Свет, или письмо из прошлого в прошлое

Как я скучаю по прошедшему. Я люблю так скучать. Включаю тихую, нежную, притягательную своей простотой и гениальностью музыку, ложусь на всегда мягкий и принимающий форму тела диван цвета индиго, и глядя в потолок, как алкоголик напиваюсь сладостью грусти. И до того эта тоска манит, затягивает, засасывает как мощный пылесос, что невольно наворачиваются блестящие слёзы на глазах и вот, ещё минута, и я уже чувствую их горько – соленый привкус на своих бледных губах. Щимит грудь, а в ней отчаянно выстукивает ровную дробь разрывающееся сердце и в памяти тонкой плёнкой проплывают по потоку сознания почти забытые, но не потерявшие своей пестроты, моменты этой парадоксально прекрасной и отвратительной жизни.

Как - то давно я затеял бессмысленный и безуспешный спор с одной своей знакомой о том, что если человек умеет плакать, пусть даже специально, ведь если он может приказать слёзам литься это значит что ему грустно всегда, но вопреки всему он держится, а когда даёт волю чувствам тогда и происходит то, что со стороны (чьей?) называется плакать специально, это доказывает, что душа его живёт, живёт и стремится к чему – то, пусть даже иногда не доступному, но всегда бесспорно нужному, будь то оставленные неизвестно как далеко близкие - люди вросшие в тебя, ставшие твоей неотъемлемой частью, разлука с которыми сродни разлуке с собственным сердцем, или растерянные по солнечным улицам дни, укрывшиеся от тебя в вечно сырых и пахнущих плесенью тёмных подвалах, со спёртым воздухом и облезлыми стенами. Дни, в которые как бы не стремился, не вернуться никогда, потому что и ты остался в них, и скучаешь не по ним, а прежде всего по тому человеку, который когда - то назывался тобой.

Случается, остановишься тёмным, непроглядным вечером и долго смотришь на снег, пролетающий под голубым светом дорожного фонаря. И кажется, мерцание света напоминает тебе о чём – то давно и напрочь забытом, канувшем в реку Лету, в которую не зря так верили древние греки. О чём – то таком, что ты знал всю жизнь и даже намного раньше, до неё, а сейчас, из – за легкомыслия забыл, самое главное, возможно единственно главное. И каждая снежинка, беззвучно падающая с небес, как человек, имеющая свою единственную и неповторимую форму, подаренную ей природой, содержит в себе больше истины, смысла и реальности чем весь этот ареальный, сумасбродный «мир». А ты стоишь под фонарём, глядя на медленно опускающиеся, белые хлопья, на эту небесную манну, вспоминая…, и снежинки таят у тебя на лице, разбавляя собой ручейки бегущие из глаз. Становится даже не ясно, плачешь ты, или это небо оплакивает твою безвозвратно ушедшую память. А окна в домах такие же жёлтые как тогда, когда их не было, а были лишь квадратные отверстия в пространстве, излучающие уют.

Я тщётно объяснял ей эту не существующую для неё аксиому, а она глупо хлопала своими огромными, красивыми глазами и что – то наивно, не в тему несла про то, что мужчины не должны плакать, после чего я разразился громким, истерическим смехом над собой. Над тем, что надеялся на её понимание. А два её океанических глаза, на всю глубину окрасились в цвет первобытного ужаса с оттенком детского страха. Больше я ни с кем не говорил об этом, боялся наткнуться на стену не понимания.

Если человек плачет от тоски по лучшему из того, что он испытал, так как плачет мать, вспоминающая, как взяла впервые на руки своего тридцатилетнего ныне сына, так как проливает скупую слезу старичок, вспомнивший свою женитьбу на «девушке», ворчащей у печки старческим голосом, то это есть одна из самых добрых и светлых вещей, способных существовать под этим небом. Это своеобразный бог, который ещё очень слаб, но со временем, я надеюсь на это, он войдёт в сердце каждого и провозгласит имя своё. И имя его будет Великая Милость.

Вспоминаю, а точнее поминаю, казалось бы невзрачные, ничего незначащие, но тем не менее самые лучшие и самые невозвратимые моменты. Когда Илья высмотрел в читаемой тобой книге что - то неприличное. А ты, возмутившись, ответила, что читаешь книгу не из - за того, что там встречаются такие слова как "е…ся", а из - за того, что в ней помимо напечатанных почти на каждой странице непечатных слов есть много всего умного и интересного. Тогда я кинул на тебя быстрый взгляд и он, встретив твой ответный, сразу, не специально превратился в не быстрый. А уже через миг мы громко издавали весёлые звуки, которые кажется принято называть смехом и я наблюдая странный блеск в твоих глазах, который иначе как лучезарный и не назовешь, уже не чувствовал в тебе незнакомого человека и наверное мысленно записал тебя в мысленный список "своих", тех кто уже был в этом мысленном списке когда не было ещё ни одной мысли…

Как я напрочь забывал твоё хорошо запоминаемое имя, а ты называла его, а вслед за ним называла не менее простое прозвище, так как предполагала, что его мне будет легче запомнить. Я же очередной раз соглашался с тобой и глупо улыбался, и как ни странно я не чувствовал себя идиотом, я находился вне категорий "умный - глупый", я находился в единственной существующей для меня тогда категории "счастливый". А потом мы шли пить разливное пиво на набережную, которая больше походила на обыкновенный берег…

Как с холодом и с Женей мы неровно стояли на мосту, было темно и пьяно, и Женя видимо устав от моих пессимистических взглядов пытался научить меня видеть окружающую нас красоту, которая по его словам была абсолютно во всём (включая и нас с ним). А потом, он прыгал с моста в стылую, мутную реку соединяясь с её природной силой, а я понял, наконец - то понял то, что он имел ввиду. И пока он исполнял танец "тряска замёрзшего человека", я подавал его одежду и что - то плёл о том, как здорово, что я вижу поразительно чудесное, родное, я бы даже сказал родственное отражение жёлтой луны в ровно - поверхностной переливающейся яркими электрическими искорками реке. Эта феерия света прошла сквозь меня, и казалось, погладила меня по голове как мать нерадивого сына. Все трудности тогда мне казались не важнее занозы в пальце, а какое значение может играть заноза, если она в пальце чужом, в пальце того, кто проснётся только завтра утром, а сегодня важно совсем другое.
Хотя бы то, что за спиной у тебя выросли крепкие, белоснежные крылья, а в душе разросся сад блаженных цветов…

Как мы выбились с Женей на трассе не только из сил, но и из тел. Два неудавшихся "автостопника", духами парящие над своими утомлёнными, бренными оболочками, которые, кстати говоря, пришлось покинуть именно из - за их усталости. Автостопники, для которых слово "стоп" стало намного привычнее, чем слово "авто". Мы знали что никогда не пожалеем об этом. А лично я, знал что не почувствую вины перед Женей за то что втянул его в эту авантюру. "Дальний" свет проносившихся мимо автомобилей говорил мне, что всё будет хорошо. И как бы это не казалось наивным, я безоговорочно верил ему. И как позже оказалось, он не обманывал…
Как мы целый месяц провели под окнами инфекционной больницы благодаря, именно, благодаря Женькиной ангине.… И этот месяц до сих пор поливает мою душу из огромного ковша настоянным на лете бальзамом.

Как развевались наши волосы, и тёплый ласковый ветер, нежной рукой прикасался к нам. Он жадно ощупывал нас с ног до головы, и казалось, пытался запомнить нас такими, какими мы были, счастливыми и не понимающими своего счастья. Нас убегающих изо дня в день, не оглядывающихся и неподозревающих о том, что надо бы остановиться или хотя бы перейти на шаг. А ветер шептал нам - Постойте, куда же вы спешите? Там совсем не так как здесь. Вы будете о многом жалеть.

Но его тихий голос никто из нас не услышал из - за громкого заливистого смеха друг друга. И мы, ещё больше ускоряя свой бег, с горящими, жаждущими нового глазами, устремлялись вперёд, вперёд, вперёд, вперёд, ааа….

Я не видел ничего более странного, чем своё отражающееся в зеркале лицо с улыбкой и слезами, скатывающимися из полных тоски глаз. Сидя на кухне, я как на плёнке, перелистываю в голове кадры того времени и понимаю, что люди, окружавшие меня куда-то исчезли, убежали, спрятались, буквально рассыпались на атомы. Но где - то глубоко - глубоко внутри, сидит бессмертная надежда, на то, что они вернутся. В такие моменты жизни в этом мире хочется перефразировать афоризм: "Человек - создан для светлой грусти, как птица - для полёта". В эти моменты он является частичкой чего - то чистого и светлого, от него начинает исходить тепло и нежность, скорбь и радость, и кажется, будто его внутренний свет вот - вот, бликами поплывёт по погружённым в полумрак, обтянутым обоями, холодным, мёртвым стенам. И вот он этот блик внутреннего света…

А может быть просто свет от проезжающей за окном машины.
Остановите время, держите его крепче, вбейте во все циферблаты гвозди…
Вечно ваш,
заблудившийся в прошлом.
K.F.