15. Запись от 20 ноября 2011 г. Пьер Буало, ТомА Нарсежак. Последний трюк каскадёра. Продолжение

Понятия не имею, о чём сплетничают старухи. Кажется, Марсель не в себе. Иза поцеловала меня в лоб, и только.

- Брось... Теперь нас оставят в покое.

Жизнь потекла своим чередом - с одной только разницей. Теперь я могу сколько угодно разгуливать по лачуге. До сих пор присутствие старика бесконечно угнетало меня. Мне нравилось его пугать, это верно. Но я смутно опасался, что зайду слишком далеко, спровоцирую взрыв ярости. И Иза не была спокойна. Умоляла меня сохранять выдержку, не дразнить его. Так вот, теперь мне его недоставало. Тянулись хмурые дни. Я вращался в пустоте. Не хватало не наркотиков, а ненависти, что, возможно, ещё хуже. Мне было мало сознавать тот факт, что старик в могиле. Он убил меня, я - его. Мало было сказать себе это. Я понял, что мне следовало писАть и перечитывать написанное. Понемножку, каждое утро, как лакомство. Такую смерть стоит дегустировать. Но прежде... надо переворошить ещё кое-что!..

Отца своего я ненавидел. Во-первых, он был мал ростом. А коротышке не пристало играть на контрабасе. Выставлять себя на всеобщее обозрение, прижавшись к этой штуке, как к женщине. Настоящий отец не станет носить двубортный пиджак малинового цвета. Другие музыканты тоже были выряжены, как рассыльные в гостинице. Но те хоть сидели. Никто не обращал на них внимания. Он же стоял. Бросались в глаза мешки под глазами, крашеные волосы. Он подавлял зевки, откровенно скучая, и часто посматривал на часы, делая вид, что следит за своей левой рукой. Танцующие пары покачивались на месте, - подобно водорослям. Я дремал, одурев от шума. И не выходил из состояния оцепенения, пока не появлялась мать - в узком прямом платье с блёстками, чересчур накрашенная и почти что голая под своей чешуйчатой шкурой. Иногда, откидывая голову назад, она так широко открывала рот, беря некоторые высокие ноты, что виден был дрожащий язык. Противно. Ей я тоже никогда не простил. Пытаюсь вспомнить, каким был я сам. Вновь вижу дансинги, кинотеатрик с потёртыми креслами. Меня часто оставляли в раздевалке. Я лизал эскимо. Потом - узкие улочки, гостиница, где в полумраке нас ждал ночной дежурный. Всё это туманно, смутно, как обрывки киноленты, склеенной как попало. Мне было лет пять-шесть.

Вот уж странное семейство! В один прекрасный день мой отец уехал с какой-то скрипачкой. Чтобы не умереть с голоду, мать стала давать уроки фортепиано. К счастью, помогли дедушка с бабушкой. Мы жили неподалеку от Бютт-ШомОн, в милой квартирке, откуда видно было, как в парке распускались зелёные кущи и громоздились скалы. Дедушка, отец матери, был флейтистом в оркестре Республиканской гвардии. По случаю больших праздников он одевался в яркий, как у оловянного солдатика, мундир. Он был великолепен и смешон, когда держал свою дудку наискосок, кивал в такт головой, закатывал к небесам будто умирающие глаза ил же наклонялся к земле с сосредоточенным видом заклинателя змей. Его-то я любил. Зачем только ему взбрело в голову обучать меня игре на виолончели? Этот прекрасный человек, замечательный флейтист умел - как любитель - играть и на многих других инструментах. Подобно тому, как швейцары гранд-отелей говорят о погоде на шести или восьми языках, мой дед был дилетантом во всём - от виолончели до арфы или английского рожка. Если так можно выразиться, он был полиглотом. Поэтому его удивляло моё сопротивление. Не знаю, как, но наконец он понял, что к виолончели я испытываю своего рода суеверную ненависть.

В довершение всего существовала щекотливая проблема с ключом fa. Почему do следовало читать как mi, fa как la, и т.д.? Эта хитрая и двусмысленная запись только подогревала мою озлобленность. Единственная музыка, которую я любил, - музыка мотороллеров. Согласен, это необъяснимо. И всё же...

Я увлёкся ими лет с десяти. Был у меня друг, точнее, приятель, - МишЕль. А у него - маленькая итальянская машина (1). Она-то и стала моей первой страстью. В таком возрасте любую технику любят самозабвенно, безумно, одухотворённо. Не могут оторваться от неё. Наслаждения ради мы с Мишелем её разбирали, начищали до блеска, вылизывали. Потом я долго обнюхивал пальцы, вдыхая запах масла, будто аромат тонких духов. Иногда мне верилось, что мопед - мой собственный...

Дедушка, смертельно огорчённый бездарностью своего ученика, был близок к тому, чтобы записать меня в кретины и шпану одновременно, - так как, по его мнению, любой парень, гарцевавший на моторе, был непременно шпаной.

- Иди к своей шпане - кончишь так же, как они...

Я удирал, сияя от радости, спешил присоединиться к компании юных мотоциклистов, которые чесали языками то у входа в парк, то неподалеку от телестудии. Кстати, компании не было, скорее стая, косяк, как у рыб, и, если один трогался с места, другие тотчас срывались вслед, тесно прижимаясь друг к другу. Говорить особенно было не о чем. Они, так сказать, обменивались звуками, шумом подобно дельфинам, и, нажимая на акселератор, с наслаждением вдыхали голубоватый выхлопной газ.

Подвиги свои я начал на мопеде Мишеля. При первой же возможности мы вырывались в ВенсЕнский лес. Бог ты мой!.. Во мне клокотал огонь, пламя, взрывная сила... Я мог мчаться, как бешеный жеребец, волчком крутиться на месте - мускулы, как струны, нервы вибрируют, как у спринтера перед финишем... Первые специальные тренировки и упражнения. Я бы сказал, первые гаммы, если бы только от этого слова у меня не першило в горле. Что я теперь хотел, что мне требовалось любой ценой, так это модель "125-Супер". В понедельник утром, когда я увидел такую штуку, покрытую грязью после какого-то воскресного подвига, я онемел от восторга. Красоты она была неописуемой! В наростах грязи она казалась ещё более мощной. Я не смел протянуть руку, но мне так хотелось дотронуться до неё, как в магическом ритуале, влить в себя уснувшую силу этого молчащего сердца!

Я стал остервенело работать ради мотоцикла, о котором мечтал. Мыл машины. Даже пел на улицах, так как у меня был красивый голос юнца. Дома ни о чём не подозревали. Наконец мне удалось купить по случаю "Хонду". Когда я её распаковал, вымыл керосином, как борца перед боем, и перекрасил в прачечной Мишеля, "Хонда", несмотря на возраст, оказалась отличной забиякой. Вот теперь уж началась школа высшего пилотажа!

Мне было пятнадцать лет. Дедушка с бабушкой утратили всякое на меня влияние. Мать и вовсе не шла в расчёт. По воскресеньям в лесу ФонтенблО я научился медленно спускаться с самых крутых склонов, пересекать туче брызг овраги, карабкаться на крутые откосы, перед которыми остановилась бы и коза... О, чудо! Мотоцикл мог пройти всюду. У него был сухой непререкаемый голос чемпиона, когда, взяв разгон, он перелетал через овраги. Непередаваемое ощущение полёта над бездной! Священный ветер скорости! Тревожное ожидание мига, когда заднее колесо, акробатически накренившись, в ту же секунду на полной скорости рвётся навстречу виражу, который надо пройти на боковом скольжении, вытянув ногу и едва касаясь земли, сквозь гейзер пыли и щебёнки... О, комок стоит в горле! Первые мои победы... Первые слёзы счастья на почерневшем лице, где на месте очков белели круги... Лучше не продолжать. У меня украли жизнь...


1. Машина - здесь: мотороллер, мотоцикл.

/Продолжение следует/