Повесть "Сибирская сага. Ружанские" гл. десятая

С приездом немецких семей, эвакуированных из Поволжья, у Андрея дела в колхозе улучшились и показатели - само собой. Люди оказались трудолюбивыми, аккуратными и очень чистоплотными. Андрея сначала испугало само предложение матери взять к себе на постой многодетную семью, но видя, что они не сидят без дела, без сожаления расстался со своими страхами. Конечно, в колхозе кадровую проблему их приезд решал не совсем, были ещё узкие места, где не хватало рабочих рук, но подспорье что ни говори, огромное. Колхозники трудились не покладая рук не то что за двоих, а и за троих. Андрея, как председателя колхоза, не раз отмечали в райкоме партии за достижения в развитии сельского хозяйства грамотами, денежными премиями, а с ним колхозников, списки, которых утверждались на правлении колхоза, но долгожданный орден оставался недосягаем. Премия премией, её на грудь не повесишь! А так хочется, чтоб хоть две - три медальки блестели у него на груди. Он выбился в передовики, колхоз стабильно выполнял план по надоям молока и увеличению поголовья скота, хорошими были привесы, конечно, результаты в сравнении с прошлыми годами подупали и попробуй теперь заработать этот орден!

И Андрей нажимал на женщин и подростков, не щадя ни их, ни своих сил. Дневал и ночевал на работе, забегая домой ненадолго. Стал ещё более худым, загорелым, точно тебе головёшка, и самое неприятное для всего его окружения, что стал ещё более упрямым и злым. В нём появилась жестокость, которая выпирала там, где должна была сидеть и не пикать. Материнское сердце всегда чует беду с её ребёнком. Попробовала поговорить с сыном, но тот отмахнулся:

- Некогда, мать, уборка сейчас, не время распускать сопли.
- Так ты ж людям не даёшь передохнуть! Жалеть, сынок, людей надо. Какие теперь остались работники кроме баб?! Пацаны им же ведь ещё в лапту играть, бегать на озеро купаться, а ты садишь их на прицеп. Вон Генка Турьев чуть под копыта лошади не попал, уснул бедолага. Галю Никитину с Ольгой Герасимовой еле из-за телят видно. Силёнок - то у них раз - два и обчелся. Что с них взять, дети. – Успела только сказать, идя вслед за сыном, который снова уезжал.

- Война кончится, тогда будем всех жалеть. – На прощанье крикнул ей сын.

« С матерью он так разговаривает, а каково же Паране с ним? Как людям терпеть такое-то обращение. У них у каждого, почти в каждом доме горе, редко кто остался из мужиков в живых. Здесь надо особый подход к человеку: кого похвалить, кого приободрить, кому и помочь нужно, а когда и пожурить. Эх, не знать в кого и уродился такой». - Шаркала отяжелевшими ногами к дому Марфа и журилась о сыне.

В последнее время стали донимать её болезни ноги – руки крутят, то прострел в спину даст такую боль, что нет мочи терпеть. Растирает сама или невестку иногда попросит. Кряхтя, открыла дверь и, переступив порог, увидела, как Маняшка вылезала из-под её кровати и тянула за собой корзину с пряжей. Ей было около двух лет, и девочка, которую долго кормили грудью, росла здоровой и шкодницей, за которой был нужен глаз да глаз.

Иногда Марфа так уставала, что "попускала вожжи» и ребёнок делал всё, что ей хотелось. Одно спасение, когда засыпала под монотонную колыбельную, которую напевала старая женщина. «Скоро и у Гриши маленький будет, а то вон болтают, что в Любинском сельсовете у какой-то девахи сынок народился точь- в - точь как наш Гриша, да может, болтает народ». Кто из наших родичей видел этого ребёночка-то». – Вздохнула Марфа. « Охаять девку хотят, поди. А то може оно и, взаправду Гришкин. Он такой, ещё тот гуляка».

С наступлением теплых дней постояльцы съехали на свое подворье. Поблагодарили хозяев, приютивших в лихую годину их горемычные головы по–христиански. Обстроились, стали обживать свой угол. Как ни говори, а своё есть своё. Марфа несколько раз ходила с Маней к ним в гости. Они теперь попутчики, что бабушка, что внучка делают равные шаги, но если Маняшка захочет, то может обогнать бабушку. Чтобы не скориться горю, Марфа каждый день выходила на люди, как могла, подбадривала своих односельчан. В селе каждый знал, баба Марфа, хоть и носит траур по погибшему сыну, второй - пропал без вести, а каждому найдёт доброе слово поддержки. Глаза у неё такие ясные, пронзительные, прямо в душу заглядывают, когда тебе говорит: «Я верю и жду сынов. И ты жди и верь в его звезду счастливую».

Прошёл месяц после описанных событий и Марфа получила письмо от Стеши, что Гришу призвали в армию и теперь она осталась одна, а ей не сегодня-завтра рожать. Марфа не знала, что письмо, которое прислал Гриша было написано заранее, так как он добился снятия брони и ушёл на фронт, а чтобы мать не сразить такой вестью, пусть не знает подольше. Стеша так и сделала, только через пять месяцев сообщила об этом.

А Марфа каждый день, по нескольку раз на дню, заговаривала с домашними, обсуждая сложившиеся обстоятельства. Но так как частенько они с Маняшкой оставались вдвоём, то отличие от других, Маняшка деликатный и благодарный собеседник, не обрывает бабушку нетерпеливо, что уже, дескать, надоело слушать одно и то же по двадцать раз на день. Стеша пообещала, что приедут в гости летом по теплу, как только дадут отпуск за два года. Заодно и со сватами, даст Господь, они свидятся, поближе познакомятся, а то всё как-то не по-людски получилось.

Марфе понятны Стешины переживания - ребёнок примирит с родителями и родственниками, которые держат на неё обиду. К слову, пока Стеша жила у Ружанских, они ни разу не приехали, что бы забрать беглянку или хотя бы узнать каково их дочери у них живётся. Вот если бы у Марфы такое с дочкой случилось, она бы мужа запилила: дитя неизвестно где, а он и в ус не дует, как будто не его это дело, дитя из беды выручать. Вот беда уже дважды стучала в её дом, а сыновей своих она не смогла из беды вызволить – это та беда, которую нельзя отвести ни крестом, ни молитвой.

Мысли о погибших сыновьях снова привели к семье сына Василия, она уже с неделю у них не была. К вечеру сходить надобно. Маняшка проснётся и прогуляются. Идти, правда далековато, хорошо, что есть возок и дорога сравнительно ровная, так что можно будет на возку её провезти, сподручнее, чем за руку тащить ребёнка. И вот от Анюты с Шуркой письма тоже редко приходят.

Все заняты делом, только она одна тем и занимается, что почтальона ожидает. «Миша, сынок, где ты? Что ж ты молчишь, не подашь весточку? И где-то Васенька теперь, сыночек мой? И как там Гришенька воюет, каково ему необстрелянному »?- Думала Марфа, сидя на кровати, сложив на груди руки. Марфино сердце, казалось, остановилось: её Гришу, самого младшенького, кровинушку, буйную головушку, забрили в солдаты и повезли на лютую смерть!

Каково быть матерью взрослых, здоровых сыновей! В сердце у Марфы произошёл настоящий взрыв, в крайнем случае, ей так показалось, после услышанной вести, Марфа словно окаменела и не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть. Осколки взорванного сердца больно бились о рёбра. Вот когда она пожелала для себя смерти: самого своего младшенького не прижала к груди и не благословила на ратный подвиг и кто его знает, какие испытания выпадут ему теперь! Где теперь он приклонит свою кудрявую головушку. И вернётся ли он оттуда и возьмёт своего дитя на руки?

Марфа не заметила, как проснулась Маняшка и попросилась на горшок. Марфа покормила девочку и стала собираться в гости к Вере. Она или кто-то из детей прочтёт ей, в который раз, письмо от сына и эта весточка добавит Марфе сил для ожидания встречи с сыновьями, и вселяя искру надежды.

Вон, Ваня Дымченко вернулся месяц назад без руки и сменил на работе почтальона, старого деда Чикунду. Вообще-то его звали Трофимом Палычем Ефременко, но из-за того что он гнусавил и спрашивал встретившегося ему односельчанина «Чи кунда идешь»? Вот и стали его по - уличному звать дед «Чикунда». Сын его Митрий, самый младший, тоже был на войне. И чтобы мать, Акулина, была спокойна за сына, дед примудрялся писать от его имени письма и читал вслух, но в руки никому не давал.

Однажды дочка его Агаша, уговорила мать отыскать спрятанные отцом письма от Мити и увидела, что письма писала рука не брата, а отца. Ничего не сказав, матери она тайком от отца стала читать и перечитывать эти письма и в душе Агаша верила, что если бы у Мити было время, он обязательно написал письмо и отец не придумывал их от себя. Долго Агафья хранила тайну, пока Митя не пришёл домой.

Сдал дела Дымченко, и письма в дом Ефременко, естественно стали намного реже приходить. Жена Трофима, не находила себе места: она спрашивала у встречного поперечного, ни пришло ли тому письмо, а если слышала, что кто-то получил, бежала к нему и учиняла допрос с пристрастием: не встречал ли муж, сын, брат или сестра ихнего Митю. Многие, завидев Акулину, старались куда-нибудь свернуть, чтобы избежать встречи с надоедливой тёткой. Не избежала этой встречи и Марфа с Марусей.

- Ты Марфуш, куда это собралась с малечей? Небось, к Вере. - Догадалась Ефременчиха.
- К ним». - Подтвердила Ружанская. И постаралась прибавить ходу.- Маруся идём скорее, чтоб мы смогли домой к обеду вернуться.
- Да ты погодь трошки. Письма вам не было? А то от Мити уже скоро три недели как нету никакой весточки. – Сокрушалась Акулина, вытирая при разговоре слезящиеся глаза кончиком белого головного платка.
- Ты, Акуль, прости, но нам надо итить, что бы к обеду домой поспеть. Придут, а стол не накрыт. Каждый торопится, да и передохнуть им надо тоже. Вон сколько работы . – На ходу проговорила Марфа.

Акулина приставила ребром ладонь ко лбу и проводила, прищурившись, уходившую председателеву мать.

- Вот ить, какая надо же, даже поговорить не захотела. И то, все спешат, кудысь торопятся, ан нет, что бы по-людски с человеком поговорить. Тоже занятая дюже.

Бурчала недовольная Акулина, останавливаясь возле своих ворот, но не спешила заходить, а поискала глазами, не идёт ли кто по улице, чтобы успеть перехватить. Она изменила тактику перехвата: садилась на завалинку возле избы, и её не было видно из-за плетня, но место было тем хорошо, что через редкий низкий плетень хорошо просматривалась улица в оба конца.

Но сидением на посту дело не оканчивалось: она ходила по соседям ближним и дальним, по родственника, а то и просто в контору или магазин. Дед страшно ругался, так как работа по дому не выполнялась. Он стал жаловаться дочерям Агафье и Зойке на мать, что та вместо того, чтобы заниматься домашними делами, ходит по деревни и собирает акулинки, то есть сплетни и слухи. Девчата пробовали урезонить мать, но её хватало ненадолго и лишь тогда, когда Трофим пожаловался Митрию на мать, хождение прекратилось. Митя написал, что он служит при штабе и в военных действия не участвует, так что служится ему хорошо. Но если мать будет бегать по деревне и приставать ко всем, то он попросится на передовую и тогда вряд ли она его больше увидит живым. А редко пишет, потому что очень много работы, иногда так устаёт, что даже времени на сон не хватает, не то, что письма писать.

Каждый в селе знал, что Митя воюет, а не при штабе сидит, но Акулине не говорили, зачем материнское сердце тревожить? У каждого была своя боль, и каждый переносил её как мог. Так прошел, оставляя в сердцах людей раны и рубцы сорок второй год. Второй год войны принёс в село новые похоронки, стали возвращаться изувеченные, но живые мужики и парни.

Вернулся Матвей Божко без ноги, Петька Чуляков потерял кисть правой руки и почти со срезанным правым ухом. Парню было всего лишь двадцать лет, и быть ущербным в таком возрасте для него стало незаживающей раной, с которой нельзя было ни с кем поделиться. Председатель был рад и такому пополнению.


Понемногу солдаты, досрочно пришедшие с фронта, привыкали к своим увечьям и приноравливались к повседневной крестьянской жизни. Они рассказывали собравшимся односельчанам, через какой ад приходилось проходить каждый день: зенитные обстрелы, бомбёжки, танковые атаки и рукопашные бои. На войне, как на войне случались и курьёзы и рассказчик, приукрасив свой рассказ, вызывал взрыв смеха у собравшихся жителей села его послушать. Дождавшимся с войны солдатским жёнам и матерям втайне, а кто и откровенно завидовали другие солдатки, хоть калека, но всё ж таки живой, а её или убит, или ещё ждёт в бою свою пулю, которая в любой момент оборвёт жизнь, не дав ничего взамен. Как говорится, торг не уместен.

Начавшийся сорок третий год принёс перелом в войне, гитлеровцев окончательно остановили, а на некоторых направлениях стали гнать восвояси. С Ленинградского фронта стали чаще приносить похоронки, вон и Нюриной сестре, Арине принесли похоронку с медалью на погибшего Андрея, который отважно защищал подступы далёкого города, который был обложен немцами со всех сторон и люди от голода мёрли там, как мухи. Марфа, встретив Арину через месяц после поученного ею страшного известия, не сразу узнала. Из круглолицей молодицы, с озорными глазами, она превратилась в осунувшуюся, с впалыми щеками и тёмными кругами под глазами, постаревшую молчунью.

- Ну, что ты, Арин, разве можно так убиваться, у тебя же дочка совсем маленькая, на кого же оставляешь? Вон как стаяла?
- Работы на ферме прибавилось тетя Марфа, сами знаете, отёл, окот, и нет сил даже иногда печь растопить, а тут ещё и по хозяйству дома надо управиться и матери помочь. – Тихо проговорила молодая вдова. –Ничего, тётя Марфа, что людям, то и мне- Повторила она её присказку.


Сваха Прасковья, Аринина мать, занята своим домом, сын воюет на фронте, недавно вот схоронила невестку Галю, осталась на её руках маленькая внучка Зиночка. Всё бы ничего, да как-то в молодости, ещё до организации колхоза, вывихнула Прасковья Чукина левую руку в локте. Только костоправ вывих вправил, тут вскорости начался сенокос. Ехали с высохшим сеном, на высокой фуре на самом верху сидела будущая сваха, а Герасим Чукин вёл лошадей, держа вожжи в руках. Вдруг откуда не возьмись, выскочил Ружанский Миша, Марфин сын и напугал Чукиных лошадей. Кони вырвали вожжи из рук Герасима и понесли, фура с сеном перекинулась, Прасковья упала с высоты и снова вывернула в локте руку. Править второй раз с сенокосную пору не поехала, а когда сено свезли во двор, выяснилось, что рука правке не подлежит, и могла этой рукой Прасковья делать только ограниченные движения. Так что не помощница она своим дочкам.

- А давай заноси свою Нину к нам, я буду присматривать. Тебе с нею ведь тоже таскаться не с руки. Зима же на дворе. А мне что два дитя, что три смотреть, всё едино. Да девчатам играть вдвоём будет веселее, Маня меньше будет лезть, куда не надо, а то Коля всё обижается, что я её больше люблю. Заноси. – Предложила Марфа Арине.

- Вам тяжело будет с ними, поди, возраст подгоняет.. – Засомневалась Арина.

- Да чего там не тяжело. Чай не воевать же буду, а дома на печке сидеть. А чего ж не помочь по соседству?

- Хорошо, я занесу к вам Нину, а когда? – Спросила Арина.

- Да хоть завтра. А ты, девка, всё же таки помни, что у тебя дитя на руках и кроме тебя она не нужна никому. В приюте тоже несладко. Сиротский кусок хлеба ой как горек. Ну, до завтра.- Вздохнув, сказала на прощанье, повидавшая на своём веку всякого, пожилая женщина.

- До свидания, тётя Марфа.- Ответила Арина и пошла, приподняв кверху голову, что бы нечаянно не выкатились слёзы, заполнившие свободные места в глазах.

Тело и душа молодой женщины так рано овдовевшей, болели той невыносимой болью, когда ничего не хотелось делать, а хотелось свалиться в кровать, зарыться в подушки и застыть, не шевелясь, пока не отпустит эта боль. Но такая роскошь была не для неё. На её плечах был весь колхозный и домашний скот, маленький ребёнок и мать-калека с маленьким ребёнком на руках. Конечно, кроме неё, Аринки, у матери были ещё три дочки, но самая старшая, Пелагея, жила в соседнем колхозе, младшая Анфиса, после учёбы в ФЗО работала токарем на заводе в Барнауле, выполняя военный заказ, а Нюра сама еле управлялась со своим хозяйством, имея двоих детей на руках. Зимний день короток, а работы всё равно невпроворот. Спасибо Господу Богу, послал Арине помощь в виде доброй соседки Марфы Ружанской.

Теперь нет нужды бежать через всё село с ребёнком, утопая на заметенной снегом улице, дорога, которая не расчищалась. А чтобы добраться на ферму, бредя по пояс в снегу иногда и без ребёнка испытание не из легких.

Так Маруся и Нина Васильченко стали вместе спать, есть и играть. У них были сшитые из полотенечного материала куклы с нарисованным химическим карандашом, лицом. Волосы у кукол были из суровых ниток, заплетенных в косу. Теперь ходить по гостям с двумя девчушками, для Марфы было не с руки. И она тосковала за старшими внуками своих сыновей.

Полученное на Рождество от Стеши письмо ввергло Марфу в глубокое уныние. Хоть и терзалась её душа от боли за сыновьями, но всё равно известие ударило как обухом по голове. Пишет Стеша, что как ушёл Гриша по осени, так до сего дня нет никаких вестей: где он и что с ним сталось неизвестно. Ходила Стеша в военкомат, там сделали запрос в часть, но ответ пришёл неутешительный, после первого боя Ружанский Г.И. пропал без вести. Видели люди, что кидал в танки гранатами, один подбил, а что потом сталось, никто оставшиеся в живых, сказать не могли ничего конкретного.

Да и то сказать, состав людей на передовой меняется быстро, не успевают иногда привыкнуть друг к другу, а порой и имени не узнать. Письмо Стеша отправила в начале декабря, а пришло оно почему-то только сейчас, почти через месяц после того, как было опущено в почтовый ящик. Война, с кого спросить? Хорошо, хоть не потерялось вовсе. Марфа с удвоенной силой стала молить Бога о своих сыновьях: Васе, Мише и Грише. Она не докучала Богу молитвами о здравии ныне живущих рядом. Но для тех, кого не было с нею, просила о милости божьей к ним.

Молитвы не помогли, и на Крещение пришло известие из военкомата, что Ружанский Михаил Иванович, 1908 года геройски погиб возле села Борисовка. Черная пелена застлала глаза. Была хоть какая-то надежда в той бумажке, где значилось, что пропал без вести, а теперь отняли и эту крохотную ниточку, которой она была связана со своим сыном. Как же так, то он пропал без вести, а через полгода выяснилось что погиб?! А тут ещё и с Гришей стряслась беда, тоже пропал без вести. Если бы не Маруся с Ниной и Колей, которые, сами того не зная возвращали бабушку к жизни.


Возясь с детьми, Марфа забывалась на короткое время, но потом боль настигала её в самый неподходящий момент. И кроме страха перед Богом в глубине души старой женщины начинал зарождаться протест: всю жизнь она старалась жить по писанию, это стало не просто привычкой ежедневные моления, а смыслом жизни. И вот имеем результат: начавшаяся война отняла у неё по сути троих детей, а в итоге девять жизней, и это только ею рожденную кровь и плоть, не считая кровных родственников и мужа.

У Марфы опустились руки, в ней что-то надломилось, и надлом этот ни как не хотел заживать. Ну, а как оно заживёт, если каждый день по ране, словно рашпилем, скрести каждый день по живому? Маленькая, худенькая, она казалось, ещё уменьшилась в росте, и ходила, управляясь по хозяйству, как маленькая девочка в старушечьей одежде. Хорошо, что юбки были в поясе стягивались поворосками, а то бы падали на колени, не задерживаясь на когда-то крутых бедрах. Теперь их нет и в помине этих бёдер-то. Купаясь в бане, Параня отнимала у свекрови мочало и тёрла исхудавшее до неузнаваемости тело.

Она старалась подложить матери лучшие кусочки, пекла чаще пироги её любимые, блины, оладьи, но Марфа равнодушно отщипывала кусочек, благодарила невестку и говорила:

- Какое тесто у тебя, Параня, прямо пух, а чего-то не хочется.

- Вам нужно кушать, а как вы помрёте, мама, что же я буду делать одна-то? Кроме вас у меня ведь никого нет. Дети, это совсем другое. Вы живы и мне на душе как-то теплее.

Заплакала однажды Параня, унося пироги в кухню. Марфа сидела на своей кровати, сложив маленькие кисти рук, посмотрела на неё, будто то вдруг только что увидела. Сколько же лет они живут вместе? Она стала подсчитывать в уме и получилось около четырнадцати лет и вдруг поняла, в доме Ружанских Параня не чувствовала себя чужой, потому что она жалела сиротку.

- Параня, я не умру, буду ещё скрипеть долго, ты же знаешь нас, Никитиных. – Со вздохом проговорила Марфа.- Я не оставлю тебя. Мне бы только камень с шеи снять, а то до земли гнёт меня.

В конце января пришло письмо от Стеши, что родился у неё на третий день Рождества мальчик, записала, как и договаривались с Гришей, Васей. Теперь есть у них внук Ружанский Василий Григорьевич, а вот от Гриши вестей нет, печалилась Стеша. Она прислала коротенькое письмо, и Марфа заучила его почти наизусть. Миша каждый вечер, после того, как выучит уроки, перечитывал ей фронтовые письма от сынов и старался первым прочесть, Гришины письма, которое он написал, как прибыл на пункт назначения и второе с передовых позиций. Марфа как будто слышала голоса своих детей, а не мальчишеский голос внука. Свет от лампы горел неровно, подрагивал на фитиле, а слова на сгибах поистёрлись, но Миша читал без запинки, так как такая процедура повторялась ежевечерне. Затем все укладывались спать, а Марфа как обычно ставала на колени перед образами и просила Бога о даровании жизни, оставшимся в живых не только её детей, но и всем советским воинам, находившимся в этот зимний вечер на поле брани.

Четыре месяца нет вестей от младшего сына, ни матери, ни его жене. Он даже не знает, что у него растёт сынишка, о котором мечтал, что возьмёт на руки и покажет ему землю, на которой рос сам, а вместо этого затерялся его след в чужой стороне, где сложили головы его старшие братья. Для Марфы наступили истинно чёрные дни: она уже не вела им счёт как делала раньше, жила механически, как заводная кукла. Но однажды, прокинувшись после короткого забытья, ощутила сдавливающую грудь и горло боль. Не могла вдохнуть, не хватало ни сил, ни воздуха: обожгла мысль, что что-то случилось с Васей. Зашлась в молитве: Господи! Отведи, сохрани и помилуй! Но скорбный лик Распятого только сочувственно взирал на распластавшееся сухонькое тело седой женщины перед его образом.

За окном бушевала метель, и такое же светопреставление творилось в её душе. Она не могла припомнить, что же видела во сне, но отметила, что это был знак того, что у неё будет кровная потеря. Кого же терять как ни Васю? Гриша без вести сгинул в белорусских болотах или где – то там, а может в партизанах он? Когда томишься в неизвестности, время тянется так медленно!

Раньше времени встали Андрей и Параня в этот день. На вопрос матери чего это им не спится? Андрей ответил, что ему стало как-то нехорошо, а Паране надо на ферму, дежурная она сегодня. Легко позавтракав, домашние разошлись каждый по своим делам. Арина занесла Нину, положила узелок с пряниками, побежала на работу. Метель стала стихать и Миша, обрадовавшись, схватил портфель побежал в школу. А вот буря в душе Марфы продолжала бушевать.

Стрелки на часах как будто прилипли к циферблату, даже девочки играли тихо на печи и не шалили как обычно. Марфа достала донце и положила на лавку. Вставила в донце гребень, взяла пук теребленной шерсти и нанизала на зубья. Пододвинула прялку и начала сучить нить. Прялка мерно жужжала, издавая ритмичный стук при прокрутке колеса. Нить накручивалась на большую катушку прялки и на неё невидимо нанизывались горькие мысли пряхи. Вдруг громко залаял Сигнал, знать кто-то чужой, не из местных. У Марфы ноги ни с того ни с сего стали ватными, она не могла встать и подойти к окну, да и кого через лед там можно разглядеть. Послышались мужские голоса, и дверь из сеней в дом отворилась, впуская холод, который становился видимыми клубами пара, а следом за ним вошло двое незнакомых людей, за которыми шёл её сын Андрей с поникшей головой.
Один из них, военной форме, не здороваясь, скомандовал резким голосом:

- Давайте сюда все письма. - И стал барабанить пальцами по столу.

- Какие письма?- Вскинула голову Марфа.

- От Гришки, мам.- Глухо выдавил из себя Андрей.

- А что случилось, сынок: Что с Гришей? - взволновалась мать и ноги стали ватными от нахлынувшего страха перед грозными людьми. - Да и какие там письма? Всего-то два письма, всё что от него осталось.- Горько вздохнула Марфа.

Она с трудом поднялась и подошла к полочке, достала стоящую на полочке возле портрета Ленина, сшитую из открыток самодельную шкатулку, в которой хранилось самое дорогое сердцу каждой матери: весточки от её детей.

- Вот они.- Она подала шкатулку сыну, но военный забрал шкатулку и открыл крышку. Взял письма, перебрал и, открыв планшет, вложил их в какой-то карман.

- У меня отняли четырёх сынов, хотите ещё и память о них отнять»?! – Выпрямив свое худенькое тельце, вскинула морщинистое лицо и слёзы, сдерживаемые изо всех сил, не спрашивая разрешения у хозяйки, хлынули обильно, благо для них уже было приготовлены горем и годами, глубокие борозды морщинок.

Человек в штатском поморщился и чуть заметно стушевался, но в его голосе послышались металлические нотки:

- Ну, зачем же вы так, гражданка? Ваш сын, Ружанский Григорий Иванович, 1911 года рождения, в середине января этого года приговорен Военным трибуналом за измену Родине к высшей мере наказания – расстрелу и расстрелян».

У Марфы подкосились ноги, даже такое легонькое тело не смогли удержать, они подогнулись, и, не успев ни за что схватиться, упала на пол. Андрей кинулся к ней и легко поднял исхудавшее тело матери. Когда-то она его носила, прижав к груди, а теперь сын, почти не ощущая тяжести материнского тела, положил на кровать и кинулся к ведру с водою, набрал в ковшик воды и, сбрызнув на мать, поднёс ковш ко рту.

- Мам, выпей водички! – Попросил сын.

Штатский достал из кармана бумагу с гербом и положил на стол и громко прочитал написанное:

- Марфа Михайловна, вы меня слышите? В этом документе говорится, что вы лишены права голоса сроком на десять лет.


Но старая женщина, казалось, не слышала, что ей говорили и требовали эти жестокие люди. Гриша враг народа - вот это главное обвинение как раз и не могло вместить её душа. Гришка был драчуном, но весёлым и работящим парнем, за что же производство дало медаль за трудовую доблесть? Сам попросился на фронт и после этого стал предателем? Это был оговор или ошибка! Сын на такое не мог пойти, материнское сердце не соврёт.

Но чужакам дела не было до её истерзанной души и сердца, они развернулись, как по команде, и пошли к дверям. Андрей кинулся провожать пришедших чужаков, принесших страшную весть и в их дом. Белые клубы холодного воздуха снова ворвались в дом и медленно растаяли, но Марфа, закрыв глаза, не видела ничего.


Кровь звонко стучала в висках, туманила взор и, казалось, отхлынула от сердца. «Господи! За что Ты так катуешь свою верную рабу?! Почему Ты не заберёшь меня к себе? Есть ли предел моему терпению? Ты забрал мою душу, забери и тело, я больше не хочу жить. Такая жизнь мне нужна»! Но эту мольбу опозоренной матери Господь не внял. Марфино тело вопреки всем кругам ада, в котором оно терзалось на земле, продолжало жить. Сердце, разбитое окончательно, так же не хотело сдаваться и продолжало работать.

Начало: http://www.myjulia.ru/post/439070/
Глава вторая http://www.myjulia.ru/post/439331/
Глава третья: http://www.myjulia.ru/post/439359/
Глава четвёртая:http://www.myjulia.ru/post/439921/
Глава пятая: http://www.myjulia.ru/post/441317/
Глава шестая: http://www.myjulia.ru/post/443134/
Глава седьмая: http://www.myjulia.ru/post/443460/
Глава восьмая: http://www.myjulia.ru/post/443751/
Глава девятая : http://www.myjulia.ru/post/444334/
Продолжение: http://www.myjulia.ru/post/446293/