Быть любимой вопреки.

Скользя по маленькой, крошечной, как табакерка, комнате Алёна танцевала. Смеялась в забвении, ноги сами вели, закручивая в танце, голова кружилась, и какая-то легкость ощущалась во всём этом – будто нет ни комнаты, ни сестры, рыдающей на кухне о безвременно ушедшем парне, которого звали Николай, ни глупых соседей. Хотелось делать шаг за шагом, когда не ты правишь танцем, а танец, захлестывая, ведет тебя, и уже ни остановиться, ни сказать что-то – просто закрыть глаза и кружить, кружить, кружить...

И свечи загорались на стенах, стены раздвигались до большого зала, появлялись гости – странные дамы с пышными нарядами, кавалеры в строгости и лукавстве. Музыка из динамика магнитофона вмиг перерастала в оркестровую симфонию, смычки в ряд плыли, как лодки в непогоду, барабаны пробивали до самых пят, заставляя на миг выпадать из привычного сознания, привычной тишины. И продолжать танец - кружить, кружить, кружить...

- Я же сказала – выруби эту гадость! – рука сестры резким движением оборвала истошный звук из колонок и всё замерло. Потухли свечи, гости разъехались, стены сомкнулись, к горлу подошла привычная тошнота.

Сестра стояла в желтом халате, заплаканное лицо, искаженное обидой и злобой. Мелькнула жалость - задушилась. И лицо вновь стало таким же каменным. Катя повернулась и вышла в кухню, откуда и не выходила уже целые пять часов. Рёв продолжился заново...

А музыка играла. Играла глубоко в душе, где-то очень глубоко, переплетаясь с обидой и разочарованием. Музыка чертила в душе букеты, целые букеты красок...

-Вы очаровательно сегодня выглядите, неужели столь красивый цветок рядом со мной? – рука кавалера мягко взяла руку девушки и поднесла к губам. Это был статный граф со строгими тонкими усами, взгляд которого просто завораживал, а мягкость выдавала в нем человека, не обделенного знатными приемами и королевскими балами.
-Вы, право, шутите, граф, – она чуть улыбнулась, прикрыв часть лица веером, так, чтобы улыбка загадочно пленила собеседника. – Отчего же говорить столь красивые слова, если здесь каждая дама красива и прекрасна? Стоит лишь оглядеться, чтобы ослепнуть от красоты...
-Я уже слепну, видя Вас. Не убегайте, почему Вы так стесняетесь меня? Неужели я могу говорить неправду? Ваша красота затмевает все европейские балы...
-Неужели Вы побывали на всех балах Европы, граф? – кокетливо и с какой-то долей ребячества спросила она. И граф рассмеялся. Глубоким баритоном, заливая яркий зал, наполненный прекрасными гостями; глаза его засветились, выдавая влюбленность, многолетнюю влюбленность в это прекрасное существо...
-Милая, я даже не могу передать, как Вы дороги мне, пойдемте танцевать – право дело – играет вальс, пойдемте...

- Дура, да сколько же тебе говорить - помой посуду! – едкий голос сестры прозвучал из кухни. Этот крик как будто светился желтым, безмятежно ядовитый цветом – ведь и посуда была не при чем, была какая-то наигранность, злая тяга к справедливости. Все же мечты трубят о себе сквозь стены, как жестоко, что в них нет места для других. Алёна опустилась на колени и тихо заплакала...

Свежий ветер дул в лицо с реки. Тонкая линия воды протекала под верандой, блестя в полной луне, играя её серебряным переливом, крадя загадочную красоту и унося её далеко за горизонт, как огонь, что нёс Прометей. Граф медленно положил ей на плечи свой военный мундир.

- Сегодня прекрасная ночь, не правда ли граф?
-Да, сегодня замечательно. Но...
-Что Вы хотели сказать мне, граф? – девушка оторвала свой взгляд от горизонта и обернулась к своему возлюбленному. Она безгранично его любила, скрывала это, но сейчас уже не могла молчать, молчать и любить. Она надеялась и её глаза выдавали это. Губы дрожали, руки медленно тянулись к нему.
-Я... я, не могу даже сказать, как Вы важны мне. Я просто утопаю в Ваших глазах, я... – позади потухли свечи, видимо, придворный понял, что их свет уже не нужен.
- Что же Вы хотели мне сказать, Николай, что же...
-Мне сложно говорить, пойми, это так странно. Хм, это великолепный вечер, Вам не холодно?
-Нет, меня греет Ваш взгляд, но я вижу, что Вы чем-то опечалены...
- Вы хорошо разбираетесь в людях. Неужели Вы не видите, что я хочу вам сказать? Неужели, мои чувства должны быть пленены словами, чтобы быть услышаны...
-Я люблю...

-Что расселась здесь, делать нечего? Я тебе когда сказала пыль вытереть? Ты, дура, совсем охамела? – рука влепила звонкую пощечину и мир вокруг стал неестественно резким. Всё стало назойливо твердить, бить, свет стал слишком ярким, звук слишком громким. Слезы потекли по щекам, а в душе заиграла музыка – чарующая музыка, будто хор, который оплакивает умершего, печально, наводя ужас и черный трепет.

Удар шел за ударом, каждый раз клинок врезался в плоть и с радостью выходил вон. Кровь струилась, била потоком, заливая пол... Прекрасное белое платье таяло, краснело и мялось. Истошный крик бурил сознание, просьбы, мольба, сердце билось в бешеной гонке, всё плыло перед глазами...
-Что это, граф, что это, Николай, что случилось?
-Война, это война. Дорогая, прости – не время для вальса, не время для поцелуев под луной и тонких огоньков свечей - я вернусь, и мы обо всем поговорим, слышишь, всё это вновь будет. У нас будет вся жизнь впереди, слышишь? Я люблю тебя, но мне нужно идти. Война... Ты стала взрослой, и всё поймешь, извини...

Кровь медленно капала со шпаги, гости разбегались, инструменты падали на пол, а придворный позабыли про свечи. Стены сдвигались и превращались в загаженную кухню. Катя сидела на стуле, сжимая нож, кровь медленно капала на пол с блеклого железа, ведя свои следы из комнаты, где лежало бездыханное тело. Катя не могла больше терпеть того, как её любовь рушится из-за мечтаний глупой сестры. Кружить, кружить, кружить - дура. Катерина пропустила Свой вальс, свой первый поцелуй, свою любовь - злоба и ненависть росла при виде того смеха и легкости, детства, что веяло от Алёны. Всё это ставило в тупик пышный зал, прекрасные гобелены, тысячи свеч, прекрасных кавалеров, Николая, замечательный струнный оркестр – всё блекло перед живым и светлым детством. Её мечты трубили, били барабанной дробью, в прах разбивая, вырывая в реальность. Как Катерина могла позволить этому продолжаться?

...Надо было бы вызвать скорую – ведь она любила свою Алёнку, глупую дурочку, вечно пляшущую и смеющуюся... Но началась война...