на цыпочки вечер.
И поднялся.
Погоди.
Осторожно.
Где твоё счастье? Дымок голубой!
Разве такая обида возможна?
Разве такое случилось с тобой?
Разве сиянье твоё сберегу я?
Зубы сожми, потерпи, ничего!
Видела, как он глядел на другую
взглядом таким же, как ты на него?
Видела?
Лампочки тусклы и скупы,
пыль под ногами...
Держись!
Не гляди!
Сердце тяжёлое глухо и тупо
бьётся в пустой и холодной груди.
Вот оно что!
На тебя и ни разу
даже не глянул.
Неужто молчать?
Может быть, лучше рвануться и сразу
страшно о боли своей закричать?
Может быть, лучше просить о пощаде
всё, что окликнется, всё, что вокруг,
камни, окурки, траву и подруг,
губы кусая и в лица не глядя.
Нет!
Оставайся такою, как прежде.
Стой, как берёзка на сильном ветру.
Вся устремляясь навстречу надежде,
новой заре улыбнись поутру.
Стой.
Узнаю золотое начало...
Тонкие руки свои заломи,
сколько бы ветром тебя ни качало,
прямо держись и листвою шуми.

ДА И НЕТ
Если б было мне теперь
восемнадцать лет,
я охотнее всего
отвечала б: нет!

Если б было мне теперь
года двадцать два,
я охотнее всего
отвечала б: да!

Но для прожитых годов,
пережитых лет
мало этих малых слов,
этих “да” и “нет”.

Мою душу рассказать
им не по плечу.
Не распрашивай меня,
если я молчу.