Повесть "Сибирская сага. Ружанские" гл. четвёртая

Глава четвёртая

Идя на ток, поза огородами, Марфа встретила Лизавету Свитченко, которая что-то быстро и невразумительно протарахтела, торопясь куда-то. Марфа толком и не поняла о чём идёт речь, Лиза всегда так говорила, как горох во рту катала, но подходя к току, опять, как два дня назад защемило сердце.
«Что – то зачастило», - подумала Марфа.- « Кто кого повёз? Председатель ли кого иль председателя кто-то. И как это её Васька-сын понимает»?
- А председателя в больницу повезли, ему пальцы жнейкой оторвало».- Прокричал парнишка Марфе, проезжая на фуре со снопами, нагруженными по самые верхние жерди. Марфа вскинулась:

- Что ты говоришь? Откуда это взял? Ах, Господи Боже, ж ты мой!

Она так заспешила, что сердце стало стучать в висках и биться о ребра с такой силой, забивая дыхание. А на самом деле пожилая женщина еле передвигала ногами: они отказывались идти. Увидев Стешу, Марфа добрела к ней и сразу же опустилась на траву.

- Ты слыхала, Стеш, про Андрюшку – то? Что с ним? – едва слышно спросила старая женщина у молодой.

- Рука целая, только говорят, что сильно поранил два пальца на правой руке. Да вон, он уже едет, смотрите!- Воскликнула Стеша.

Марфа повернула голову по направлению Стешиной руки и увидела возок сына, который быстро приближался. Поравнявшись с ними, остановился. В нём сидел очень бледный Андрей:

- Отдай мам Стеше корзину и садись в коробок, я тебя отвезу домой». – Сказал Андрей матери, которая сидела на траве и неровно дышала.
Марфа попыталась встать, но тело плохо повиновалось ей, Стеша пришла на помощь, хотя свекровь и сопротивлялась:

- Да я сама встану, ну что ты.
- Мам, ты хочешь, что бы я слез и помог тебе?

Марфа покорилась и с помощью невестки подошла к возку, и села в плетеный на двоих человек короб, рядом с сыном. Правая рука его была забинтована во всю кисть, кровь проступала на месте указательного и среднего пальцев. Лошадь бежала быстро, а когда возок подпрыгивал на кочке, лицо сына кривилось. Марфа взяла Андрея за локоть и спросила:

- Как это произошло?
- Сам не понял, как пожевало пучки пальцев, отрезали в больнице чуть-чуть. Ты Паране пока ничего не сказывай. – Почти, что прокричал он в ухо матери ответ.
- Да как же не сказывай! Почитай теперь всё село гомонит-то. Как ты думаешь, скажут твой жене, аль нет? – Голос матери дребезжал на выбоинах, если колесо попадало в ямину, то ещё и срывался.
Приехав домой, вылез из коробка, помог сойти матери накинул повод на колышек, возле пригона в тени.

- Мама, дай твоей настойки, а то так начинает болеть, сил нет. - Признался сын.

Марфа прошла к шкафчику, достала заветную бутылочку, налила в рюмку, долила водою и подала сыну.

- Пей сынок, а через три часа вот ещё выпьешь это. – Сказала, делая новую порцию. А себе налила капелек из другого пузырька, что бы унять сердцебиение. « Вот, ведь, какое чуткое, не обмануло. Никогда не болело, а тут как нанялось», подумала старушка.

- Мам, я прилягу, коня пусть кто - нибудь, отведёт на конюшню. В голове стало что-то сильно кружиться.
- Ложись, ложись сынок.- Мать ласково провела рукой по спине сына.

Андрей подошёл к материнской кровати и лёг, укрывшись казённым байковым одеялом, купленным Анютой не только для матери, она снабдила городскими вещами всех родственников. Он закрыл глаза и его побледневшее лицо на фоне красной наволочки с крупными цветами, не казалось, а смотрелось очень измученным. Мать тихо, издали, не тревожа сына, перекрестила и вышла из комнаты. Подошла к забору и негромко позвала соседку. Дверь в дом была открытой и Марфа надеялась, что кто-нибудь услышит её зов. Вышла сама Наталья.

- Наташ, твой Коля дома? Если дома, то пусть придёт отведёт лошадь на конюшню. Андрей руку поранил, пальцы ему оторвало. Уснул, кажись. – Заспешила Марфа опередить вопросы соседки. Она боялась заплакать и показаться совсем развалиной.

- Хорошо тётя Марфа, я сама сейчас буду идти в сторону конторы и заберу Гнедка. Не горюй, заживёт.- Утешила Наталия соседку.

Марфа вернулась в дом и снова пристально посмотрела на уснувшего сына. Смуглое лицо на цветной подушке, выглядело бледным, Андрей всегда был худощавым, а теперь казалось, на подушке лежит череп, обтянутый кожей. Или ей так кажется? Марфа не заметила, как Наташа забрала под уздцы лошадь, развернула её, села в коробок и поехала на конюшню. Услышала лишь цокот копыт, отъезжавшей лошади.

Рука у Андрея заживала, по сути, долго, видимо попал мазут, микстура матери заглушала боль, и уже на четвёртый день Андрей вышел на работу. Всё вошло в своё русло, каждый был занят своим делом. Крестьянский труд размерен и не терпит суеты, но требует быстрого исполнения. День год кормит и это не для красного словца. Придёт зима за всё спросит. Пока сын находился дома, Марфа с ним о многом наедине переговорила, а главное о том, что Грише надо было бы уехать в город на проживание. Андрей пообещал матери, что как только представится случай, он сразу же его использует, сам Гришка уже заводил с ним разговор на эту тему. Так решался вопрос переезда Гриши, через которого у Андрея часто случались неприятности и самая неотвязная: киномеханик наотрез отказывался привозить фильмы в село. Не только молодежь, но и всё население на каждом углу выражали своё недовольство, злясь на Гришку, а уж про собрания, и говорить, было нечего. Но Гришка наотрез отказался отдавать жену, сердцем прикипев к этой женщине, которая действовала на него, как смирительная рубашка, он крепко полюбил её. И Стеша сквозь слёзы говорила, что как только попытаются её вернуть, она утопится, поскольку не умела плавать, ей не то, что озера, лужи хватит. Эта тема занимала умы сельчан, и разговоры про их семью не прекращались ни на день. Не при нём, конечно, побаивались, но находились доносчики, и Андрей был в курсе жизни всего села: знал кто чем дышит. Во время мог разрешить любую проблему, не доводя до взрыва, умело лавировал и слыл неплохим управленцем. Ему втайне хотелось получить если не орден, то хотя бы медаль, а самой большой мечтой была: что его как хорошего руководителя возьмут на работу в райком. Когда на хозпартактиве его приводили в пример по каким-нибудь показателям другим председателям колхозов, сердце Андрея начинало трепетать от гордости. В душе считал себя способным на большее, и приезжая домой, с новым рвением относился к своим обязанностям. Читал книги по агрономии, которые покупал в краевом центре, Барнауле или когда бывал в Новосибирске. Но это были очень трудные книги для понимания, и в которых было много непонятных слов. Старательно выписывал в особую тетрадку эти непонятные слова, и при случае расспрашивал любого приезжего специалиста или проверяющего, и таким образом, восполнял пробелы в знаниях. Про эту его черту узнали в районе и всячески стали поощрять, а если и случались жалобы на председателя, то есть на него, то всегда можно было сказать, что жалуются в основном лентяи. Ему верили, но иногда советовали, чтобы к жалобам трудящихся относился с пониманием и пресекал нарушения трудовой дисциплины. Отчетно-выборное собрание всегда подготавливалось, и на нём выступали люди, приближенные к председателю. Острые углы сглаживались, а недовольных старались ублажить, чтобы на собрании не выступали с ненужными жалобами. Люди начинали понимать, что их охмурили, когда проходил какой-нибудь промежуток времени. Выполнял обещанное не в полном объёме, а так, чтоб не поднимали голос. И вторая проблема – это младший брат, его надо отправлять в город и как можно скорее. Там пойдёт в вечернюю школу и скорее выбьется в люди, а здесь ему роста нет, его энергию нужно направить в другое русло, пока ещё что-нибудь не случилось.


Марфа с утра собралась идти копать корешки сладкого корня для своих настоек. Каждый год собирала травы и копала корни, впрочем, как и многие другие жители села, вернее жительницы. Женщины делились своими секретами друг с другом и запасались сырьём для приготовления лекарства. Приходящие болезни уносили жизни многих младенцев. Заболевал один, жди беды и в другом доме. До революции не знали, что такое тиф, а вот пришли колчаковцы и принесли с собою эту заразу. Переболели многие и остались живы, а скольких отнесли на погост? Да почитай из каждого дома по гробу а, то и по два-три. А оспа? От неё совсем не было спасения ни старому, ни малому. Тело покрывается волдырями, а затем страшными язвами. Сколько болезней, которые в селе обозначали одним словом «мор» - это и скарлатина, люди называли по простому «шкарлатин», плёнка перекрывала горло, и человек задыхался. Страшные болезни приходили в село и опустошали дворы. Поэтому люди остерегались приезжих. Марфа помнит, как тяжело болел тифом свекор. Учительница и фельдшер ходили по домам и рассказывали людям, как ухаживать за детьми, за собою. Разбили село на части по десять дворов в каждой, так сказать десятидворки, собирали людей в одном из домов и читали лекцию. Марфа любила ходить и слушать, это была какая-то другая жизнь. А что говорить о молодежи?! Вон улетают же куда-то в тёплые края гуси и утки, журавли ещё раньше улетели, а люди сидят на месте. Но, оказалось, что не все. Вот и в их село стали присылать ссыльных, врагов народа. Марфа смотрела на этих людей и не видела в них ничего вражеского, люди как люди. Среди них были врач и учитель, кузнец и слесарь. Что обозначало слово «слесарь» Марфа не понимала, но звучало слово как-то дивно. За что их осудили, никто не знал, но писем они не писали и не получали, так как наказание предусматривало десять лет без права переписки. Родственники не знали, куда загнали их родных и живы ли они. Да надо полагать и они не имели от родных известий. Им нельзя было выезжать из села. Как можно лишить человека семьи, за то, что отнёс сапожнику обувь в газете с портретом Сталина? Другого человека осудили за то, что сгоряча сказал слово, которое касалось Советской власти. И таких оказалось много, которые даже не могли толком сказать, за что лишились семьи и привычного уклада жизни. Пережитые страдания делали людей сдержанными, они не шли на разговоры со своими квартирными хозяевами. Видно так допекли людей, что те боялись своей тени. Для Марфы это было непонятно и страшно. Настала такая жизнь, что всё стало непонятным, а потому и страшило. И не одной Марфе было непонятным. На вопросы не мог ответить толком ей даже Андрей, хотя часто бывает в районе. Страх заполнял всё пространство, в страхе жила вся страна. И этот страх докатился и до села, в котором жила и Марфа со своей семьёй.

Марфа шла по траве, которая уже почти пожухла, ночами температура опускалась намного ниже дневной. Выйдя за огород, сразу увидела целую полянку сладкого корня, учительница говорила, что это солодка голая или лакрица. Смотри, какая умная женщина! Показала летом сердечную траву, валериану, Марфа знала, что корешок этот от сердца, так и называлась кошачьим корнем, но чтобы так красиво, не знала. Семена конопли, растёртое в ступе с добавлением других трав, обезболивали любую рану. А если втирать в голову репейное масло, то волосы хорошо растут, будут густыми и красивыми. Если в это масло добавить живицы, то эта мазь от любого ожога спасёт. Да мало ли, хороших лекарств можно приготовить из полыни, березовых почек, муравьёв, пчёл, гусиного жира, внутреннего и курдючного жира бараньего. Хороши свечи из курдюка от геморроя, а эта болезнь от очень тяжёлой работы. Даже несолёное свиное сало может быть лекарством, не говоря о таком цветке, как алоэ. Соседки время от времени прибегали то за одной травкой, то за другой.

Мысли Марфы теснились в голове, и крутились как по кругу: Гриша, его отъезд, зима. Лето в этом году странное какое-то, в небе то и дело полыхали зарницы, гремел гром среди ясного неба, бабы рожали только пацанов: не к добру, как перед войной. Старые люди указывали и на другие приметы приближения войны: красная звезда близко подошла к земле, и светит своим красным глазом, предрекая несчастье. Так не заметно для себя, переходя с места на место, Марфа нарыла корешков, сложила в кузовок из бересты и собралась идти домой. Повернула на тропинку, как вдруг перед ней возник облик матери, и сказала Марфе, чтобы та была готова, собралась с силою, так как предстоят ей великие испытания. Марфа обомлела, не успела спросить или сказать что-либо матери, как она растаяла. «О, Господи, да что же ещё может быть»?- думала старая женщина. «Надо спешить, скоро на обед кто-нибудь придёт», - а она стоит, как прикипела, ног не может сдвинуть с места. Преодолев слабость, Марфа пошла домой. Обед не начинали, ожидали бабушку, за накрытым столом. Помыла руки, перекрестилась и села.

- Вот что я сейчас вам скажу. Копала сладкий корень, пришла мать моя и сказала, чтоб была готова, так как будут великие испытания. Война, наверное, будет.- Сказала и начала есть. Остальные тоже присоединились к трапезе. Параня, будучи беременной, уже на пятом месяце сказала:

- Да, что вы мам, такое говорите, страшно даже слушать. Кажись, уже была война с финнами, а с немцами у нас замирение. Откуда вы взяли, что война? Нет, что нибудь, другое может случится, но только не война. Я так думаю.- "Мало ли что может ей пригрезиться», - подумала про себя, но вслух не сказала.

Обед проходил в полной тишине, каждый про себя обдумывал сказанное бабушкой.

Урожай убрали добрый, и дома и в колхозе. Получили в этом году на трудодни хорошо. Андрей был хитрым председателем, и помогала ему в этом Марфа: она учила сына, чтобы он не показывал в район, когда составлял сводку, сколько чего на самом деле вспахали, засеяли, накосили, убрали или оставили под парами. Тогда будет место для манёвра. Ну, а как же иначе.

Вспомнить хотя бы тот эпизод, когда раскулачили Ватулина, собрали собрание и устроили аукцион по продаже имущества. Когда остались две бочки с соленою капустой, на вопрос распорядителя что с ними делать у уполномоченного. А тот ответил так: одну бочку раздать бедноте, а вторую - на семена оставить.Так как даже у самого ленивого бедняка в погребе были овощи на зиму, гарод смехом смутил городского. По указанию районных властей, каждый день надо было составлять сводку и телефоном передавать, что засеяли и сколько, а в это время сев проводили совсем другой культурой, вот так Андрей и выезжал с хорошими результатами. Но теперь всё надо было делать с оглядкой, кругом стали искать врагов народа, так можно попасть под раздачу орехов. И Марфа остерегала сына от необдуманных действий: мать-то ей не зря привиделась.


Глубокой осенью, когда уже первый снег выпал на стерню, собрали Гришу и Стешу и отправили к куму в город. Квартиру кум искать не стал, а написал в письме, что они будут жить у них, так как он совсем уже плохой, а жена его Настя тоже еле ноги таскает. Вот и хорошо, не надо по чужим углам с клумаками таскаться, всё – таки свои, есть свои. – думалось Марфе. Теперь внукам и Паране добавилось работы, читать письма и от Гриши, вернее их писала Стеша, от имени обоих. Не часто, но также получила весточку и от Анюты, и Марфа, чтобы унять её садилась за рукоделье, напевая дребезжащим голосом полузабытые песни.

Пришла зима, принесла снег и морозы, бураны и оттепели. День короткий, не успеешь утром от печи отойти, как смотришь, уже сутенеть начинает. Снег Марфа любила, она вообще любила белый цвет. Любила, как он хрустел под валенками. Нравилось, скользить на санках, в которые впряжена лошадь. Это далёкое, отошедшее в небытие похищение в день свадьбы, будило в душе воспоминания давно ушедших дней. День был солнечный, снег ярко слепил и слёзы, выступавшие, на глазах были не то от слепящего снега, хрустящего под полозьями, не то от счастья.
Сидевший рядом Иван говорил ей как, чуть не сошёл с ума, когда узнал, что она выходит замуж за Фрола. Не знал, что делать, да отец, спасибо сказал, ты мужик или нет, вот и поступай по-мужицки. Как прозрел. Люб ли он ей? У Марфы замирало сердце, и она, опустив глаза перед парнем, улыбнулась сквозь слёзы.

Вспомнилось, как делали цветы на свадебный веночек. Заранее покупали на ярмарке разноцветную бумагу, особым способом скручивали нити, опускали их в расплавленный воск и обмакивали в мак, вернее посыпали маком. Нити вставлялись в середину. Брали тонкий белый батист, слаживали капелькой и тоже опускали в воск. Вырезали из туго накрахмаленных кусочков ткани, лепестки. Делали цветы и из бумаги, обрабатывали воском. Сложенные вместе серединка, лепестки, листики являли собой, чуть ли не настоящий цветок. Цветы прикрепляли к обручу равный объёму головы невесты, а задняя часть веночка украшалась разноцветными лентами. Лент старались нашить как можно больше. Марфа вдруг поймала себя на мысли о веночке. «Ох, Господи, дура старая, впору думать о других венках, а не свадебные вспоминать»!- Одёрнула себя. – «Зима всегда идёт долго, это лето короткое, не успеешь оглянуться, ан уж лист желтеет»…

На праздник Покрова Богородицы в этот неспокойный сороковой год в дом ворвалась радость в виде долгожданной девочки, которую назвали Марусей. Она была чернявенькой и такой же хорошенькой, похожей на свою тётку Анюту. Бровки тёмненькие, как крылышки птички и глазки, тоже тёмненькие, круглые как пуговки, смотрят, на тебя и не мигают! Что ни говори, а девочка в семье всегда помощница и к матери завсегда ближе. Марфе особое удовольствие доставляло нянчиться с малышкой. Девочка из всех лиц, кроме матери, в большей степени признавала бабушку. И ротик ребёнка сразу же растягивался в ответной улыбке, обнажая беззубые дёсна, издавая весёлое бульканье и агуканье в ответ.
Наступившая весна принесла Марфе новые заботы и хлопоты. Пережила зиму, значит нужно жить дальше. Вон у Маняши зубки уже режутся во всю, и грызёт нещадно она подбородок, своей старой бабушке. Дотронуться больно до него, синяк на нём должно быть уже есть. Возня с внучкой помогала Марфе привыкать к мысли, что не скоро свидеться она с младшим своим сыночком, не скоро пригладит его чёрные непокорные кудри - тоска тоскою, а жить дальше надо.

Вспахали огород и посадили картошку, начали появляться первые всходы. Марфа проходила вдоль огорода, примечая, где больше сорняка. Говорила ведь, чтоб не трогали перегной за сараем, пусть бы ещё хоть годик полежал. Так, нет, не послушались, завезли. Ну, да ничего, придётся этим летом попотеть на огороде, да им не привыкать. В рассаднике засеяли семена капусты и помидоров. На грядках взошли дружно лук, чеснок, укроп, морковь, буряк и репа.

Всё шло своим чередом. В колхозе отсеялись, жили в ожидании сенокоса. Травы наливались, коровы приходили с пастбища с полным выменем, нагуливая жир, заполняя впавшие бока. Спасибо властям, разрешили держать скот в личном хозяйстве, и назначили продналог. Налог для их семьи по силам: сдать в колхоз телёнка, шкуры бараньи и свиные сдать скорняку. В сельпо сдавать полсотни яиц каждый месяц и молоко на приёмный пункт до трёхсот литров в месяц. Хорошо, что за всё платили деньги, так что не в тягость для семьи. Хозяйству не в убыток.
Зимой скот немного тощает, а летом нагуливает жир, а отсюда и молоко жирнее, сметана гуще и масла больше. Марфе то масло уже и не впрок, так молодежь за столом то и дело налегает на него. Когда жили единолично, масло на столе было не каждый день, хорошо, что если был пост, так можно было детям говорить, что нельзя скоромного, пост. А теперь пост, не пост молодежь меньше всего обращает внимания. Да и то говорят безбожники, что Бога нет. А как это всю жизнь был Бог, а теперь Его нет!? Пришли большевики и отменили Бога, а сами стали заместо икон портреты своих начальников вешать. Сказала Андрею, что бы этой погани в доме не было. Но сын рассудительно заметил, что иконы в её комнате он ведь не трогает, хочет она молиться, пусть молится, а портреты Ленина и Сталина он повесит в горнице, так положено. Ну, да он ведь председатель, ему виднее. Начальство, какое приезжает и останавливается ночевать у них, всегда спит в Андрюшиной комнате и видит своих богов, а потому и к Андрею благосклоннее. Внуки, которые постарше, вон и те становятся безбожниками. Так их учат в школе, ходят с красными тряпками на шеях, называют себя пионерами и горлопанят песни свои пионерские. А что такое пионер, сказать толком, что бы Марфа поняла, не могут. Всё больше становится для Марфы этот мир непонятным. За молодежью не угнаться. Начинает Марфа говорить внукам, как бы оно лучше было бы, а те хохочут. Обнимет какой-нибудь из сорванцов и сквозь смех говорит, что бабушка, ничего в этой жизни не понимает. Вон Кольке, которому нет ещё четырёх, и тот повторяет за старшими, что она ничего не понимает. Одна только Маруся, улыбается беззубым ротиком, агукает, мурлычет о чём - то своём, её тоже никто не понимает, они с Марфой тут на равных правах. Разница в том, что у Маруси щёчки пухленькие, а у Марфы впалые, хотя обе беззубые. При виде бабушки, внучка начинала тянуть руки и громко требовать, что бы её взяли. Параня ворчала:

- Избаловали вы её, что летом будем с нею делать, ведь она никому работать не даст. Коза, эдакая!
- Да как же не баловать, может это последнее дитятко, что на руках держу. Не сердись, Параня, не во зло я. Лето будет, оно и покажет. – Парировала Марфа невестке. – Вон Стеша пишет, что лечится в больнице, а понянчу ли я Гришиных деток, одному Богу только ведомо. – Вздыхала она и крестилась, читая про себя молитву Богородице.

Смерти Марфа не боялась, ведь явилась же ей мать, заговорила, Марфа ясно услышала голос матери, а главное увидела её, значить есть жизнь и там, куда уходят души, а тело, ну что тело, если б молодое, было бы жалко, а такое чего жалеть – то? Вот так в раздумьях и воспоминаниях длинных, как бессонная ночь, работая спицами, коротала дни и вечера Марфа. Работу находила всегда и без дела не сидела, то есть не скучала, ну а всё ж тоска поселилась в её душе и не отпускала. Тоска как ржа, душу точит, тень наводит. Марфа стала чаще говорить о своих похоронах, чтобы положили её не рядом с родителями, и не с мужем, а рядом с детьми, умершими во время мора. Хотела быть с ними вместе, хоть на том свете, если на этом не пришлось потетёшкаться.


Вспомнился первенец Терёшка, Терентий, он так и не дожил до своего первого дня рождения. Марфе казалось, что Иван как-то холоден к ребёнку, а потом просто случайно поняла: он боится его! И вот по селу прокатилась волна, дети стали умирать один за другим, то в одном, то в другом конце села люди собирались на похороны. У Терёши ни с того ни с сего тоже приключился сильный жар и сгорел ребёнок за три дня. Марфа долго плакала над бездыханным телом сыночка, не обращая внимания на то, что она ведь под сердцем носит новую жизнь. На все просьбы Ивана поберечься, Марфа не реагировала, пока свекровь её, Авдотья Никитична с силой не отвела в другую комнату и не пригрозила, что Марфа может и это дитятко потерять, она, что этого хочет? Марфа как бы опомнилась, а сердце всё равно не хотело ничего знать: знай себе, рвалось на части. На похороны Терёши Марфины отец с матерью не пришли, а были только её сёстры и братья. Марфа не заметила, что их нет, да и пришедшая родня стояла особняком, словно боялась, выразить своё сочувствие сестре.

Начало: http://www.myjulia.ru/post/439070/
Глава вторая http://www.myjulia.ru/post/439331/
Глава третья: http://www.myjulia.ru/post/439359/
Продолжение: http://www.myjulia.ru/post/441317/