В Свете Луны (продолжение)

Глава 13
 

Первый осторожный, ранний луч солнца, пробившись сквозь занавешенное окно, плавно скользнул по всё ещё погружённой в полумрак комнате, нежно тронул сомкнутые веки Сейлор, заиграл всеми цветами радуги, задержавшись на тяжёлой волной спадавших на подушку волосах Ливии. Исчезнув так же незаметно, как и появился, он оставил спящих девушек в умиротворяюще тёплых объятиях сна. Сквозь этот глубокий сон до Ливии донеслась приглушённая трель дверного звонка, но, тут же став частью её сновидения, осталась без внимания.
 
Кристина Мэлоун ещё раз нажала на кнопку звонка и озадаченно взглянула на циферблат своих наручный часов, показывающих половину десятого. Она пыталась связаться с дочерью весь предыдущий день, но отключенный мобильный, проигнорированные или, в крайнем случае, не обнаруженные сообщения на автоответчике, оставить которые ей стоило стольких нервов – всё это только больше усугубляло её беспокойство, и было так не похоже на Ливию, что она, проведя практически бессонную ночь, чуть только солнечный свет окрасил в нежно-розовый цвет тонкую полоску на горизонте, отправилась к дочери домой. Всё, чего она желала – это удостовериться в том, что с Ливией всё в порядке. Ответом на три её продолжительных звонка в дверь была лишь пугающая тишина. Поколебавшись несколько секунд, взвешивая все за и против того, что она собиралась сделать, Кристина медленно выудила из сумки ключи от квартиры Ливии, которыми та когда-то снабдила её на всякий случай. Осторожно вставив ключ в замочную скважину, она с еле слышным скрежетом повернула его. Один раз, другой. Затем мягко потянула дверь на себя.
 
В квартире царил полумрак. Сквозь плотно задёрнутые шторы смутно виднелись освещённые солнцем квадраты высоких окон. Кристина крадучись прошлась по гостиной, пытливым взглядом выискивая хоть малейшие признаки присутствия в квартире Ливии. Мигающая красная лампочка на столь ненавистном Кристине автоответчике, недвусмысленно указывала на то, что сообщения её остались непрослушанными, и мысль об этом, в свою очередь, отозвалась в её груди внезапным болезненным уколом паники. Она ещё раз обвела взглядом гостиную – небрежно брошенная на диван сумочка, одна из тех, что нравятся Ливии, пара каких-то модных журналов на столике, всё это могло быть оставлено здесь вчера, а могло и пролежать несколько дней. Подгоняемая неприятным чувством сильного беспокойства, липкой паутиной оплетающего все её существо, Кристина проследовала до спальни дочери и внезапно остановилась в дверях. Мощная горячая волна облегчения захлестнула её с головой, когда в глаза ей бросились рассыпавшиеся по подушке чёрные волосы Ливии.
 
Только после того, как она справилась с последовавшим за этим чувством внезапного облегчения головокружением, она разглядела нежное, с бледно-розовым прозрачным румянцем на щеках и умиротворенной улыбкой на губах, лицо спавшей рядом с Ливией девушки, которая, безусловно, пришлась бы Кристине по душе, если бы не одно обстоятельство – рука её спящей дочери покоилась на обнажённом плече незнакомки, и это объятие, не предназначенное для посторонних глаз, мгновенно прояснило в сознании Кристины всё то, во что её дочь, как оказалось, предпочла её не посвящать.
Словно почувствовав присутствие кого-то третьего в комнате, Ливия, неохотно освободившись от властвовавшего над ней сна, медленно открыла глаза.
 
– Мама? – испуганно, сдавленным голосом вскрикнула она. Моментально оценив ситуацию, она ощутила прилив паники, но сделав над собой титаническое усилие, сумела задать следующий вопрос ровным, будничным тоном:
 
– Что ты здесь делаешь?
 
Кристина молча перевела взгляд со своей обескураженной дочери на Сейлор. Та тоже пробудилась при первом же звуке встревоженного голоса Ливии, и теперь беспомощно широко распахнутыми глазами, ещё хранившими отпечаток сна, смотрела на стоящую в дверном проёме внушительных размеров женщину.
 
– Ты не появилась у нас вчера, не отвечала на мои звонки. Я забеспокоилась. Как оказалось, зря, – справившись с первым потрясением, отрывисто проговорила Кристина. В голосе её звучали отчётливые нотки огорчения, заставившие Ливию болезненно содрогнуться.
 
– О Господи! Годовщина смерти дедушки! – воскликнула она. – Я совсем забыла. Бабушка сильно расстроилась?
 
Она торопливо выбралась из-под одеяла, одёрнула подол своей ярко-синей шёлковой ночной рубашки и, подхватив мать под руку, увлекла её за собой в гостиную, предоставив Сейлор возможность привести себя в порядок без свидетелей.
 
– Расстроилась, – резко ответила дочери Кристина. – И расстроилась бы ещё больше, если бы ей довелось увидеть то, что увидела я.
 
Ливия в ответ взяла ладонь матери в свои, успокаивающе погладила её.
 
– Я хотела поговорить с тобой об этом, – сказала она.
 

Сейлор, не медля, натянула свою одежду, и, пробравшись в ванную, ополоснула холодной водой лицо, проделывая всё это машинально, сосредоточив все свои мысли на том, как и в какой момент ей стоит вновь предстать взору матери Ливии и, главное, что сказать. Ни разу в жизни не доводилось ей оказываться в подобных ситуациях, а потому чувствовала она себя на редкость отвратительно.
Проведя щёткой Ливии по своим спутанным волосам и, в качестве последнего завершающего штриха, небрежно зацепив большую часть из них простой серебристой заколкой, она нерешительно замерла в центре комнаты. Ей хотелось раствориться в воздухе, чтобы избежать необходимости вновь испытать на себе тяжёлый взгляд Кристины, или, если смотреть на вещи более реально, покинуть комнату, выбравшись наружу через оконный проём, что она непременно сделала бы, не находись квартира на восьмом этаже. Наконец, набрав в лёгкие побольше воздуха, она решилась покинуть относительную безопасность своего импровизированного убежища.
 
– Мама, это – Сейлор, – представила её Ливия, как только она шагнула в гостиную.
 
Облизнув пересохшие губы, Сейлор чуть слышно пробормотала подобающие случаю слова приветствия. Кристина с достоинством молча кивнула ей головой. Теперь, когда у неё появился шанс рассмотреть девушку повнимательнее, она поразилась тому, какой юной и невинной та выглядела. Девочке, должно быть, нет ещё и двадцати лет, подумала она.
 
Сейлор с того самого момента, как она насмелилась выйти в гостиную чувствовала себя до крайности неуютно и неловко, переминаясь с ноги на ногу рядом с полуодетой Ливией, чей жалкий, растерянный вид не добавлял ей уверенности ни в благополучном исходе предстоящего то ли скандала, то ли разговора, ни в самой себе. Не зная, куда деть руки, она рассеянно принялась терзать выбившуюся из сделанной наспех причёски прядь волос. Ливия едва ощутимо прикоснулась ладонью к её спине – почти инстинктивное движение, частично вызванное желанием хоть немного успокоить девушку, частично – надеждой на то, что это простое прикосновение поможет ей собрать всё своё мужество, подобрать нужные слова, чтобы через них выразить, наконец, всё то, о чём её мать, судя по её глубоко оскорблённому виду, и без того уже догадалась.
 
Кристина никогда не была особенно религиозной, не сверяла каждый свой шаг со священным писанием, как это делала её мать, но в тот момент в спальне, когда в глаза ей бросилось то, с какой невыразимой нежностью её дочь во сне обнимала Сейлор, и теперь, когда обе они стояли перед ней, не зная, что сказать и как себя вести, перед её внутренним взором, один за одним, словно слайды, промелькнули части библейских текстов, тех, что она, будучи бунтующим против всего мира подростком, время от времени, уступая настойчивым уговорам матери, заставляла себя читать. Давно забытые строчки, которые, к её удивлению, помимо её воли, крепко впечатались в её подсознание, внезапно вспыхнули так ярко, словно неоновые надписи, и каждая из них, опаляя огнём её сердце, безжалостно, бесстрастно вещала о том, насколько греховным, неестественным и опасным было то, во что вступила её девочка. Когда-то давно, ещё до рождения дочери, Кристина дала себе зарок, дать своему ребёнку совсем другое воспитание, нежели получила она сама, не растить его под гнётом церковных догм, правильность и точность большинства из которых она подвергала сомнениям, дабы не подавлять его свободную волю, и теперь, спустя столько лет, проведённых в полной уверенности в том, что её линия поведения по отношению к дочери была единственно верной, она вдруг внезапно ощутила жгучее чувство вины за свой выбор. Ливия, в конце концов, несла ответственность за всё, чем она стала, лишь наполовину, остальную часть вины, самую тяжкую, Кристина, не долго думая, под влиянием внезапно возникшего чувства полной неудовлетворённости собой в роли матери, возложила на себя.
 
– Мам? – голос Ливии разогнал роящиеся мысли в голове Кристины. Та сфокусировала взгляд на обеспокоенном лице дочери.
 
– Всё в порядке? – спросила Ливия, и сама же, не дождавшись ни слова от матери, ответила на свой вопрос. – На самом деле, всё хорошо. Ты всегда твердила, что хочешь, чтобы я задумалась о своём личном счастье, чтобы и эта важная сторона моей жизни не осталась пустой. Так вот, я хочу, чтобы ты знала, что теперь… – Ливия глубоко вздохнула, поскольку вдруг осознала, что после того, как слова, которые она уже была готова произнести, слетят с её губ, дороги назад у неё не будет. Да, обстоятельства сложились так, что у неё не было достаточно времени, чтобы со всей тщательностью подобрать и обдумать каждое слово, решить, каким образом можно было бы придать разговору нужный тон. Всё, что у неё было – это один лишь шанс сделать то, что требовали от неё эти обстоятельства, и она собиралась сделать это правильно, а потому она ровным, как можно более спокойным голосом продолжила. – Теперь я нашла то, что поможет мне наполнить смыслом ту часть моего существования, которая слишком долгое время оставалась без внимания. Я хочу сказать….
 
Кристина нетерпеливым жестом оборвала Ливию на полуслове. Перспектива услышать от дочери слова о том, что она и эта бледная, трепещущая от страха девочка влюблены друг в друга, представлялась для неё катастрофой. Одно дело просто негласно осознавать это, совсем другое – услышать всё это, облачённое в слова. Ливия, угадав ход мыслей матери, умолкла, но лишь затем, чтобы дать той немного времени свыкнуться с необходимостью выслушать её. Подойдя к матери, она обхватила её за плечи и, совсем как в детстве, положив голову ей на плечо, мягко, с сочувствием и нежностью в голосе, наконец, произнесла:
 
– Я люблю её, мам.
 
Кристина резко вывернулась из осторожных объятий дочери и с маской страдания на лице, отошла в другой угол комнаты.
 
– Разве это правильно? – едва вопрос был произнесён, Кристина сама оказалась поражена тем, сколько отчаяния в нём прозвучало.
 
– Правильно, – с уверенностью человека, убеждённого в собственной правоте, ответила ей дочь. – Правильно, потому, что мы не тратим время на бессмысленные попытки изменить то, что мы изменить не в состоянии, не пытаемся убежать от самих себя. Вот что было бы неправильным. Быть вместе, в нашем случае, это единственно правильное решение. Ты всегда любила повторять, что сердце гораздо мудрее разума. Я выросла с этим убеждением, ни разу не поставив его под сомнение, и хотела бы продолжать верить в его истинность.
 
– Сколько же ошибок я допустила в твоём воспитании! – с горечью воскликнула Кристина. – Я слишком многое позволяла тебе, слишком часто оставляла право выбора за тобой….
 
– Мам, что ты такое говоришь? – встревожено произнесла Ливия. – Ни в чём из того, что происходит со мной, нет твоей вины. В этом нет ничьей вины, просто потому, что любовь – это не есть плохо.
 
– Нет, – упрямо гнула своё Кристина. Никакие слова дочери, как бы убедительно и логично они не звучали, не могли заглушить её чувство острого разочарования в собственной жизни. – Я жалею о том, что не внушила тебе то, что лишь любовь между мужчиной и женщиной имеет право на существование, что по глупости своей полагала, что со временем понимание этого естественным образом само придёт к тебе. Жалею о том, что позволяла тебе самостоятельно находить ответы на все вопросы, вместо того, чтобы самой растолковывать их тебе. Ведь так, по крайней мере, я могла бы быть уверена в том, что тебе известно истинно правильное положение вещей в этом непростом мире, а не то, чем люди зачастую подменяют правду для того, чтобы максимально облегчить себе жизнь.
 
Ливия притворно вздохнула и с усмешкой произнесла:
 
– Ты скажи ещё, что жалеешь о том, что когда я была ребёнком, ты не наряжала меня во всё розовое, и это как-то отрицательно на меня повлияло.
 
Слабая, чуть заметная улыбка скользнула по губам её матери и тут же вновь скрылась под маской серьёзности. Для Ливии эта улыбка, пусть и мимолётная, стала ценнейшим из даров, который только могла преподнести ей судьба в это наполненное откровениями утро. Она вновь крепко обхватила мать руками и голосом полным нежной привязанности и любви прошептала ей прямо в ухо:
 
– Я всегда считала тебя самой замечательной, самой понимающей матерью в мире, и всегда гордилась правом называться твоей дочерью. Я люблю тебя, мам, очень люблю! – заметив, как Кристина тут же бросила суровый взгляд на замершую чуть поодаль Сейлор, Ливия продолжила, теперь уже громче: – Её я тоже люблю. Пожалуйста, не заставляй меня разрываться между нами.
 
– Я тоже люблю тебя, – сдержанно отозвалась Кристина, затем, мягко проведя ладонями по гладким волосам дочери и прикоснувшись губами к её лбу, она рассеянно махнула рукой в сторону двери и совершенно будничным тоном добавила: – Мне пора. Я убедилась, что с тобой всё в порядке, больше у меня здесь нет дел. Сказать бабушке, что ты заглянешь к нам?
 
– Конечно, я обязательно постараюсь появиться у вас ближе к вечеру, – голос Ливии звучал убедительно, но по задумчивому выражению её лица Кристина видела, что дочь ещё не решила для себя, стоит ли ей вновь показываться на глаза матери в тот же самый день, или лучше выждать какое-то время, дать взбудораженным эмоциям утихнуть, естественным образом потерять свою остроту, после чего, возможно, обе они будут в состоянии рассуждать более здраво.
Молча кивнув, Кристина развернулась и бодрой, энергичной походкой направилась к двери.
 

Когда они остались только вдвоём, Сейлор, наконец, решилась открыть рот.
 
– Что это было? – стараясь игривым тоном замаскировать свою растерянность, спросила она.
 
– Это? – усмехнулась Ливия. – Не самый удачный в истории разговор матери с дочерью. Ничего особенного.
 
Сейлор, склонив голову набок, внимательно, долгим взглядом изучала лицо подруги, и каждая мельчайшая в нём перемена, подмеченная ею, убеждала её в том, что душевному состоянию Ливии не был нанесён слишком уж большой урон – озорной блеск в глазах, угасший было под влиянием крайне волнительных минут разговора с матерью, вернулся вновь, уголки губ упрямо поползли кверху, крошечная складочка между бровей, до этого яснее всего выдававшая все её переживания, разгладилась без следа.
 
– Ты не выглядишь особенно расстроенной, – прокомментировала она свои наблюдения.
 
– Я не расстроена, – Ливия улыбнулась, подчеркивая свои слова. – Признаю, сначала я растерялась, что неудивительно. Мало кто возопит от радости, оказавшись в подобной ситуации. Я бы предпочла сказать маме о нас другим способом, менее шокирующим, более мягким, и, несомненно, хотела бы сделать это в другой обстановке, но, тем не менее, я рада тому, что теперь ей всё известно. Я даже не предполагала, что испытаю такое сильное облегчение, открывшись ей. Что бы ни произошло теперь, это будет несравненно лучше, чем двойная жизнь, которую мы, не слишком успешно, как показала практика, пытались вести.
 
– Значит, твоим следующим шагом будет ошеломить бабушку своей новостью, – засмеялась Сейлор.
 
Ливия изобразила глубокую задумчивость и, поморщившись, представила себе наиболее предсказуемую, ожидаемую реакцию своей чересчур религиозной бабушки, которая не могла принять ни одного решения, не сверившись с библейскими заповедями, затем в тон Сейлор торжественно произнесла:
 
– Конечно, я предпочитаю жить открыто, но я не убийца. Бабушка – это совершенно особый случай, очень деликатный, а потому, некоторый вещи ей, для её же собственного блага, лучше просто не знать.
 

Беззвучно повернув ключ в замочной скважине, Сейлор, ступая мягко и плавно, словно кошка, прокралась в дом. Она испытывала странное чувство, по-воровски пробираясь туда, где она прожила больше двадцати лет и куда имела полное право входить открыто и не таясь. Ощущая себя героиней второсортного детективного романа, она, зажав рот рукой, дабы не позволить душившему её смеху прорваться наружу, на цыпочках прошла через гостиную, изо всех сил стараясь не обнаружить своего присутствия в доме, по крайней мере, до тех пор, пока она не доберётся до своей комнаты и не переменит одежду. После такого нехитрого ритуала, искренне надеялась Сейлор, её вид не будет вызывать у её родных назойливую, монотонно зудящую в голове мысль о том, что прошлую ночь она провела у Ливии. Чувствовала она себя до крайности глупо, но памятуя об утренней совершенно неожиданной встрече с матерью Ливии, решила до конца придерживаться своего намерения лишний раз не искушать судьбу.
 
– Если твой план состоял в том, чтобы незаметно пробраться в дом, а затем эффектно появиться из своей собственной комнаты, уверив нас, что ты реинкарнация Гудини, то он только что с треском провалился, – раздался насмешливый голос за её спиной, как раз тогда, когда она поднялась уже на десяток ступеней их широкой с изящными, искусно выточенными белыми перилами лестницы и мысленно уже торопливо закрывала за собой дверь своей спальни.
 
Вздрогнув от неожиданности, она, по инерции продолжая движение вперёд, оступилась и едва не полетела вниз, но, в последний момент с трудом сохранив равновесие, налегла животом на перила и, шумно выдохнув, оглянулась назад. Джереми, неподвижно стоя у окна и сложив руки на груди, с интересом наблюдал за ней.
 
– Папа! – тонким, слабым голосом попыталась выразить своё удивление Сейлор, затем, немного выровняв сбившееся от испуга дыхание, уже более спокойным тоном спросила: – Ты давно здесь? Я тебя не видела.
 
Джереми издал многозначительный смешок, после чего, покинув свой пост у окна, приблизился к застывшей на одном месте дочери.
 
– Не удивительно, ведь ты была так сосредоточена на том, чтобы неслышно прокрасться домой, что не замечала ничего вокруг. Было забавно наблюдать за тем, как ты с видом полным решимости довести свою задумку (весьма нестандартную, я должен признать) до конца, прошла всего в нескольких шагах от меня, даже не осознавая этого.
 
Залившись краской под пристальным взглядом отца, Сейлор спустилась вниз и, нежно потрепав его по руке, опустилась в кресло.
 
– Послушай, пап, я знаю, что иногда я веду себя немного странно, особенно в сложившихся, хорошо известных всем обстоятельствах, но я хочу, чтобы ты знал, что делаю я это не из желания что-то утаить, ведь я уже и без того, насколько это было возможно, посвятила вас в основные подробности своей личной жизни. Всё, что движет мною сейчас, это намерение хоть немного пощадить ваши чувства, поскольку мне прекрасно известно ваше отношение ко всем переменам, что в настоящее время происходят в моей жизни.
 
От насмешливости Джереми не осталось и следа, слушая дочь, вслушиваясь в её не лишённые смысла слова, он нервно мерил шагами комнату, пытаясь уравновесить в своей душе весьма противоречивые чувства. С одной стороны, он, как и его жена, и младшая дочь, которая, впрочем, в силу своего слишком юного возраста и, следственно, более гибкого сознания, уже демонстрировала некоторые признаки постепенного, пошагового примирения с обрушившейся на всех них новостью, ощущал себя так, словно некая радужная пелена, милостиво застилавшая его глаза долгие годы, вдруг спала безо всякого предупреждения, обнажив перед ним ту реальность, которую до этого он благополучно не замечал или, по крайней мере, сознательно игнорировал. С другой стороны, открывшаяся перед ним реальность, сколько бы граней и уровней она не имела, какой бы стороной не поворачивалась к нему, в конечном итоге, вращалась вокруг Сейлор, его дочери, ради которой он, почти четверть века назад, дал себе обещание перевернуть весь мир, если понадобится, лишь бы видеть её счастливой. Подобные мысли одолевали его всё утро, и, к моменту столь оригинального появления Сейлор на пороге дома, он пришёл лишь к одному выводу, частично объясняющему подавленное состояние, в котором он пребывал большую часть времени с той самой минуты, как ему стало известно о тайной жизни его дочери. Вывод этот состоял в том, что Сейлор, в данном, конкретном случае, не просто не оправдала его ожиданий в отношении её будущего, но пошла по пути, всецело противоречащим его собственным представлениям о правильности, целесообразности определённого образа жизни. Но разве, в своё время, он не разочаровал своих собственных родителей, владельцев небольшого ресторана, всю жизнь справедливо полагавших, что сын продолжит их дело, внезапно предпочтя более привлекательную для него сферу недвижимости? И теперь, если отмести все тонкости, все нюансы, забыть на время о морали и традициях, то разве оба эти случая, с виду такие разные, не укладываются идеально в одну и ту же простую схему?
 
Мысленно повернув колесо времени назад, проделав обратный путь до тех самых дней его молодости, полных честолюбивых планов и смелых надежд, он попытался выудить из глубин своей памяти потускневшие под влиянием прошедших лет воспоминания о реакции его отца и матери на его дерзкое заявление о том, что их мечты о будущем их сына так и останутся мечтами, а сам он предпочитает оставаться верным своему собственному жизненному плану. Насколько он мог помнить, единственным ответом на его порывы отстоять своё право идти по жизни собственным путём были бесконечные попытки переубеждения и, как крайний вариант, используемый исключительно от отчаяния, упрёки, и ни одному из его родителей не пришло тогда в голову поинтересоваться причинами, повлиявшими на его выбор, о том, чего именно ему хочется получить от жизни. Сам Джереми, по причине свойственного юности максимализма не спешил идти на компромисс, предпочитая оставаться во всё сильнее усугублявшемся конфликте, нежели пойти даже на незначительные уступки.
 
Прошло без малого тридцать лет, размышлял теперь Джереми, но люди так и не научились слушать друг друга, а потому повторяют вновь и вновь одни и те же ошибки. Не пришла ли пора разорвать этот замкнутый круг? Опустившись на стул прямо напротив Сейлор, чтобы не поддаться соблазну избежать её всегда честного, открытого взгляда, подчас создающего впечатление пронзающего насквозь, проникающего в самые тёмные уголки сознания собеседника, в его потаённые мысли, Джереми произнёс:
 
– Да, Сейлор, мы позаботились о том, чтобы ты не осталась в неведении в отношении того, что мы все думаем о твоём, гм…, весьма нестандартном выборе. Да только никто не удосужился поинтересоваться тем, как ты ко всему этому относишься, что ты чувствуешь. Непростительное упущение, ты не находишь?
 
Сейлор с выражением недоверия на лице разглядывала отца, пытаясь угадать, к чему он пытается подвести весь этот разговор. Она ждала, что он продолжит, но он выжидающе устремил свой взор на неё, давая понять, что готов выслушать всё, что она скажет.
 
– Если ты хочешь восполнить это упущение, – наконец заговорила Сейлор, – то я могу сказать, что однозначного отношения к моей довольно непростой ситуации у меня ещё нет. Всё зависит от того, с какого угла на неё смотреть. Когда я рядом с Ливией, всё встаёт на свои места, я не могу представить себе ничего более правильного, более настоящего и естественного, и я чувствую, что в такие моменты всё в этом мире так, как должно быть. Я не искала этого, более того, не хотела этого, но теперь, когда это чувство вошло в мою жизнь, у меня не хватит, ни мужества, ни сил от него отказаться. Когда я думаю о вас, обо всех тех, на кого каждый мой шаг, совершённый осознанно или нет, производит свой неизбежный и немедленный эффект, не всегда положительный, я испытываю то, что называют муками совести. Я отчаянно ищу способ примирить между собой эти крайне противоречивые чувства, но чем больше я это делаю, тем сильнее убеждаюсь в том, что это вряд ли вообще возможно.
 
– Станет ли тебе легче, если я скажу, что готов попытаться понять тебя? – вновь удивил дочь Джереми.
 
– Ты действительно готов это сделать? – испытывая чувство огромной благодарности, воскликнула Сейлор.
– Если это на самом деле так, тогда ответ, несомненно, положительный. Мне станет легче, ты даже представить себе не можешь, насколько легче. Но откровенность за откровенность. Почему ты вдруг решил сделать это шаг мне навстречу?
 
– Потому, – серьёзно ответил её отец, – что я пришёл к выводу, что слишком часто в этой жизни мы идём по пути слепого осуждения. Пора это менять.
 

Намеренно оставив машину на значительном расстоянии от дома матери, Ливия, не спеша, прогулочным шагом брела по дороге навстречу манящему тёплому свету, лившемуся в сгущающуюся темноту из миниатюрных окон дома у озера, где сама она провела большую часть своей жизни, дома, в своё время, становившегося немым свидетелем не одного разговора на повышенных тонах между матерью и дочерью, не одной их ссоры. Все они являлись следствием скорее не расхождения их взглядов на жизнь, а особенностями их темперамента, а потому не несли в себе особой угрозы их мирному сосуществованию. В этот раз всё было иначе. Это была одна из тех опасных ситуаций, когда недопонимание и недосказанность могли оказаться ступенями, неотвратимо ведущими к отчуждению. В планы Ливии, главным приоритетом в жизни которой всегда была семья, такой поворот событий не входил. Семью она всегда ставила на первое место, это правило было незыблемым, но что, если теперь ей хочется, чтобы и Сейлор стала частью её семьи?
 
От озера, настолько крошечного, что оно даже не удостоилось чести получить название, веяло прохладой. Крупные звёзды, всё ярче разгорающиеся на стремительно темнеющем небосводе, отражались в его неподвижных водах, словно в зеркале. В памяти Ливии было живо воспоминание о том, что когда-то давно, когда она была ещё ребёнком, на этом озере жила пара лебедей, и теперь, по прошествии долгих лет, каждый раз проходя мимо, она непроизвольно поворачивала голову в сторону прозрачной водной глади, по старой детской привычке высматривая на ней их грациозные, белоснежные силуэты. Сам небольшой, мягко освещённый дом уютно располагался в окружении живописных развесистых ив. Сейлор непременно пришла бы в восторг при одном взгляде на этот умиротворяющий пейзаж, мелькнула мысль в голове у Ливии, и она в очередной раз мысленно отметила то, что теперь она всё чаще и чащё видит мир сквозь призму художественного восприятия Сейлор.
 

Поднявшись на низкое крыльцо, Ливия даже не подумала о том, чтобы постучать в дверь, ведь ей было прекрасно известно о том, что когда мать ожидала её визита, она никогда не запирала двери. Сколько Ливия не пыталась внушить ей то, что такая беспечность может быть небезопасной, Кристина оставалась ревностной поклонницей своей привычки. Она объясняла это тем, что оставив двери незапертыми, она не будет вынуждена ежесекундно прислушиваться к каждому звуку со стороны крыльца, и сможет полностью сосредоточиться на своих делах, которые в предвкушении чьего-либо визита всегда означали приготовление обильного угощения.
 
Ливия нашла мать и бабушку в гостиной. Обе без особого интереса наблюдали за развитием сюжета какого-то комедийного шоу, а потому, едва завидев Ливию, тут же начисто забыли о создающем в комнате приглушённый шумовой фон телевизоре.
 
– Посмотрите, кто почтил нас своим вниманием! – воскликнула Джованна, поднявшись с дивана и устремившись навстречу любимой внучке.
 
Эта без малого восьмидесятилетняя пожилая женщина обладала весьма приятной внешностью, мгновенно располагающей к ней людей, за которой, тем не менее, скрывался сильный характер. Ливия никогда не слышала, чтобы бабушка на что-нибудь жаловалась. Она всегда с чувством собственного достоинства, с гордо поднятой головой и идеально прямой, как натянутая струна, спиной, несмотря на её весьма почтенный возраст смело встречала любые невзгоды, если таковые осмеливались осложнить собой её жизненный путь. Именно сочетание бесконечной доброты и мягкости вкупе с небывалой стойкостью делало Джованну, в глазах Ливии, фигурой достойной восхищения и искреннего обожания.
 
– Прости, что не пришла вчера, – виноватым тоном произнесла Ливия, крепко обнимая бабушку. При этом от её внимания не ускользнула то, как мать её, услышав эти слова из уст дочери, с трагическим видом закатила глаза.
 
– Забудь, – отмахнулась Джованна. – Главное, что сегодня ты здесь. Садись, девочка моя, выкладывай, что у тебя нового.
 
Пока Ливия как можно более кратко вводила бабушку в курс последних незначительных событий её повседневной жизни, намеренно опустив лишь ту часть, что была связана с Сейлор, Кристина заняла себя тем, что отправилась на кухню разогревать заранее приготовленную к ужину лазанью. Она всё ещё находилась под сильным влиянием эмоций, обуревавших её с того самого момента, как она сделала очень неприятное открытие касательно своей дочери, а потому, желая оградить мать от подобных терзаний, она отчаянно надеялась на то, что Ливии хватит благоразумия и дальше не упоминать Сейлор в разговоре с Джованной.
 

Когда ужин, во время которого только Джованна искренне наслаждалась едой, был закончен, та, сославшись на уже довольно позднее время, отправилась спать. Стоило Ливии с матерью остаться наедине друг с другом, как на смену искусственно созданной атмосферы легкости и непринуждённости, царившей за столом всё это время, пришла кишащая фантомами невысказанных слов гнетущая тишина. Теперь, в отсутствии убедительного резона, призывающего делать вид, что всё между ними в порядке, они могли, наконец, выставить напоказ свои истинные чувства.
 
Кристина молча убирала со стола, бросая испытывающие взгляды на Ливию, красноречиво показывая, что ожидает того момента, пока та первой прервёт их общее молчание. Ливия, в свою очередь, не очень-то спешила это делать, ведь она прекрасно осознавала, что ничего не значащие разговоры на отвлеченные темы не помогут им обеим почувствовать себя свободными от груза собственных мыслей.
 
– Ты помнишь, о чём мы договаривались по поводу восьмидесятого дня рождения твоей бабушки? – вдруг, ни с того, ни с сего спросила дочь Кристина. Голос её звучал на удивление жизнерадостно, словно она была невероятно довольна тем, что внезапно нашла прекрасную тему для беседы.
 
Ливия, не понимая, уставилась на неё. В сфере последних событий она ожидала услышать от матери всё, что угодно, только не невинное упоминание о приближающемся юбилее её бабушки.
 
– О совместной поездке в Италию. О путешествии во времени, как ты однажды назвала её, – Кристина, видя недоумение дочери, сама ответила на свой вопрос.
 
– Неделя в Италии. Конечно, я помню, – лаконично отозвалась Ливия.
 
Кристина повернула к ней своё сияющее лицо с глазами, горящими предвкушением чего-то прекрасного.
 
– Знаешь, о чём я подумала? О путешествии длиною в два месяца! – ликующе сообщила она и воззрилась на дочь в ожидании её реакции.
 
– Мам, – предупреждающим тоном произнесла Ливия.
Кристина, не обращая на это ни малейшего внимания, радостно строила планы на ходу:
 
– Ты только представь, сколько удовольствия доставит твоей бабушке возможность не торопясь посетить все те места, что связаны в её памяти с её молодостью. Мы могли бы провести по нескольку дней в Риме и Милане, затем отправиться в Венецию, и под конец насладиться видами и местным колоритом Пармы, города, где родилась твоя бабушка. Я знаю, ты там уже была, но разве не приятно было бы вернуться вновь в те места, которые оставили неизгладимый след в твоей душе?
 
– Два месяца – это долго. Никто не даст мне такой длительный отпуск, – спустила её с небес на землю Ливия.
 
Кристина заметно растерялась, но к собственной чести не надолго.
 
– Хорошо. Один месяц – это тоже довольно много. Времени нам хватит с лихвой.
 
Ливия подозрительно сощурилась на мать, прежде чем отважилась задать ей решающий вопрос:
 
– К чему такое длинное путешествие, мам? К чему вообще все эти изменения в планах? Это как-то связано со мной и Сейлор?
 
Кристина предприняла не особо удачную попытку разыграть наивное непонимание, но полные укора глаза выдавали её с головой.
 
– Я говорю о твоей бабушке, о том, сколько радости принесёт ей возвращение на родину, а ты думаешь только о себе, – упрекнула она дочь. – Нет, мой план не связан с тобой и уж тем более с ней. Если бы ты только могла представить себе, каким важным событием станет для бабушки эта поездка, впечатление от которой с ней разделят те, кого она любит больше жизни. Неужели ты не готова уделить её один лишь месяц, забыв для разнообразия о собственных делах?
 
Ливия промолчала в ответ. Скрытые мотивы её матери, пусть она и пыталась замаскировать их потоком красивых слов с благородной подоплёкой, были ясны для неё как день. Надавить на родственные чувства дочери Кристина могла лишь от отчаяния, это Ливия знала наверняка, ведь в любой другой ситуации её мать всегда отличалась благородной деликатностью, позволяющей избежать соблазна совершить даже незначительное поползновение на любую область, касающуюся свободной воли родных ей людей.
 
– Ливия, да пойми ты, все те неожиданные, по крайней мере, для меня, препятствия, на которые натолкнулось наше до этого относительно безоблачное существование, пока мы находимся в пределах нашего маленького Санни Бэй, так и останутся препятствиями, – Кристина решила зайти в своих убеждениях с другой стороны. – Здесь, занятые другими делами, как бы мы ни старались, мы не сможем трезво и в полной мере осмыслить все обстоятельства, приведшие к тому, что мы вдруг перестали понимать друг друга. Этому всё время будет что-нибудь препятствовать – скажем, твоя или моя работа, эта Тейлор, в конце концов.
 
– Сейлор, – с укором поправила мать Ливия и с оскорблённым видом тут же умолкла.
 
– Всё равно, – Кристина была полна решимости донести свою мысль до сознания дочери, а потому сочла свою оговорку незначительной. – Я просто хочу сказать, что находясь вдали от этого города, от нашего привычного окружения, мы сможем взглянуть на всё это не изнутри, как мы это делаем сейчас, а со стороны и я надеюсь, что, таким образом, нам удастся отделить истинные ценности от ложных идеалов. Вот почему единственное, что всем нам сейчас просто необходимо, по разным причинам, – это месяц в Италии.
 
– В Италии? – донёсся удивлённый возглас со стороны двери.
 
Кристина и Ливия синхронно обернулись, только для того, чтобы увидеть, как в кухню, как всегда неторопливо, входит Джованна. Выражение радостного изумления на её покрытом морщинами лице давало понять, что слышала она лишь последние слова и, соответственно, пребывала в полном неведении относительно того, вокруг чего, на самом деле, вращался весь разговор.
 
– Я ошибаюсь, или кто-то здесь говорил о поездке в Италию? – голосом полным радостного воодушевления задала она вопрос.
 
Кристина тут же поспешила, как можно более жизнерадостным голосом, сообщить матери о том, что именно они с Ливией полагали на роль подарка к её восьмидесятилетию. Она торопливо, сбиваясь, в красках расписала той все прелести предстоящего путешествия, не давая своей дочери вставить и слова. Едва она замолчала, Джованна с растроганным видом, неловко смахнув с глаз набежавшие слёзы умиления, заключила в свои тёплые объятия сначала дочь, и затем внучку.
 
– Я даже мечтать не смела, о том, чтобы ещё раз увидеть Италию и, более того, отправиться туда на целый месяц в компании моих любимых девочек. Спасибо вам обеим за то, что вы только что дали мне возможность вновь почувствовать, как это замечательно – жить предвкушением чего-то волнующего.
 
В голосе и всём облике Джованны было столько радостного волнения, что Ливия к собственному разочарованию поняла вдруг, что просто не сможет теперь оборвать эту бабушкину необъятную радость, сообщив, что она, вероятно, не сможет присоединиться к ним с матерью в этой поездке. Спускать с небес на землю стариков, как и детей, в понимании Ливии было делом довольно жестоким, а когда речь шла о её собственной, горячо любимой бабушке, мысль о том, чтобы сделать это, была и вовсе невыносимой. Они с Сейлор как-нибудь это переживут, решила она. В конце концов, речь шла всего лишь об одном месяце, о каких-то четырёх неделях. Да только эти четыре недели, подсказывал ей её внутренний голос, имеют одно значение в том случае, когда отношения двух людей уже устоялись, и совершенно иное, когда, как в их с Сейлор ситуации, они ещё не переросли шаткую стадию расцвета. Иными словами, Ливия просто боялась того, что Сейлор за время её отсутствия тоже может взглянуть на их отношения со стороны, сделать то, к чему так настойчиво призывала Ливию её мать. Что если она сочтёт их неперспективными или не имеющими смысла?
 

Глава 14
 

Когда на следующий день Ливия кратко изложила Сейлор содержание её разговора с матерью и, конечно же, упомянула об Италии, сразу же добавив, что поездка, вероятно, займёт не меньше месяца, Сейлор, изо всех сил стараясь сохранять оптимистический настрой, одобряюще произнесла:
 
– Ливи, я считаю, что эта просто превосходная идея! Люди в таком почтенном возрасте, как твоя бабушка, судя по моим многолетним наблюдениям, уже не мечтают о каких-то конкретных, материальных ценностях. По крайней мере, многие из них за свою долгую жизнь научились ценить не то, что можно потрогать руками, а нечто неуловимое, что можно лишь почувствовать, а потому лучшим подарком для таких людей будет проявление к ним даже незначительной доли любви и внимания со стороны близких. Хотя возраст человека не так уж важен. Сколько бы лет ему не было, ничто так не греет его сердце, как понимание того, что о нём думают, хотят сделать ему приятное. Я уверена, твоя бабушка после такой новости пребывает на седьмом небе от счастья.
 
Ливия в знак согласия медленно кивнула головой, затем обвила одной рукой плечи Сейлор и нежно, одним едва различимым движением притянула её к себе, так, что голова той оказалась на её плече. Приятное, успокаивающее ощущение прикосновения длинных волос Сейлор к щеке Ливии, рождало глубоко внутри неё стремительно разрастающуюся тёплую волну, которая достигнув её сердца, незамедлительно разлилась в нём океаном безмятежности. Как ни велико было желание Ливии раствориться в этом ощущении, она не позволила себе этого сделать. Ей ещё предстояло открыть Сейлор все свои опасения. Нужно было лишь дождаться подходящего момента, но он всё не наступал. В конце концов, Ливия решила пойти по самому простому пути – отложить всё самое неприятное на потом.
 
Они сидели на выкрашенной в жемчужно-белый цвет скамейке в парке, что раскинулся в нескольких кварталах от клиники, где работала Ливия. День был не по-летнему прохладный и, гармонично перекликаясь с меланхоличным настроением Ливии, в течение проведенного ими в парке часа, минута за минутой становился всё более и более пасмурным. Мрачные, с рваными краями облака, подгоняемые ветром, образовывали массивные нагромождения, недвусмысленно предвещающие скорый обильный дождь.
 
– Ты даже не представляешь, Сейлор, насколько ты права, – после затянувшейся паузы, наконец, заговорила Ливия, оторвав взгляд от низко нависающего над ними, набрякшего дождём неба, вид которого по своей хмурости соревновался с её настроением, а потому был просто не в состоянии поднять её дух – Но одна лишь мысль о том, что мы уезжаем так скоро, повергает меня в уныние.
 
– Как скоро? – быстро спросила Сейлор, надеясь на то, что голос её при этом не прозвучит слишком обеспокоенным.
 
– На следующей неделе, – Ливия виновато улыбнулась. – Как бы я хотела позвать тебя с собой!
 
– Мне хочется верить в то, что, отправься я с вами, это не создало бы никаких проблем и всё прошло бы замечательно, но, на самом деле, живя в реальном мире, мы обе знаем, что это превратило бы вашу поездку в череду бесконечных споров. Ввиду всех известных обстоятельств, я могу сказать лишь одно – поезжай и ни о чём не беспокойся. Четыре недели, проведённые по разные стороны Атлантики – это не так уж много.
 
Сейлор лукавила, и сама прекрасно отдавала себе отчёт в том, что пытается убедить не столько Ливию, сколько себя в том, что ничего страшного не произойдёт, если они проведут месяц порознь. На самом же деле, она не могла представить себе даже один день без Ливии, не то, что месяц. Практически с того самого момента, когда они с Ливией пришли к выводу о том, что, по-видимому, вся вселенная желает того, чтобы они были вместе, Сейлор ощущала себя частью нерасторжимого целого, принадлежащему совсем другому миру, недоступному её пониманию раньше, но такому знакомому теперь. Каким будет этот мир, когда Ливия будет совсем на другом континенте, гадала Сейлор.
 
Ливия нервно гладила её по плечу, явно не решаясь высказать какую-то мысль, терзавшую её всё это время. В любой другой день, Сейлор одним лишь ободряющим взглядом могла бы подтолкнуть её к тому, чтобы, наконец, озвучить эту мысль, но в этот раз она была совсем не уверена в том, что хочет её услышать.
Крупные, тяжёлые капли дождя прервали неторопливое течение их невесёлых мыслей. Выстукивая на листьях осенявшей девушек кроны старого вяза свою незамысловатую мелодию, обрушившийся с неба водный поток ознаменовал окончание обсуждения столь животрепещущей для них двоих темы.
 

По дороге домой, проезжая по внезапно опустевшим улицам, Сейлор равнодушно наблюдала, как хлынувшая на город дождевая вода заполняет собой всё вокруг, бойкими ручьями устремляется к водостокам. Тонкие струйки дождя под воздействием встречного воздушного потока лениво ползли вверх по всему полотну лобового стекла. Дворники едва справлялись с обрушившимся на машину, как впрочем, и на весь Санни Бэй, ливневым дождём. Всё, что могла разглядеть Сейлор за пеленой водяных капель, были размытые красные мазки огней ехавшей впереди машины. Стихия разгулялась во всю свою немалую мощь, и Сейлор, каким бы странным ей самой это не казалось, была ей за это благодарна. Она подозревала, что ей было бы гораздо труднее свыкнуться с той новостью, которую вывалила на неё Ливия, если бы погода шла в разрез с направлением и настроем её мыслей, и день был бы солнечным, призывающим наслаждаться жизнью. Наверное, всё дело в идеальном созвучии состояний – её собственного, внутреннего и атмосферного, сделала вывод она.
 
Вбежав в дверь своего дома, и осторожно стряхнув успевшие приземлиться на её одежду крупные капли дождя, Сейлор замерла как вкопанная, поражённая тем, что она увидела перед собой. К её величайшему изумлению её мать, которая, насколько было известно Сейлор, должна была в это время находиться на работе, сидела прямо на полу, скрестив ноги, и, полностью погруженная в себя – настолько, что даже звук открывшейся, а затем вновь с громким щелчком захлопнувшейся двери остался ею незамеченным – пристально вглядывалась в одну из художественных работ своей старшей дочери. Ту самую, в центре которой Сейлор с любовью и особой тщательностью изобразила сидящую на камне Ливию.
 
Сейлор вспомнила, как накануне вечером она перенесла все четыре морских пейзажа в гостиную, намереваясь выбрать подходящее место для того, чтобы их развесить, но затем, что-то отвлекло её, и она благополучно забыла о картинах. До того самого момента, как в глаза ей бросилась непривычно напряжённая поза матери, сосредоточенной на скрупулезном изучении пейзажа или, что казалось Сейлор более вероятным, изображения Ливии.
 
– Мам? – окликнула Карлу Сейлор.
 
Та чуть заметно вздрогнула, неожиданно услышав голос дочери за своей спиной, но затем, быстро справившись с охватившей её на долю секунды растерянностью, голосом полным уверенность и спокойствия произнесла:
 
– Она красивая, не правда ли?
 
Сейлор преодолела в себе соблазн сделать вид, что не понимает, о чём речь.
 
– Да, красивая, – просто ответила она и села рядом с матерью.
 
– Я хочу сказать, – продолжала Карла, – что она необыкновенно, даже экзотически красива. Струящиеся чёрные волосы, потрясающей красоты профиль, без малейшего изъяна фигура. Всё это мгновенно притягивает взгляд и тебе хочется смотреть на неё бесконечно, как на произведение искусства.
 
Сейлор, недоумевая, слушала, как мать её рассыпается в весьма неожиданных комплиментах по поводу внешности Ливии, о которой она, в действительности, могла судить лишь по работе дочери, поскольку так ни разу с той и не встретилась. Безуспешно пытаясь угадать дальнейший ход мыслей Карлы, Сейлор попутно размышляла о том, насколько видение Ливии её матерью отличается от того, что та представляет собой в реальности. Ливия не была совершенством без малейшего недостатка. Сейлор просто не смогла бы даже одну минуту находиться рядом с особой, чья безупречность способствует лишь развитию комплекса неполноценности у окружающих. Нет, Ливия была всем чем угодно, но не идеалом.
 
– Я полагаю, характер её под стать внешнему виду, – не унималась Карла. – Иначе и быть не может, ведь ей каким-то образом удалось быстро очаровать даже Мэдди, а мы все прекрасно осведомлены о том, насколько придирчиво она оценивает людей.
 
– Я не совсем понимаю, что ты пытаешься всем этим сказать, – перебила её Сейлор.
 
Карла словно бы ждала этого вопроса. Она вся вдруг оживилась и голосом полным энтузиазма с готовностью ответила дочери:
 
– Я хочу сказать, что я понимаю всю природу твоего обожания и восхищения этой Ливией. Я больше чем уверена, узнай я её хоть немного, я чувствовала бы то же самое.
 
– А я-то думала, ты любишь папу, – Сейлор предприняла не слишком успешную попытку свести всё к шутке.
 
– Конечно, ведь это два абсолютно разных чувства, – возбуждёно проговорила Карла. – Они не имеют ничего общего. Я знаю, что ты убеждена, что любишь Ливию. Согласна, ты действительно её любишь, но всё дело в том смысле, который кроется за таким ёмким понятием, как любовь. В самой любви нет ничего плохого, она на все сто процентов положительна.
 
– Я знаю это, – нетерпеливо вставила Сейлор. – Так к чему ты ведёшь?
 
– К тому, – торжественно начала Карла, – что именно на любви основывается самая близкая дружба, имеющая в сердцевине своей глубочайшую, теснейшую связь двух людей, не важно, какого пола и возраста. Такая дружба – это редкий дар и её легко спутать с романтической любовью. По-видимому, это именно то, что произошло в вашем с Ливией случае. Да, ты любишь её, но ты, что весьма очевидно, в неё не влюблена.
 
Сейлор исподлобья бросила на мать укоризненный взгляд, давая понять, что она абсолютно не согласна ни с одним словом из этой интерпретации всего того, что происходит между ней и Ливией. Перехватив этот мрачный взгляд, Карла воскликнула:
 
– Не стоит тебе обижаться, Сейлор. С твоим практически полным отсутствием опыта в сердечных делах, не удивительно, что ты легко могла принять одно за другое. Даже более искушённому человеку подчас бывает сложно разобраться в себе, в хитросплетении своих чувств.
 
Этот разговор – ни о чём, думала Сейлор, слушая Карлу. Сейлор всегда крайне остро воспринимала случаи, когда её чувства, о природе которых, теоретически, могла знать лишь одна она, подвергались со стороны кого-либо тщательному анализу с последующими, по большей части в корне неверными выводами.
 
– Что-то подсказывает мне, что мы с тобой вряд ли поймём друг друга, – резко ответила она на слова матери, стоило той умолкнуть. – Я вижу то, что есть на самом деле, а ты – то, что тебе хочется видеть. В таком случае, останемся каждая при своём мнении.
 
Это предложение было скорее следствием её хорошего воспитания, чем её истинного желания. На самом деле, подобное положение вещей её не устраивало, ведь твердо веря в то, что права именно она, Сейлор в тайне просто жаждала доказать это матери, и не только ей, но каждому, кто решиться высказать подобные сомнения в том, какова в действительности природа её чувства к Ливии.
 

Ливия всё оставшееся до поездки время старательно изображала всецелую погружённость в радостные хлопоты. Она даже выкроила время, чтобы вместе с бабушкой отправиться за покупками. Всё это предприятие закончилось тем, что они обе накупили себе неимоверное количество новых нарядов самых жизнерадостных расцветок. Ливия в своих мыслях старательно обходила стороной всё то, что так тревожило её с того самого момента, как судьба поездки была решена положительно. Все те, ставшие теперь чуть более редкими часы, что они с Сейлор проводили вместе, они обе делали всё возможное, чтобы ничем не омрачать то время, что принадлежало лишь им двоим. Тема Италии в их разговорах звучала крайне редко, и каждый раз, при упоминании о ней, между девушками повисала мучительная пауза. Так продолжалось до одного воскресного вечера, когда сидя на кухне в квартире Ливии, и пристально наблюдая за тем, как та импровизирует на тему какого-то необычного салата, Сейлор вдруг огорошила её сообщением о том, что она собирается устроить для Ливии особенное свидание, что-то вроде прощального ужина, чтобы как следует пожелать ей счастливого пути.
 
– Ужин? – взволнованно переспросила Ливия, оторвавшись на миг от своего салата, в глазах её светилось любопытство. – Звучит просто потрясающе. Где и когда?
 
Сейлор плавно, как пантера, скользнула ей за спину, обвила руками её талию и дразнящее прошептала ей в ухо:
 
– Не пытайся испортить сюрприз.
 

С тех пор, как в голову Сейлор пришла мысль об этом свидании-сюрпризе, она жила одной лишь ею. Мысленно вновь и вновь прокручивала она различные варианты возможного для такого случая антуража, пока не решила, что ничто не подойдёт для этого лучше, чем то самое место на берегу, где она впервые увидела Ливию на палубе яхты. Романтичной натуре Сейлор просто необходимо было во всём усматривать связь. Именно такие мелочи наполняли для неё особым смыслом самые обычные, повседневные события, а когда дело касалось чего-то особого, как это предстоящее свидание, то такая связь была просто необходимой.
 
В решающий день – день накануне отъезда Ливии, Сейлор, едва солнце скрылось за линией горизонта, отправилась на берег. Мягкие сумерки укрывали всё вокруг прозрачной голубоватой дымкой, создавая впечатление таинственности, что только усиливало романтический настрой Сейлор. Широкий, плоский камень, на котором в своё время позировала Ливия, казался просто созданным для полуночных пикников на берегу. Любовно обласкав взглядом его практически идеально ровную поверхность, Сейлор неторопливо занялась своими приготовлениями. Накануне вечером она провела несколько часов с карандашом в руке, делая небольшие зарисовки, пытаясь подобрать тот вариант оформления импровизированного стола, который безоговорочно соответствовал бы атмосфере особенного свидания. Теперь, руководствуясь мысленным образом самого удачного из них, Сейлор, негромко напевая услышанную утром песню, грациозно двигалась вокруг камня, воссоздавая существующую пока лишь в её воображении композицию из тонких, высоких свечей в изящных серебряных подсвечниках и благоухающих белых лилий с плотными, отогнутыми по краям лепестками.
 

– Закрой глаза и не вздумай подглядывать! – смешным голосом скомандовала Сейлор, за руку вытаскивая Ливию из машины.
 
Та послушно сомкнула свои длинные пушистые ресницы и замерла с покорным видом, позволяя Сейлор вести её за собой, куда ей заблагорассудится. Мысль о позднем свидании на берегу заставляла её внутренне трепетать от радостного предвкушения. Осторожно ступая, она следовала за направляющей её рукой Сейлор. Это было невероятно волнующее ощущение – не видеть Сейлор, а лишь чувствовать мягкое прикосновение её прохладных пальцев к своей ладони, полностью довериться ей, зная, что она каждый раз будет заботливым голосом заблаговременно предупреждать о каждом малейшем препятствии на их пути.
 
– Мы на месте. Можете открывать свои прекрасные глаза, принцесса, – послышался полушёпот Сейлор в ту же секунду, как они, пройдя пешком значительное расстояние, остановились.
 
Первое, что увидела Ливия, распахнув глаза, были мерцающие в полной темноте таинственные огоньки, пляшущие на кончиках тончайших свечей. Они бросали живые, размытые блики на белеющие во тьме крупные головки лилий, матовое стекло ещё не наполненных бокалов, привлекая на свой свет тонкокрылых мотыльков. Последние исполняли в воздухе свой замысловатый танец, порхая, словно отсветы разноцветных фонариков. Шелестящий шум плещущихся поблизости волн создавал превосходное звуковое оформление для старательно созданной Сейлор романтической обстановки. Тончайшая серебристая корона только что народившегося месяца торжественно венчала представшую её глазам картину.
 
– Если бы я не была уже безнадёжно в тебя влюблена, то сегодня ты точно покорила бы меня, – сияя глазами, выдохнула Ливия.
 
– Мне следует считать это комплиментом в адрес моих способностей или банальным любовным воркованием? – кокетливо улыбнулась Сейлор.
 
– Первым, – беззаботно отозвалась Ливия, – а может и тем, и другим.
 
Она медленно сделала несколько шагов в направлении восхитившей её красоты, затем, обернувшись, с загадочной улыбкой на губах, поманила за собой Сейлор, а когда та, приблизившись, оказалась в её нежных объятиях, Ливия задумчиво произнесла:
 
– Я хочу запомнить это мгновение навсегда, чтобы и через десятки лет, которые уже берут свой отсчёт с этой самой минуты, вспоминать о том, что однажды одним лишь красивым, необычным жестом, ты наполнила моё сердце чистой радостью. Когда я думаю о том, что ты сделала для меня, я испытываю в душе невероятную лёгкость. Словно я не стою обеими ногами на твёрдой земле, а парю где-то высоко в небесах в окружении мерцающих звёзд.
 
– Прекрасная речь, Ливия, но если ты полагаешь, что я никогда уже не смогу превзойти саму себя, то тебя ждёт приятное разочарование. Я на многое способна, – усмехнулась Сейлор.
 
Ливия быстро приложила палец к её губам, затем с наигранным укором проговорила:
 
– Вообще-то, я собиралась закончить свою речь поцелуем, но так как ты, оказывается, не способна спокойно слушать даже одну минуту не перебивая, то останешься без него.
 
Сейлор рассмеялась, затем, протестующе мотнув головой, медленно приблизила своё лицо к лицу Ливии.
 
– Даже не мечтай, улыбнулась та. – Получишь свой поцелуй только после ужина, если будешь себя хорошо вести.
 
Сейлор молниеносно обхватила голову Ливии своими ладонями и крепко, даже яростно поцеловала её.
 
– Я не из тех, кто легко сдаётся, – бросила она с лукавой улыбкой, отходя в сторону.
 

За ужином их игривое настроение постепенно сошло на нет. Сейлор и Ливия всё больше молчали, каждая ведя мысленный диалог сама с собой. Сейлор, переживая по поводу того, что следующий раз, когда они с Ливией смогут побыть наедине, наступит не раньше, чем через месяц, утешала себя мыслями о том, что воспоминаний об этом вечере ей должно хватить на то, чтобы как-нибудь пережить разлуку. Ливия же, не сводя глаз со своей любимой, старалась запечатлеть в памяти каждую её отдельную чёрточку, каждое едва уловимое изменение выражения её освещенного слабым, неверным светом горящих свечей лица. Ливия сама удивлялась тому, что обе они воспринимают это временное расставание слишком болезненно. В конце концов, миллионы влюблённых жизнь разбрасывает в разные стороны и на более долгий срок, и это не становится для них концом света. С другой стороны, размышляла Ливия, для каждой пары их ситуация самая непростая, особенная, а потому, в каждом конкретном случае, людям должно казаться, что за всю историю человечества, они первые оказываются проклятыми вынужденной необходимостью провести долгое время порознь.
 
– Откуда вся эта неизбывная грусть в глазах? – вдруг неожиданно спросила её Сейлор, протянув руку и проведя кончиками пальцев по её щеке.
 
– Ты ведь прекрасно знаешь, откуда, – невесело улыбнулась Ливия.
 
– Да, но я полагала, что мы уже немного свыклись с мыслью о твоём отъезде. В конце концов, ты вернёшься, и мы снова будем вместе, – Сейлор очень старалась придать своему голосу самое оптимистичное звучание.
 
Ливия молча покачала головой, отведя в сторону подозрительно блеснувшие влагой глаза.
 
– В чём дело? – Сейлор обеспокоено заглянула Ливии в лицо, взяв её за руку.
 
Ливия, растроганная этим простым успокаивающим жестом, решила, наконец, облечь в слова своё главное беспокойство:
– В том, что у меня нет полной уверенности, что после моего возвращения всё между нами останется таким же, как теперь. Мне становится страшно от мысли, что за то время, что меня здесь не будет, что-нибудь может измениться.
 
– Ты настолько мне не доверяешь? – нахмурилась Сейлор.
 
– Тебе я как раз доверяю, – попыталась объяснить Ливия. – Я не доверяю всем остальным.
 
От волнения она не могла больше сидеть на одном месте, а потому принялась расхаживать вокруг, бурно жестикулируя, стараясь донести до сознания Сейлор смысл своих, до недавних пор надёжно сокрытых в глубине её души, опасений за их будущее.
 
– Сейлор, для меня ведь не является секретом то, что твоя семья не испытывает больших восторгов от мысли о том, что мы с тобой встречаемся. Что если они или кто-то ещё попытаются убедить тебя в том, что всё то, что происходит между тобой и мной, то, что нам посчастливилось найти на пересечении наших жизней, это не есть благо.
 
– Если бы я была настолько зависима от мнения других, то не сидела бы сейчас здесь с тобой, – раздражённо произнесла Сейлор, поднимаясь вслед за Ливией. – Я прекрасно осознаю, что ещё ни единожды кто-нибудь примется убеждать меня в том, что я ничего не понимаю ни в этой жизни, ни в самой себе, да только когда я твердо уверена в том, что права именно я, моя позиция не пошатнётся ни на миг. И если ты во мне сомневаешься, то тогда что ты вообще делаешь рядом со мной?
 
Сейлор отдавала себе отчёт в том, что тон её голоса медленно начинает повышаться, но ей уже было себя не остановить. Намёк на сомнение в её способностях отстоять то, во что она верит, явственно прозвучавший в голосе Ливии, пронзил её чувством глубокой обиды. Ливия осторожно протянула к Сейлор руку, надеясь простым мягким прикосновением утишить силу обуявших её эмоций, но та, нервно дёрнув плечами, ловко вывернулась из под ладони подруги и, отшагав приличное расстояние вдоль укрытой мглой береговой линии, замерла на самом краю крутого, но по счастью не слишком высокого обрыва, крепко зажмурив глаза и с силой прижав ладонь ко лбу.
 
Сейлор сама не могла понять, что конкретно заставило её так внезапно вспылить. Были ли это действительно слова Ливии и прозвучавшие в них сомнения относительно её, Сейлор, постоянства, или же свою роль сыграли её собственные, так старательно загнанные в самый потаённый уголок её души переживания, связанные с отъездом Ливии, а возможно, и то, и другое вместе.
 
– Отойди от края, Сейлор, – раздался за её спиной голос Ливии. Та крадучись, приблизилась к Сейлор ещё на полшага и умоляющим тоном повторила просьбу: – Пожалуйста, Сейлор. Ты ведь можешь сорваться вниз. Давай вернёмся назад и спокойно поговорим.
 
– Мне кажется, моя дорогая, на сегодня нам разговоров достаточно. Ещё один – и я рискую узнать о себе ещё что-нибудь новое и полностью потерять уверенность в самой себе, – резко ответила Сейлор и, сверкнув глазами и приподняв вверх подбородок, с вызовом уставилась на Ливию.
 
– Прости. В мои намерения не входило оставить тебя с ощущением того, что я хоть сколько-то сомневаюсь в тебе, потому, что это совсем не так. Я лишь хотела… – голос её сорвался, и она умолкла, не решаясь продолжить. Затем, вновь чуть слышно повторила: – Прости меня.
 
– Не стоит извиняться за это, Ливия, – не меняя резкого тона, ответила ей Сейлор. – Ведь ты всего лишь сказала правду. Да, мне бы хотелось, чтобы ты мне доверяла, но если это не так, то я даже рада, что узнала об этом сейчас, а не после твоего возвращения и, в таком случае, довольно предсказуемого, последующего за ним допроса с пристрастием.
 
– Господи, Сейлор, почему тебе так трудно поверить в то, что я совсем не это имела в виду! – в отчаянии воскликнула Ливия.
 
– Да потому, что я слышала твои слова своими собственными ушами! – повысив голос, почти закричала Сейлор. – Потому, что понять их смысл не составляло особого труда!
 
– И, тем не менее, ты так ничего и не поняла!
Ливия в отчаянии сделала шаг вперед и тут же натолкнулась на подавшуюся ей навстречу Сейлор. Туман внезапно вспыхнувшей ярости, застивший их рассудок, тормозил их способность быстро реагировать на происходящее, а потому они не сразу осознали, что произошло. Ещё долю секунды назад они кричали друг на друга, а мгновение спустя, сплетясь в тесном до боли объятии, слились в жадном, отчаянном поцелуе. Сейлор с остервенением целовала лицо, шею, плечи Ливии, исступлённо прижимала её к себе всё крепче и крепче. В эту минуту она почти ненавидела её и, в то же время, не могла представить себе, что она вообще в состоянии оторваться то неё. Одним резким, сильным движением она потянула податливую, полностью покорную её воле Ливию за собой вниз, на влажный от солёных морских брызг песок, на вкраплённые в него мелкие, отшлифованные водой камешки, неровные края которых больно впивались в её тело, но она, словно пребывая в каком-то полузабытьи, этой боли почти не ощущала. Всё, что она чувствовала, это плавно скользящие по её спине руки Ливии, всё, что видела перед собой, это широко распахнутые, устремлённые прямо на неё, полные любви глаза – завораживающие, затягивающие, завлекающие в свои тайные глубины два чёрных омута.
 

Когда всё закончилось, Сейлор, не оставляя себе возможности раствориться в ощущении умиротворенности, которое дарило ей надёжное объятие Ливии, торопливо вскочила на ноги и натянула одежду, стряхнув налипшие на неё крошечные песчинки. Ливия, не двигаясь, молча наблюдала за ней.
 
– Ты можешь взять мою машину, ключи здесь, – будничным тоном бросила Сейлор, положив связку на песок. – Я заберу её завтра, а сейчас я хочу пройтись пешком.
 
Она чувствовала просто жизненную необходимость затушить всё ещё бушевавшее внутри неё пламя, и она очень рассчитывала на то, что бодрящий ночной воздух сделает это за неё.
 
– Сейлор, скажи, что ты всё ещё любишь меня, – донёсся до её слуха тихий голос Ливии.
 
Сейлор мгновенно оказалась возле неё и, буквально рухнув на колени, быстро покрыла поцелуями всё её лицо.
 
– Я люблю тебя, Ливия, очень люблю, но сейчас мне лучше уйти.
 

Оставшись одна, Ливия поднялась со своего импровизированного ложа и осторожно вошла в покачивающиеся у берега волны, в надежде отвлечься от мыслей о руках Сейлор, ещё несколько минут назад крепко сжимавших её в объятиях, прижимавших её к толще песка, податливо принимающего очертания её тела. Ливия была сильно обескуражена всем, что произошло между ней и Сейлор этой ночью. Всё это было так далеко от того заманчивого образа тихого, приятного вечера, какой она, и, вероятнее всего, Сейлор была с ней в этом полностью солидарна, лелеяла в своём воображении последние несколько дней. То, чем этот самый вечер обернулся, оставило её в полной растерянности. Сейлор всё ещё сердилась на неё, это было ясно как день, и это не беспокоило бы Ливию так сильно, если бы у них двоих оставалось чуть больше времени, чтобы вместе пережить это глупое подобие ссоры, но всё, что у них было, это лишь несколько часов до утра, когда Ливии предстояло сесть в самолёт. За такое короткое время, Ливия была в этом убеждена, что-то изменить вряд ли возможно. С этими не приносящими никакого утешения мыслями Ливия осторожно легла на воду и вся отдалась мерному покачиванию волн, на гребнях которых, словно капли расплавленного серебра, дрожали отсветы далёких звёзд.
 

Утро наступило неожиданно быстро. Время до отъезда не тянулось еле-еле, как это обычно бывает, а стремительно проносилось мимо, оставляя после себя шлейф горько-сладкого ощущения того, что что-то важное уходит вместе со временем, исчезает как песок сквозь пальцы, и это что-то, так или иначе связано с Сейлор. Проснувшись, Ливия долго лежала, равнодушно уставившись в пустоту, не чувствуя в себе абсолютно никакого желания даже вылезать из-под одеяла. События прошедшей ночи всё ещё сохраняли свою власть над ней, над её настроением, к тому же, словно одних воспоминаний ей было мало, ей всю ночь снилась Сейлор – то взвинченная до предела, как несколько часов назад, то печальная, с глазами полными неизбывной тоски. Желание услышать её голос заставило Ливию протянуть руку за телефоном, но едва её пальцы сомкнулись на черном корпусе телефонной трубки, как по комнате разлилась мелодичная трель звонка.
 
– Алло, – рассеянно произнесла в трубку Ливия.
 
– Ливи, это я, – раздался тихий виноватый голос Сейлор. – Ты когда-нибудь простишь меня за вчерашнее?
 
Ливия нервно рассмеялась, частично от облегчения, которое принёс ей звук голоса Сейлор, звучавший, казалось, в самой её голове, частично от волнения, котороё неожиданно охватило её, стоило ей подумать о минувшей ночи.
 
– Всё в порядке, – это было всё, что она смогла произнести в ответ, хотя, на самом деле, на кончике её языка дрожало множество слов, которые могли бы прозвучать гораздо более убедительно.
 
Сейлор, в свою очередь, глубоко вздохнула.
 
– Забудь обо всём, что я наговорила тебе вчера. Я не отдавала себе отчёта в том, что делала, а когда, много позже, туман обиды в моей голове рассеялся, и я поняла, что именно я натворила, мне стало так стыдно, что я чуть было не позвонила тебе прямо среди ночи. Лишь только мысль том, что тебе перед предстоящим перелётом просто необходимо выспаться, остановила меня в последний момент.
 
– Так за что именно тебе стало стыдно, – усмехнулась Ливия, – за слова, что ты выкрикнула мне в лицо, или за то, что произошло после?
 
– За первое, конечно, а вот о втором я как раз не жалею, – голос Сейлор звучал слегка смущённо.
 
– Я тоже, – тихо выдохнула Ливия.
 
После небольшой паузы, не найдя лучшего способа переменить тему, Сейлор с надеждой спросила:
 
– Что ты скажешь, если я провожу тебя до аэропорта? Конечно, если ты не против того, чтобы твоя мама и я вновь пересеклись в одном и том же месте.
 
– Сейлор, конечно я хочу, чтобы ты поехала с нами в аэропорт! Я не смогу уехать, не попрощавшись с тобой. Забудь о моей маме, забудь обо всём и приезжай сюда, – Ливия даже в мыслях не допускала возможности того, что Сейлор не будет с ней рядом, чтобы обнять её на прощание.
 
– В таком случае, я могла бы вас всех отвезти, так вы сэкономите на такси, – тут же выдвинула предложение Сейлор.
 
– Хочешь расплатиться за вчерашнее? – поддела её Ливия, затем уже серьёзным тоном добавила: – На самом деле, это было бы просто замечательно! Кстати, твоя машина припаркована прямо за твоим домом.
 
– Тогда я буду у тебя через полчаса. Жди!
 
Повесив трубку, Ливия, почувствовав внезапный прилив сил, выбралась из постели и отправилась в душ. Ей не терпелось увидеть Сейлор, чтобы не только по её голосу, но и по глазам, убедиться в том, что в их отношениях вновь воцарился полный штиль или хотя бы его подобие.
 

– Мам, мы же договорились, что возьмём только по одному чемодану, а ты уже третий укладываешь в багажник! – с притворным возмущением воскликнула Ливия, наблюдая за тем, как Кристина пытается найти в тесном багажнике Хонды Сейлор место для всего своего багажа.
 
– Если ты можешь отправиться в поездку практически без ничего, то я не могу! – последовал категоричный ответ. – Вместо того чтобы спорить, лучше помоги мне.
 
Сейлор, вслушиваясь в эту перепалку, тихо посмеивалась. Она оставалась сидеть в машине, не вняв настойчивым уговорам Ливии, чтобы не становиться лишний раз для матери подруги живым напоминанием о том, что она никак не могла принять в своей дочери. Сначала, когда Кристина увидела, что Ливия подъехала к её дому не одна, и тем более, когда узнала, с какой именно целью она притащила с собой Сейлор, на лице её проступило явственно читаемое недовольство, но теперь, поддавшись суматохе сборов, она просто старательно игнорировала Сейлор, что, тем не менее, нисколько не мешало её по-хозяйски распоряжаться свободным местом в багажнике её машины.
 
Ливия, памятуя о том, что в вопросе оптимального количества вещей, необходимых в поездке, с её матерью спорить просто бесполезно, оставила эту тему, как только она перестала её забавлять, обратив всё своё внимание на то, чтобы помочь бабушке с её багажом. Едва Джованна устроилась на заднем сидении машины, она мгновенно забросала Сейлор благодарностями за то, что та любезно согласилась пожертвовать своим личным временем для того, чтобы избавить их от лишних хлопот. Ливия откровенно веселилась, слушая бесконечный обмен любезностями между своей бабушкой и Сейлор, а также воображая, насколько эти бесконечные восторги Джованны, не посвящённой во все тонкости действительного положения вещей, должно быть, в душе претят её более осведомлённой матери.
 

– Какая милая девушка эта Сейлор, – с одобрением и искренним восхищением в голосе выдала свой окончательный вердикт Джованна, когда она сама, её дочь и внучка удобно расположились в своих креслах на борту Боинга, готовые отправиться в страну, на земле которой когда-то было положено начало истории их семьи.
 
Ливия, едва этот комментарий коснулся её уха, почувствовала, как губы её непроизвольно растянулись в довольной улыбке. Бросив быстрый взгляд на пристально разглядывающую её мать, она торопливо прикрыла нижнюю часть своего лица ладонью, словно надеялась этим сдержать рвущееся наружу мимолётное ощущение радости то того, что в этот день она впервые услышала восторженные слова в адрес своей возлюбленной. Лучшим из всего этого было то, что слова эти прозвучали из уст кого-то, кем она всю свою жизнь непомерно восхищалась и чьё мнение, что бы ни происходило в её жизни, с течением времени не теряло для Ливии своей весомости, своей значимости. Пользуясь тем, что место её было у прохода, Ливия, в надежде хоть как-то укрыться от проникающего в самую её душу взгляда матери, сделала вид, что внимательно наблюдает за рассаживающимися на свои места пассажирами. Пока взгляд Ливии равнодушно скользил по бессчётным рядам кресел, мысли её, неподвластные её воле, плавно возвращались к тем незначительным событиям, что произошли перед самой их посадкой на самолёт. Ливия вновь и вновь проигрывала в памяти тот момент, когда они с Сейлор, улучив минутку, нырнули в разномастную толпу провожающих только для того, чтобы, укрывшись от осуждающего ока Кристины, успеть запечатлеть на губах друг друга прощальный поцелуй. Затем они долго, не размыкая объятий, не отводя друг от друга полных грусти глаз, не двигались с места, без слов обмениваясь надеждами на то, что эти четыре недели разлуки пролетят незаметно, и скоро они снова будут вместе. Последнее касание холодных от волнения пальцев, последнее, полное тихой нежности переплетение взглядов, и Ливия, теперь уже одна, без внушающего ей значительную долю спокойствия и уверенности присутствия рядом Сейлор, поспешила догонять мать и бабушку.
 
Полчаса спустя, сидя в просторном салоне Боинга, Ливия вспоминала прощальный взгляд Сейлор и вновь пыталась убедить себя в том, что разлука их не будет столь уж долгой, что, в конечном счёте, после ночных треволнений всё обернулось как нельзя лучше. «Всё будет хорошо», – повторяла она про себя как мантру, но, тем не менее, какой-то неприятный, не дающий покоя осадок от их с Сейлор недавней ссоры остался в душе у Ливии, и теперь она увозила его с собой в Италию.