Борис РУЧЬЁВ

* * *
Когда бы мы, старея год от году,
всю жизнь бок о бок прожили вдвоём,
я, верно, мог бы лгать тебе в угоду
о женском обаянии твоём.
Тебя я знал бы в платьицах из ситца,
в домашних туфлях,
будничной,
такой,
что не тревожит, не зовёт, не снится,
привыкнув жить у сердца,
под рукой.
Я, верно, посчитал бы невозможным,
что здесь,
в краю глухих полярных зим,
в распадках горных, в сумраке таёжном,
ты станешь
красным солнышком моим.
До боли обмораживая руки,
порой до слёз тоскуя по огню,
в сухих глазах, поблекших от разлуки,
одну тебя годами я храню.
И ты, совсем живая, близко-близко,
всё ласковей, всё ярче, всё живей,
идёшь ко мне
с тревогой материнской
в изломе тонких девичьих бровей.
Ещё пурга во мгле заносит крышу
и, как вчера, на небе зорьки нет,
а я уже спросонок будто слышу:
“Хороший мой. Проснись. Уже рассвет...”
Ты шла со мной
по горным перевалам,
по льдинам рек, с привала на привал,
вела меня,
когда я шёл усталым,
и грела грудь,
когда я замерзал.
А по ночам, жалея за усталость,
склонясь над изголовьем, как сестра,
одним дыханьем губ моих касалась
и сторожила сон мой до утра.
Чтоб знала ты:
в полярный холод лютый,
в душе сбирая горсть последних сил,
я без тебя —
не прожил ни минуты,
я без тебя —
ни шагу не ступил.
Пусть старый твой портрет в снегах потерян,
пусть не входить мне в комнатку твою,
пусть ты другого любишь,
я не верю,
я никому тебя не отдаю.
И пусть их,
как назло, бушуют зимы, —
мне кажется, я всё переживу,
покуда ты в глазах неугасима
и так близка мне в снах и наяву.