Сэр Локсли (продолжение "Баллады о рыцаре")

Венцом победным окрылен, отважен и открыт,
Сияньем славных своих дел и подвигов покрыт,
На белом боевом коне в доспехах и броне
Вступает в вечный город тот, кто не горит в огне.
 
Суровый профиль, гордый взор и твердая рука -
Таким запомнят все его и пронесут в века
Иссечен крестоносца шлем оружием врага
Он видел орды мавров там, чужие берега.
 
Не раз прокладывал он путь вперед своим мечом
Товарищей спасал не раз, к плечу своим плечом.
На щит гербовый нанесла война свои следы,
И много уже с той поры здесь утекло воды.
 
Оруженосец, малый Джон, попутчик навсегда,
Любил наведываться с ним в большие города.
В тавернах пили крепкий эль и барды пели им,
И слушали, что говорил заблудший пилигрим.
 
Бывало рыцарь бил его за лень и суету
Однако тот отменно мог готовить им еду.
Мог шуткой умной рассмешить хозяина всегда
И лишь поэтому служил он многие года.
 
Крестовый долог был поход и сладок путь домой.
Но кто ответы знает все на глас судьбы немой?
В руке сжимая медальон сэр Локсли смотрит вдаль:
Тревожны думы, и опять чего – то очень жаль.
 
Быть может, юности своей, куда возврата нет,
А может, девы молодой, что не дала обет
Ждать Локсли, верной быть и честью дорожить
Она тогда сказала лишь, что просто хочет жить…
 
Поводья тронув и слегка пришпорив скакуна,
Он поскакал еще быстрей, не зная в чем вина.
Ему хотелось быть стрелой, лететь во весь опор,
Не замечая на своем пути лесов, полей и гор.
 
И он был ветром, был грозой, на боевом коне
Сквозь чащу прорубался он, как будто бы во сне.
Конь тяжко дышит, пенит рот и яростно храпит,
Послушный воле седока, как молния летит.
 
И вот просвет – из чащи вдруг им показался луг,
Зеленого ковра цветов здесь не касался плуг.
Дурманит запахом трава, цветенья аромат
И свет, разлитый добела как будто во сто крат.
 
Конь резко вздыбил и заржал, остановился вмиг,
И рыцарь смутно различил неподалеку крик.
Там, впереди, в венке из роз, прекрасна, словно сон,
Стояла ангел во плоти и это видел он.
 
Колышет ветер озорной ей локоны волос,
И Локсли словно онемел и словно в землю врос:
Ее бездонные глаза чисты, как неба свет,
Как мир, как солнце, как луна, как сумасшедший бред!
 
Бутоны розовые губ, нежны и так свежи,
Как розы в утренней росе: чудесно хороши.
И стройный стан ласкает взор, и милые черты,
И так далек весь этот мир обычной суеты.
 
С коня спустившись, словно тень, любуясь, он стоит,
И взор его, словно огонь, так пламенно горит.
Пред ней колено преклонив, он сбросил тяжкий шлем,
Но, силясь что – нибудь сказать, он стал как будто нем.
 
Мгновенье чудное прервать ему не хватит сил:
Как образ этот невесом и как безумно мил!
По полю словно бы плывет, скользит по травам свет
Она к нему легко идет, в руках ее букет.
 
И голос нежный, словно мех, глубокий, как река,
Его зовет остаться с ней на долгие века.
Ее зовут Галадриэль, и вечная любовь
Уже пригрезилась ему и горячила кровь.
 
Невольно руку приложил к груди своей вдруг он,
И пальцы медленно нашли заветный медальон
Там, в нем, был образ той, что с юности любил.
В крестовый уходя поход, он сердце ей разбил.
 
В его душе она жила, и с ним в его мечтах
Он думал только лишь о ней и презирал свой страх.
И чувств поток вдруг захлестнул и память воскресил:
Он вспомнил все, о чем мечтал, все то, о чем просил.
 
И помутнело вдруг в глазах, погас небесный свет,
И все исчезло, словно сон, как наважденья бред…
Он навзничь на спине лежит, и рядом верный конь,
И птица в небе так парит, что хоть рукою тронь.
 
Над ним, склонившись, плачет Джон и скупо, по – мужски,
Слезу стирает рукавом от горя и тоски.
Увидев как открыл глаза и улыбнулся «труп»,
Джон не поверил и решил – глаза ему все врут.
 
Потом он радостно скакал и восхвалял Христа,
Шутил безбожно и хохмил – эх, нет на нем креста!
Он Локсли напоил водой из фляги у ручья,
И долго спорил, что она теперь совсем ничья…
 
Они скакали день и ночь, ночлег нашли в лесу
Луны овал и мрак ночной дарил им звезд красу.
И вот уж скоро отчий дом, и замок у реки,
Где у строптивой девы юной он так просил руки.
 
На сердце смутная тревога, жив ли отец, здорова мать?
А если нет, и ждет утрата, то где могилу отыскать?
И вдруг навстречу по полям семь всадников летит
Рога трубят и, вторя им, собачий хор галдит.
 
Азарт охоты горячит, идет по следу гон.
Собаки жаждут выпустить из лиса душу вон.
Спасаясь, зверь во весь опор отчаянно бежит:
Он хочет спрятаться, сбежать, он жизнью дорожит.
 
Стрела со свистом цель нашла, вонзилась зверю в бок.
Зубами впился он в нее, но вытащить не смог.
С тоскою он взглянул назад на свору злых собак
И кровью истекая, он уж чует смерти мрак.
 
Вот, скачкой быстрой утомлен, конь круто осадил
И первый всадник, соскочив, пыл гонки остудил.
Роскошен был его наряд, надменен острый взгляд.
И на поляне у холма весь спешился отряд.
 
«Кто славный рыцарь? Назовись! Куда ты держишь путь?
По праву гостя здесь, со мной, ты можешь отдохнуть.
Полны здесь бурдюки вина, и жареный фазан,
И этот лис, (он мой трофей), скончавшийся от ран.
 
Я герцог Стэнли Скайвудлок, хозяин здешних мест
Я вижу на щите твоем священный белый крест.
Как видно, долог и не прост был твой нелегкий путь.
Так расскажи мне, не таясь, и честен со мной будь.
 
Сними свой шлем – здесь все друзья, открой свое лицо
Я вижу, ты наверняка отличным был бойцом».
И рыцарь спешился с коня. Усталою рукой
Он поднял шлем над головой, в душе храня покой.
 
А изумленный Скайвудлок едва сдержал свой крик:
«Сэр Локсли?! Как? Не может быть! Я узнаю твой лик!
Уж минуло так много лет, но память о тебе жива!
Я рад безмерно! Боже мой! И лжива как молва…
 
Скорей приди в мои объятья, мой давний преданный мне друг!
Ты помнишь, как мы в дни былые сидели за столом все вкруг.
А помнишь юную ту деву, ту белокурую красу,
Ну ту, что от зверей жестоких ты защитил тогда в лесу?
 
Вивьен всегда была прекрасна. Теперь она моя жена,
Мне двух наследников чудесных недавно родила она…»
Сэр Локсли замер на мгновенье, и сердце сжалось от тоски:
Он не забудет те мгновенья до самой гробовой доски.
 
О Господи! Как это больно! И рвется дикий волчий рык.
Он так устал от всех походов, но вот любить он не отвык.
Ту, что была его богиней, о ком молился и страдал,
По воле злой слепого рока другому сам ее отдал.
 
«Скажи мне, герцог, как отец мой? Все также легок на подъем?
Все также с матушкой как прежде, в поместье том живут вдвоем?
Простил ли он меня за дерзость, за юный вздор мой и запал?
За то, что, не простясь, уехал, за то, что без вести пропал?»
 
«Отец твой славный уж в могиле, пошел уже четвертый год,
А матушка с тоски безмерной за ним ушла за месяц тот.
Твое поместье разорилось, и отчий дом твой опустел,
Я сожалею, что узнал ты: врагу б такого не хотел.
 
Мне нужен твой талант военный, останься здесь, мне нужен ты!
Мой гарнизон без командира – возьми его в свои бразды.
Ты будешь в славе и почете, построишь вновь родной очаг,
По праву герб носить ты будешь, твой гордо будет реять флаг».
 
«Я благодарен предложенью, но ждут меня еще дела:
Желаю быть отцом примерным, чтоб чаша полною была
Пусть герцогиня непременно родит вам больше дочерей
Таких же смелых и прекрасных и будет к вам еще добрей…»
 
Сэр Локсли грустно улыбнулся, вскочил в седло, и шпор зубцы
Остались шрамами навечно, как в сердце раненом рубцы.
И герцог, провожая взглядом фигуры всадников двоих,
Все слушал стук копыт далекий и был в тот день печально тих.
 
Судьбою был назначен срок извлечь урок мирской
Мудрее и сильнее стать, иль в смерти есть покой?
Искать удачу, воевать, кому «продать свой меч»?
Иль мимолетных и пустых искать любовных встреч?
 
Так значит странствия и битвы! Вперед уставшая душа,
Путь к вечной славе пролагая и по пути врагов круша.
Так много в этом мире горя, несчастья, боли и тоски…
И здесь, на свете этом бренном, вернее нет своей руки.
 
Венцом победным окрылен, отважен и открыт,
Сияньем славных своих дел и подвигов покрыт,
На белом боевом коне, в доспехах и броне
Вступает в вечный город тот, кто не горит в огне.