Отпусти кого любишь

Вся следующая неделя слилась для Грекова в серую, но подвижную соединяющуюся дымку. Это как в метро, если едешь в последнем вагоне и смотришь на стену, противоположную перрону – до того как поезд нырнёт во мрак, её отделка при разгоне соединяется для тебя в мутное марево продольных несущихся полос, и эта картинка гипнотизирует, ты смотришь сквозь это марево и не осознаёшь того, что видишь. А потом обязательно - темнота. А потом – снова свет и отчётливая замедляющаяся картинка такой же стены на новой станции.

Отчаянная история с Женькой, с Лёшкой и Машкой, с волшебным вмешательством Ленки и особенно Валентины (Греков, если честно, от неё подобного не ждал) – всё это здорово вышибло его из рабочей колеи. А дела стояли, дела уже начинали падать, дела уже готовы были посыпаться, как дорожка из поставленных стоймя костяшек домино, и пришлось срочно подставлять плечо, чтобы полностью не потерять контроля над всеми этими, чёрт их подери совсем, срочными делами. И пришлось поднимать уже рухнувшие костяшки, и объясняться с коллегами и партнёрами, с головным офисом и забеспокоившимися аналитиками, с клиентами и даже с относительно посторонними, но необходимыми для дела людьми, которых одни называют наблюдателями, другие - экспертами.

Между делами Греков только и успел, что заехать в среду в конце дня в клинику и провести около часа в неспешной беседе с доктором, лечившим Женьку. Для того неспешность была принципом, а для Грекова – благодатью господней, правом и возможностью перевести наконец дух, а главное - отплатить не только подарком (сверх гонорара, само собой), но и вниманием этому человеку, всю меру своей благодарности к которому он и сам-то ещё не готов был до конца осознать.

Была у него в пыльных запасниках книга, принадлежавшая деду, а то и прадеду – изданный в начале прошлого века популярнейший труд известнейшего военно-полевого хирурга середины – конца XIX века. Вот её он и подарил доктору, с добавлением бутылки отменного вина хорошего года. Коньяк – коньяк они откупорили отдельно, и уполовинили за отвлечённой будто бы беседой. Да и о чём бы им конкретном говорить – всё было сто раз переговорено при посещениях в процессе лечения и при выписке Женьки.

Из всего неспешного разговора, что вёлся с обеих сторон с взаимной симпатией, Грекову запомнилась небесспорная, возможно, сентенция, высказанная доктором: «Человек – существо общественное, и нравственность – это его социальный защитный инстинкт. А совесть суть рецептор нравственности, выработанный в форме условного рефлекса. Как пример, животные обычно спасают от гибели только своих детёнышей, в крайнем случае, при сильном стадном инстинкте – членов стада, стаи, прайда. Но только разумное существо являет миру не только сострадание, но и совесть». Максима эта засела в памяти, но за суетой не вываривалась ни во что, а просто елозила в голове вправо-влево, как на поворотах на передней панели автомашины - брошенная под лобовым стеклом книжка.

В пятницу вечером он добрался домой, измотавшись в пробках и слякоти, скинул у двери промокшую обувь, уронил пальто с плеч прямо на пол, прошёл в гостиную и устало рухнул на ковёр. Не думалось ни о чём, только тёплой краюхой возникло в памяти воспоминание о Женьке, лежавшей здесь и с ним чуть более недели назад. Он даже втянул носом воздух – но не осталось даже запаха её духов. Заиграл вызов телефона от Ленки. Он с трудом вывернул руку из-под груди, выкопал из кармана «мобилу» и поднёс к уху.

- Здравствуй, Греков, – голос в трубке был узнаваемо-мягким, но какая-то важная нотка в нём, бесспорно, отсутствовала. – Ты не забыл, что у тебя завтра день рождения?.. А то Валечка хотела спорить, что ты его «зажмёшь».

- Привет, Ленка. Я и правда забыл. «Дел – за гланды», как говорил один телегерой. Еле ноги привоволок.

- Ну конечно, ты ноги опять промочил! Когда ты уже гараж около дома купишь! Немедленно выпей «Анти-флу» и левомицетин и прими горячую ванну, или ноги попарь. Точно-точно, твоя апатия – первый симптом заболевания, выбей его раньше, чем сам это осознал! Вставай прямо сейчас и иди наполнять джакузи.

Греков вяло подчинился, продолжая разговаривать:
- Так что ты предлагаешь насчёт моего дня рождения?

- Мы надеялись, что ты сам предложишь, но варианты, конечно, заготовили, если тебе лень самому придумывать.

- Да не лень, в общем-то. Во-первых – у меня дома, но вам это будет далеко. В рассуждении пробок – можно на Юго-Западе, там и Валентине ближе к дому, и тебя на такси недалече довезти. Я бы бросил машину у офиса, а за тобой заехал на такси.
- Валечка предложила собраться действительно на Юго-Западе, но не в кафе-ресторанах, а есть там такая сауна типа «Рандеву». Никаких назойливых соседей, полный комфорт и всё такое.

- А потом ты смотришь себя в интересных позах в «Ю-Тубе», - устало вякнул Греков. – Гос-споди, ну сколько раз вам объяснять…

- …что для «Ю-Туба» можно записаться и дома, - тем же тоном подхватила Ленка. – Валечка сообщила, что эту сауну держат её верные друзья, и она либо договорится, что нас не будут снимать, либо заберёт оригинал плёнки.

- Или её первый дубликат. В вечное пользование, - съязвил Греков, залезая в ванну. - Да не суть важно. Сегодня эти фишки для шантажа срабатывают только с излишне чопорными евро-америкосами, а у нас другой регион партнёрства. Энвер-эфенди мне даже скидку сделает, если увидит что-то необычное в полученной почте. Ну и выжига, скажет, этот русский Эль-Греко! Мне даже интересно, как давно Валентина открыла это заведение. Впрочем, я согласен, диктуй адрес…

… И снова - странная это была встреча. Просто дежа-вю какое-то. Ввалившись с февральского морозца с двумя букетами роз во влажный уют банного люкса, он увидел двух своих женщин в элегантных лёгких халатиках в глубине просторной гостиной у камина и сказал сам себе: «Тут что-то опять неспроста. Они, как на вокзале – не порознь, а дуэтом собрались. Домашняя рыжая кошка Ленка и сиамская тигрица Валентина – пожалуй, они сейчас порвут меня на мелкие клочки. Только и осталось уповать на роль именинника. Вовремя же я вспомнил, что у Валентины день рождения уже завтра, и от набора ручных и ножных браслетов она сойдёт с ума. Но и Ленке придётся по душе нехитрая, но чувственная «Лагуна» от Эйвона. Вот только как бы им всучить эти подарки порознь? Ладно, там будет видно. Но о своём решении сказать придётся всё-таки сегодня. Жаль, они именно сегодня так хороши...».

А подруги (как ни странно было назвать этим словом двух его любовниц) повернулись к нему и с неясной молчаливой бесстрастностью наблюдали, как он бросил пальто и пиджак с галстуком на диван, переобулся в банные тапочки, сунул два букета в напольные тяжёлые вазы в виде индийских слонов и притолкал их к столу.

- Ну, здравствуйте, девочки, - осторожно улыбнулся он, выпрямляясь.

- Я вам не девочка, я уже была в турпоходе, - ржанула Ленка, спроста потянулась было к своему букету, но осеклась под холодным взглядом Валентины.

- Здравствуй, здравствуй… друг наш Греков, - покачивая длинной ногой, перекинутой через колено, протянула смуглая красавица. Она смерила его с ног до головы, затянулась тонкой сигаретой и обронила: - Ступай-ка, виновник торжества, переоденься во что-нибудь подходящее. А то и взгляду пока зацепиться не за что. Парить тебя будем. Рождение надо чистым встречать.

И в таком вот напряжении они держали его ещё долго. Когда плавились в сауне, роняя сухие, как прозрачный жар, и незначащие вопросы о работе, о погоде, о здоровье. Когда охаживали его веником в русской бане, где говорить за шумом было как бы и незачем, но тут уж он, психанув, отнял веник, ковш - и сам задал жару: знал в парной толк и не щадил ни своей, ни их кожи. Так что попарить его у них не вышло, они удрали за дверь и присоединились к нему, когда он выкатился в бассейн, устроенный в патио. Сели на подогреваемых бортиках в своих халатиках, облепивших одну бронзовую стройную и одну дебелую крепкую фигуру, и молча смотрели, как он плещется, фыркает и брызжется в почти ледяной воде. От посланных в их сторону брызг не уворачивались, но и не реагировали, будто не было.

Обтеревшись, он подошёл к камину и уселся в ротанговое кресло у столика, услышав обрывок фразы Валентины:
- …я же сама Водолей.

- И что из этого следует? – спросил, наливая себе медовухи из прозрачного кувшина.

- А то следует, милый наш Греков, что тебе сейчас кажется, будто всё уже счастливо закончилось, зато теперь перед тобой встают новые возможности. Мы же, Водолеи, всегда для любых возможностей открыты, разве не так? Да только ни ф-фиг-га ничего не закончилось.

- Девчата, я хорошо понимаю, как на вас подействовала вся эта история. Но вы же сами видели, каким катком она и по мне проехалась... Ей-Богу…

- Бога не гневи, – мрачно оборвала его Валентина. - Ты хочешь, чтоб мы с Леной тебя пожалели?.. Деньгами берём.

- Стойте, ребята, - мягко, но встревоженно перебила Авдеева. – Мы забыли выпить за именинника. Давай, Греков, налей себе коньяку, а нам с Валечкой чинзано. И я хочу выпить за этого мужчину, который… которого любят такие разные, но замечательные женщины (говорят, я среди них ничем не хуже). За мужчину, который в нас разбудил мечту о любви, надежду на счастье, веру в то, что самое светлое в нашей жизни вовсе ещё не позади, и что… и что… - тут Ленка схватила наполненный бокал, стукнулась зубами о стекло и судорожно проглотила содержимое, забыв чокнуться.

Валентина, с прежней сумрачной миной подняв бокал, коснулась им рюмки Грекова, склонила его в сторону всхлипнувшей Ленки и тоже залпом его осушила.

Они с ним прощались! Он-то, балбес, думал, что они, с облегчением после благополучного разрешения Женькиной драмы, займут исходные позиции и примутся его делить. Он даже не исключал, что услышит что-нибудь вроде предложения о создании гарема. А эти две женщины, околдовавшие его в своё время (одна – бесхитростной простотой, спокойной и безоглядной любовью, другая – византийской изысканностью своей надменной страсти), теперь сидели с ним у живого огня, стремительно напивались – и с горечью составляли дуэтом свою трудную песнь о несбывшемся.

- …Ведь у тебя ребёнок, и он требует непрерывного внимания, и без отца, без твоей поддержки он просто погибнет, - с глазами, переполненными влагой, причитала Ленка.

- Ты пойми, балда, - уперев локоть в коленку и водя бокалом перед его лицом, весомо ворожила Валентина, - любовниц вроде меня и Лены у тебя может быть ещё с десяток. И такие, как Авдеева, сдуру могут подхватиться и нарожать тебе ещё нескольких детишек. Да только тебе уже есть о ком всполошиться. И как ты о сыне всполошился, мы видели. И Женьку твою полюбили. А вот у тебя нет больше выбора, любить или не любить. Если Женьку с Лёшкой и Машкой оставишь – прощай, Греков, нет больше на свете такого человека. Если не оставишь – тем более прощай, Греков, и счастья тебе на всю жизнь, и мужества настоящего, мужицкого, потому что тебе надо будет сделать их жизнь – праздником. Как уж там сложится со здоровьем – Бог весть…Бог дасть… Бог, он же не фраер, он же всё-всё видит… Но надежда!.. – она пьяно взмахнула указательным пальцем, - надежда должна жить всегда! И пусть она не покидает всех нас, здесь п-п-сютствующих!

Греков сидел с согретой рюмкой в руке и всё отчётливей прокручивал в голове варианты, которые ещё десяток-другой дней назад приходили ему в голову будто несерьёзные версии развития событий. Но теперь он понимал: серьёзней и быть не могло.

Главное, его сейчас отпускали две этих женщины, которых он - пожалуй, уже запозднившийся «ходок» - удерживал около себя то ли призрачной надеждой на семью как результат встречи двух одиночеств, то ли призрачной верой в длительность бессемейной страсти. И днесь открывавшаяся ему дорога была одной-единственной.

От бездумного загипнотизированного взгляда в самого себя - нёсшая его судьба сливалась в какое-то нечёткое видение, будто те самые стены тоннеля метро. Ближайшее будущее сулило такую же неопределённость, что и мрак перегона между станциями. Но он уже знал, где встряхнётся - и для чего покинет вагон.