Где предел родительских возможностей?

Что делать, если трудные дети становятся трудными взрослыми?



— Вы меня, конечно, не помните, — сказала женщина.
Я утвердительно кивнула:
— Не помню.
— Мы с сыном к вам последний раз приходили лет десять назад. Может быть, вы согласитесь выслушать меня?
— Соглашусь. А сколько лет сыну теперь?
— Двадцать четыре.
— И что же с ним?
— С ним, наверное, ничего. Здоровый парень, метр девяносто ростом. Окончил институт, работает. Это со мной.
— А что же с вами произошло?

— Произошла жизнь, — невесело усмехнулась женщина. — Стас родился недоношенным, плохо ел, первый год все время орал и почти не спал. Я валилась с ног, засыпала буквально на ходу, стала раздражительной, почти не следила за собой. В три года выяснилось, что у Стаса ОНР — общее недоразвитие речи. А еще шумы в сердце, близорукость, дискинезия желчевыводящих путей, сколиоз… В школе сразу стал отставать. Когда Стасу было семь с половиной лет, муж ушел. Сказал: «Я себя как-то здесь больше не вижу. До меня никогда никому нет дела. Деньги я, конечно, буду на Стаса давать, но, по-моему, все это как-то неправильно». «А как правильно?» — спросила я, разрываясь между уроками, лечебной физкультурой, массажем и логопедическими занятиями. Муж ничего мне не ответил и вскоре нашел себе другую женщину, очень симпатичную, которая уделяла ему гораздо больше внимания. Самое обидное было в том, что у нее тоже был ребенок — девочка. Совершенно беспроблемное существо: сама вставала в школу по будильнику, сама делала уроки, занималась в театральном кружке при школе и не болела ничем тяжелее простуды…

Мне на помощь приехала мама из Перми. Я вышла на работу. В школе Стас учился неизменно плохо, зато с успехом исполнял роль классного шута. Учительница мне постоянно жаловалась и грозила спецшколой. Невропатолог поставил ему ММД (минимальная мозговая дисфункция) и направил к вам. Вы сказали, что если с ролью шута справляется, стало быть, есть существенная надежда, что все будет хорошо. В десять лет я нашла у него сигареты. Потом попал на учет в милицию. Тогда мы опять к вам приходили. Вы сказали, что все нормально, и отправили в скаутский отряд. Стасу там понравилось, он три года ходил на занятия и в походы. Потом увлекся компьютерными играми и все бросил. Я превратилась в мегеру, орала на него прямо с порога, выдирала из стены провода, не давала денег. Он затыкал уши, а один раз толкнул меня так, что я упала. Когда он все-таки окончил школу, спросила: «Кем ты хочешь быть?» Он сказал: «Да все равно, лишь бы не очень париться». Оплатила обучение, факультет менеджмента. И вот теперь…

— Что же теперь?
— После института я нашла ему интересную, перспективную работу в иностранной фирме. Но там надо было, как он говорит, «напрягаться». Он, даже не сказав мне, уволился. Теперь работает младшим клерком в офисном центре у нас на площади Конституции. У него даже девушки постоянной нет, только какие-то случайные связи, потому что устойчивые отношения — это же тоже нужно «напрягаться». Ничего не читает, ничем не интересуется, все друзья такие же, как он, — женщина прижала ладони к лицу и сквозь пальцы гнусаво закончила: — Все эти годы я фактически не жила своей жизнью. «Тянула» Стаса. И теперь думаю: кому я посвятила и на что я потратила жизнь? Чтобы вырастить вот это…

— Если бы можно было отмотать назад, вы что, поступили бы по-другому? — быстро спросила я. — Не лечили бы, не занимались с логопедом, не проверяли уроки?
— Нет, конечно, делала бы все то же самое, — согласилась она. — Но поймите, сейчас мне все равно обидно. Чувствую, поезд ушел, я уже ничего не хочу.
Я задумалась. Доказать, что на самом деле у нее все получилось, и тысячи измученных матерей мечтают о том, чтобы «на выходе» у них получился такой здоровый, взрослый и спокойный парень, как Стас? Она мне не поверит.

— Вот что, — сказала я. — Я вас выслушала, хотя и не должна была: у нас бесплатный прием только до 17 лет. Поэтому считаю себя вправе попросить об услуге.
— Да, конечно, — встрепенулась женщина.
Видно было, что она и сама слегка устала жаловаться на жизнь. Явно непривычное для нее занятие, ведь вообще-то она — борец по природе.
— Я сейчас дам вам приготовленные мною развивающие игрушки, и вы их занесете вот по этим двум адресам — оба рядом с поликлиникой, из окна могу показать. У этих семей нет денег, чтобы покупать пособия, и не хватает времени и сообразительности, чтобы изготовить самим. Поэтому иногда я даю им игрушки напрокат.

Несколько сбитая с толку, она тем не менее кивнула, взяла две коробки и ушла. Первый адрес — тяжелый ДЦП со слабоумием и эписиндромом, восемь лет (ухаживает бабушка, родители спились и потерялись). Второй адрес — тетрапарез, врожденная глухота, девять лет (воспитывает одна мать).
Мое послание ей было настолько «лобовым», что я была уверена на сто процентов — больше она не придет.

Она пришла. Большую сумку оставила в предбаннике.
— Я отнесла игрушки и по возможности поиграла в них с детьми, — сказала она. — Это ужасно. Понимаю, как вам дико было меня слушать. Но что же делать? Я долго думала, потом узнавала в интернете. Вот, я купила развивающие игрушки для Ильи, у которого ДЦП. Вы ведь передадите их бабушке?
— Нет, — сказала я.
— Почему? — удивилась она.
— Сами пойдете и сами отдадите, — отчеканила я. — Научите бабку ими пользоваться. Заодно чаю с ней попьете, она это любит.
— Да-да, конечно, вы правы, — закивала она. — Спасибо. Это… Какая у вас все-таки работа… Я бы хотела… Я теперь…
В воздухе опять отчетливо замаячило: «посвятить жизнь…»
— Жизнь не памятник и не стихотворение. Ее вовсе не надо посвящать кому-то или чему-то: ребенку, идее, партии, мужчине, Богу, уходу за несчастными детьми и так далее. Это неизбежно ведет к разочарованиям: ребенок вырастает «не таким», мужчина уходит, Бог непостижим и ведет себя странно, больные дети не поправляются. Определитесь с зоной ответственности.
— Вы, конечно, правы, — вздохнула она. — Но меня… нас всех так воспитывали… И этого уже, кажется, не изменить.

И ушла. А сумка осталась стоять у меня в предбаннике. Но это была уже моя зона ответственности.

Internet