Подсолнухи

Любовь столько лет служит людям, потому что тайна. Перестань быть тайной, уйдет навсегда.
Баба Дунька в свои шестьдесят три влюбилась и в кого? В Христосика!
Дед Христофор маленький, беленький, всегда чистенький, светлый, очень добрый. В народе таких не любят. Жалеют. Это - как будто в сове нутро заглянуть, и, наконец, встретиться со своей душой. Увидеть ее, чистую, светлую, не знающую защиты, и, потому, не нуждающуюся в ней. А как же так жить?
Христосиком в деревне стали звать его после того, как на шестнадцатилетие Дуньки, принес он ей букет подсолнухов. Все тогда сидели на лавочке возле ее дома, пели, как появился Христофор со своей светлой улыбкой и с таким же, светлым букетом улыбающихся цветов. Все засмеялись. Чего их дарить-то? Семечки! Дунька тогда оттолкнула протянутый букет: «У, Христосик, несчастный!» И убежала, обиженная и оскорбленная…А Христосик, прилепившись, стало именем, которое вытеснило данное отцом, любителем читать про путешествия. И, даже когда он вырос, служил в Армии, далеко от дома, недолго был он Христофором. Как-то ночью, пока он спал, нашло, прилетело к нему его новое имя, и утром дежурный озвучил его громко, для всех: «Христосик! Подъем!»
Из Армии привез он жену Настю Было это так. Как-то возили их на танцы в педучилище. Там пожалел он маленькую, толстенькую девушку, увешанную сумочками танцующих подруг. Он пригласил ее, и позже, неожиданно получил он нее письмо, и, когда их возили снова в это же училище - он чувствовал себя обязанным приглашать только ее. И, отслужив, собираясь домой, неожиданно для себя сказал : «Настя, поедем со мной». Она поехала. Бабам Христосикова жена понравилась. Добрая, хозяйственная. Жили хорошо. Одного за одним родила ему Настена троих сыновей. На удивление всем -сыновья получились высокими, крепкими дубками. Им завидовали. И Пашка Бугай, огромный детина, у которого тоже были сыновья, но почему-то маленькие, хлипкие, смеялся, а получалось, серьезно, даже обиженно, говорил иногда: «Скажи, Христофор, какую удобрению кладешь ты в Настену свою, что родит она тебе богатырей?»..Христофор довольный улыбался.
Сыновья выросли, выучились в городе, там работали, там и поженились. И как-то незаметно Настена с Христосиком стали дедом с бабкой. Бабка Настя ездила к сыновьям, помогать нянчить внуков. Бывало целыми неделями жила то у одного, то у другого. Дед Христофор один управлялся. Привык.
Дунька выучилась на медсестру, вернулась работать в деревню в больницу. Замуж вышла за местного Кольку тракториста, работящего, но беспокойного какого-то, шумливого. Любил спорить. Спорить хотел так: «Спорим с самого высоко вяза прыгну и ничего! Спорим, прыгну в воду и полчаса продержусь, и ничего!» Трезвые мужики с ним не спорили. Однажды чей-то истошный крик оповестил всю деревню что Колька-спор утонул. Участковый Петр Егорович приставал к мужикам о том, кто с ним спорил. Никто не признался.. Так Дунька, прожив с шебутным мужем всего два года, осталась одна. Детей у них не было. Так и прожила.
А влюбилась бабка Дунька так. Утром пошла она за грибами. В тот год грибов и ягод в лесу было прорва. Быстро набрала одну корзину, поставила на бугорок и, взыв другую, снова ушла в лес. А когда вернулась, увидела на пригорке букет подсолнухов. Надышавшиеся радостью, волей, брызнули они ей в глаза желто-счастливым сиянием. И бабка Дунька приняла его, сияние и глаза закрыла чтоб не расплескать ни капельки нечаянной радости. А когда открыла, перед ней стоял беленький, чистенький Христосик. Взял он ее за руку, неловко погладил-помял, грея, и нежно отпустил. Поднял букет и подал бабке Дуньке. Сам взял корзины с грибами. Так и появились в деревне.
Каждый день бабка Дунька и Христосик ходили в лес вместе и вместе возвращались: дед Христофор с корзинами, а бабка Дунька с цветами. И деревня зашуршала, заохала-заахала, занегодовала и дружно осудила молодых. Так что, приехавшая из города бабка Настя, еще на вокзале новость услышала. И что называется, не успела порога переступить, как бабы по одной потянулись к ней в дом. Сначала она отмахивалась, смеялась, но когда стали приходить из соседней деревни, то бабка Настя сникла, потом заплакала. Бабы скорбно-сочувственно молчали. Потом, по одной как и пришли, стали расходиться чтобы не пропустить «спектаклю»..Как парочка из леса будет возвращаться.
Дома бабы, заведенные воплями бабки Насти и бьющим через край чувством своей правоты и вины одновременно (бабку Дуньку в деревне уважали, многих в больнице она выхаживала) набросились на своих мужиков. Обозвали их кобелями, и, пообещав в случае чего публичную казнь, сели у окон, ожидая. Что будет дальше.
Мужики не стали доводить дело до большого, дружно собрались у деда Селивана. Дед был почти глухим и жил один. Собравшись, мужики (что за день!) орали, перебивая друг друга, кляня языки своих баб, жалея и бабку Дуньку, и Христосика, и несправедливость, допущенную по отношению к ним. «Дожил!»-возмущенно кричал дед Мишка. «Кобелем стал на старости лет!» Мужики с удовольствием ржали, смакуя, как это было сказано и как они обижены на своих баб. «Надо Христофора упредить»-сказал дед Селиван. Все замолчали. Давно уже никто не называл Христосика его настоящим именем. Согласились, упредить надо. С этой миссией отправили деда Селивана.
Когда бабка Дунька и дед Христофор вышли из леса, то увидели деда Селивана, что-то кричащего им. Они остановились. «Ты, это, Христофор, иди домой. Бабы наши, того, чтоб им пусто было, рассказали твоей Настене про вас. Прибрехали, ясно, но вопит она теперь на всю деревню. Давай я Евдокии Михайловне подсоблю корзину донесть, а ты иди Настену успокаивай» Дед Христофор отстранил руку деда Селивана: «Не надо, я сам!»…Бабка Дунька охнула, затеребила платок, голову опустила и плача, стала отнимать корзину у деда Христофора. «Дай, я сама! Дай за ради Христа!»…Дед Христофор взял ее за плечи, слегка встряхнул: «Дуня, успокойся, мы никому ничего плохого не сделали. Поправил платок, волосы: «Я люблю тебя, Дуня, уже давно люблю». «Господи, Христофор, какая любовь!».. «Такая, Дуня! Людская!.. А может, Божья».. «Поздно уже» прошептала баба Дунька. «Поздно».
Вечером к бабке Дуньке пришла бабка Настя. Сидели за столом. Молчали. Наконец, бабка Настя не выдержала «Что говорить –не знаю, а только запрещаю я тебе моего деда любить или что там промеж вас. Слышишь?» «Слышу»:-бабка Дунька тихо плакала, обещала, что больше не будет и ласково перебирала желтые лепестки стоящих в банке на столе подсолнухов..