Родом из детства

В ночь на Ивана Купала моя мама, самостоятельно добиралась до близлежащего родильного дома, расположенного у (ныне) Варшавского шоссе, на попутном грузовике. Накануне, папу, кадрового офицера, срочно отправили на те самые, мало кому теперь известные, Тоцкие учения. Где-то в лесу уже отцветал папоротник, за окном разгоралось утро, часы пробили девять раз, и я появилась на свет. Днем, в палату к маме ворвался, невесть откуда взявшийся, папа, с цветами в руках и грязных сапогах.

В семь месяцев отроду на меня нашло озарение. Вся в белом: ползунках, распашонке и чепчике я сидела в прогулочной коляске. Она стояла посередине нашей комнаты-пенала. В левой руке у меня была зажата очищенная картофелина. Пососав ее, оструганный бабушкой и ножиком кончик, и поерзав по нему недавно появившимися во рту костяшками, я уразумела, что мягкий и большой карандаш вкуснее, чем маленький и твердый. От радости стала махать рукой. И заметила, что в окружавших меня странных овальных палочках, в тоже время искривленных и не имевших определенного цвета, замелькали белые пятнышки. Я затихла, озадаченно глядя на маму. Она сказала: «Это ручки. Держись за них. Сейчас подвезу тебя к окну». «Не надо. Лучше одеяло натяни», -- произнес дядя в фуражке. Эту шапочку я уже видела. Когда, вслед за первым своим словом: «Щи», я стала произносить и другие, в том числе и «папа», его дома не было. Бабушка, надев на голову эту шапочку, сказала: «Фуражка». А я и запомнила. Брат включил лампу. И я опять удивилась. За окном было светло, а лампу под потолком зажигали, когда там ничего не было видно. Я погрозила ему картошкой и сказала: «Атата!» Дядя крикнул: «Анютка!» Я поняла, что это папа обращается ко мне, и повернула голову в его сторону. У папы в руках была черненая коробочка. Она смотрела на меня одним глазом. А папа смотрел в нее. Его фуражка, как и мой чепчик уехала со лба. Он что-то сделал пальцем, и внутри страшилки раздались звуки, которые я не знала еще, как назвать (сработала диафрагма, зашуршала пленка, и сменился кадр). Тут я поймала себя на том, что все это замечаю, осознаю и запоминаю. Я и сейчас, полвека спустя, глядя на фотографию, все досконально вспоминаю.

Возможно, столь раннее постижение действительности, и себя в ней, произошло от сильной встряски всего детского организма. По рассказам мамы, меня сфотографировали, после благополучного возвращения с того света. Что там происходило, память, к сожалению, не зафиксировала.

Детской кроватки у меня еще не было. Ее заменяла плетеная, громоздкая коляска. В ней меня и отправляли почивать под стол, стоявший у окна. А форточку прикрыть частенько забывали. Если учесть, что семь месяцев мне исполнилось в феврале, то становится понятным, отчего в легких случилось двухстороннее воспаление. Мало того, пока до моих домочадцев дошло, что я заболела, этот процесс принял необратимый характер. О чем поздно всполошившейся родне сообщили медики, приехавшие на «скорой помощи». Ошарашив всех своим вердиктом, эскулапы умчались, оставив меня умирать дома. Рыдающая мама побежала к соседке-медсестре, с классическим вопросом: «Что делать?» Соседка, как ангел небесный, спустилась с последнего этажа нашего трехэтажного дома (в Хлебозаводском проезде), и на свой страх и риск, вколов в попку иглу, отправила к очагу воспаления спасателя, под названием Пенициллин. Благодаря бесстрашию и решительности прошедшей войну медсестры, а также всем моим предкам, снабдившим младенца организмом, благосклонно принявшим новейший препарат, смерть, а затем и болезнь отступили.

В три года, одолеваемая любопытством, я все-таки не решалась заглянуть за дверь, ведущую в жилище наших соседей. Частенько, оттуда просачивалась музыка, и слышалось правильное такое и красивое пение. Когда я просыпалась, и видела, что бабушки нет, тут же из углов начинали выползать и подбираться ко мне паутинообразные, мерзкие твари. Я пулей выскакивала из своей кровати и бежала на кухню. Где мама моей мамы и тетя Роза, по логике ребенка, соседская бабушка, не желавшая, однако, чтобы я к ней так обращалась, уже сочиняли обеды для своих семейств. Как только из общей входной двери в коридоре появлялась и тут же исчезала, за дверью своей части коммуналки, фигура в военной форме, седовласая Розочка хватала тарелку с нажаренными котлетами и улетучивалась с кухни. Фигуру звали Константин Иванович. На его погонах, расшитых золотыми нитками, красовались большие звезды, сколько штук, не помню. А на папиных полевых и парадных погонах было, точно, четыре маленьких. На работу и обед генерал ездил на собственном ЗИМе, черном и отчаянно блестящем. При этом его жена, Ирина Михайловна, дававшая уроки вокала будущим певцам прямо у себя дома, постоянно жаловалась на его скупердяйство моей маме, когда они, собирались вечерами на кухне, чтобы выкурить папироску-другую «Беломорканала» или «Севера». Расхаживая из угла в угол в длинном, из темно-синего шелка халате, надетом прямо на голое, пышное тело, она громогласным шепотом повествовала. Путаясь у нее под ногами, я «наматывала на ус» нелицеприятные сведения о человеке, с аналогичной внешностью. То он принимался считать куски сахара, выясняя, сколько из них слопал его долговязый сын, ученик последнего, перед выпуском, класса. То придумал выдавать, как оказалось, их общей прислуге, а не бабушке, по семь грецких орехов, чтобы она по одной штуке, в течение недели, снабжала ими все того же злополучного Пашку. Но самое интересное заключалось в том, что Константин Иванович долго не мог успокоиться, когда в комнату, которую замыслил прибрать к рукам, вдруг въехала наша семья. Потом мама рассказала мне, как случилось, что капитан невольно перешел дорогу генералу. Служа в Порт-Артуре, боевой офицер написал партайгеноссе Сталину письмо, с просьбой дать квартиру ему и его семье. Так как домочадцы: годовалый сын, жена и ее мать поехать к нему в Китай не смогли, и остались жить в ветхом здании, барачного типа, снимая там плохо отапливаемую комнатушку. При этом его жена, отсидев дома месяц, положенный по декретным делам, вышла на работу, оставив сына на попечение своей матери, приехавшей к ней в Москву. Ответ пришел уже не от генералиссимуса, а от товарища Г.М.Маленкова. Но и с новым главой государства Костик спорить не решился. Зато отыгрывался на нас с братом, строя козни. Однажды сгреб в кулак всю одежду на братовой спине, и, со словами: «За хибол и на солнышко» (очевидно, слово хибол – собственное изобретение шкодливого К.И.) поднял Олежку почти к потолку. Меня же, еще доверчивую, годовалую дурочку, втихаря, напоил пивом. После чего, по словам бабушки, меня сильно рвало. О том, как, окончив школу, отчаянная девчонка рванула на фронт к своему обожаемому Костику и оженила матерого вояку на себе, я узнала гораздо позже. А тогда, еще не зная, что «любовь это то, что ребятам понять не дано», я была возмущенна «до глубины души». Думая, что защитить, кроме меня, незадачливую, совершенно чужую, но все равно тетю Иру от распоясавшегося хулигана, больше нет кому, я решила взять эту миссию на себя. А тут еще, папа принес домой новенький телевизор «КВН», и я впервые увидела тетю Улыбку (Л. Гурченко), познакомилась с тетей Валей и услышала слова из песни «пусть ярость благородная, вскипает как волна». Окончательно убедившие меня в справедливости задуманного мероприятия. Заметив как-то в коридоре, где столпились многие обитатели нашей трехкомнатной коммуналки, красную физиономию, с маленькими глазками и большой бородавкой на щеке, я, дойдя до кондиции кипящего на плите чайника, выпалила загодя заготовленную речь. Состояла она из следующих слов: «Константин Иванович, вы похожи на свинью». Однако вследствие сильного волнения, получилось: «Скотина Ваныч, вы свинья». Все на минуту остолбенели, в том числе и я. Первой очухалась тетя Ира, и бросилась ко мне с поцелуями, затем сгребла в охапку, распахнула заветную дверь и внесла в свои апартаменты. Первое, что я увидела в огромной, полупустой и залитой солнцем комнате, было плоским, причудливой формы, черным ящиком, внушительных размеров, на пухлых ножках с колесиками. Затем большие цветные картинки в массивных золотых рамах. Ирина Михайловна посадила меня на круглый стул без спинки. Я почувствовала, что сиденье подо мной движется, и стала кружиться, озирая все пространство одновременно. Подняв крышку, музыкальных дел мастерица обнажила черно-белые зубы чудного предмета, и стала по ним бегать пальцами. При каждом нажатие, из музыкального ящика вырывались те самые звуки, которые, до появления моего гуру и закадычного друга телевизора, ласкали слух, просачиваясь через две двери. Теперь же они были громкими и ликующими. У постоянно раздраженной и, частенько, заплаканной соседки поднялось настроение, и она сообщила, что скоро научит меня играть на рояле. К сожалению, опять запутавшись в паутине своих противоречивых чувств, она забыла о данном обещании. Зато я, узнав, что на стене висят настоящие картины, написанные руками художников, и хорошенько рассмотрев их, решила незамедлительно к этому делу приобщиться. За неимением холста и красок, я брала свои любимые книжки (мама мне читала их по воскресеньям, когда у нее был выходной), открывала обложку, и на обратной чистой ее стороне цветными карандашами рисовала людей. Попутно придумывая им биографии и разные истории, с ними происходившие, по моему велению и хотению. Я так увлекалась этим занятием, что забыла о живущих в углах чудовищах. И могла долго оставаться одна в замкнутом пространстве с закрытой дверью. Первой удивилась бабушка. Я перестала ходить за ней по пятам. Потом мама, обнаружив мои художества во время очередного сеанса чтения. Сначала, как и полагается, она меня отругала, а затем купила тетрадку. В этом «альбоме для рисования» я и упражнялась, без всяких учителей и наставников. Вот только тексты, сопровождавшие мою живопись, я не записывала, не умея этого делать.

В дальнейшей своей жизни искусству живописца я нигде не обучалась, если не считать недолгое посещение кружка в Доме пионеров на (тогда еще) Ленинских горах и курсов, где обучали иконописи за деньги, которых вскоре не стало, потому что дело было в начале 90-х годов. Но этот дар природы, всегда приходил мне на помощь, когда случался очередной облом в жизни, и требовалось самостоятельно выходить из ступора или психологической комы.