Эх, жизнь комендантская! (главы 7-10)

7. Тобик
 
Завелся при комендатуре щенок. То ли сам пришел, то ли патрульные матросы подобрали, но прижился он. После обеда у губарей* всегда, что-то оставалось. А может, это губарям после Тобика оставалось? Но кушал он хорошо и коменданту нравился. Петр Васильевич с ним даже играть соизволил.
 
Но отметили одну особенность у собачки. Чем больше Тобик становился, тем больше офицеров ненавидел, а особенно невзлюбил он коменданта, который, как уже говорилось, к нему благоволил. Как-то Петр Васильевич принес для Тобика беляш. Тобик беляш съел, а когда Петриков его погладить попытался, тот его за палец цапнул. Причем до крови. Очень это коменданта огорчило. Тем более что было непонятно, за что такая неблагодарность?
 
Он поручил прапорщику Парфенову, начальнику ВАИ, выяснить. Но у того отношения с Тобиком еще изначально не заладились. Ничего он не узнал. И только Гришаня, тоже прапорщик, который машины классно чинил, разобрался, в чем дело.
 
Когда Тобик подрос, матросы, что в патрули ходили, его особой дрессуре подвергли. Почти каждый день они ему шитым крабом** в нос тыкали, пока он визжать и лаять не начинал. Тогда краб прятали и угощали. Потом краб опять появлялся, и бедный Тобик по носу им получал. Вот он всех крабоносцев, то есть офицеров и прапорщиков возненавидел, а особенно тех, кто шитые крабы носил. У нас в комендатуре только Петриков такой имел. Генерал же в комендатуре и вовсе никогда не появлялся.
 
* Губари – (воен. сленг) арестованные на гауптвахте.
** Краб – кокарда на морской офицерской фуражке. Особый шик – шитый краб.
 
8. Козел
 
Самый классный козел, про которого я когда либо слышал, вышел однажды встречать командующего авиацией Тихоокеанского флота. Командующий прилетел нас проверять, и находился в отвратительном настроении, так как придраться было совершенно не к чему. В то время, если в военном гарнизоне наблюдались хоть малейшие следы идиллического деревенского пейзажа, считалось, что гарнизон это уже не гарнизон, а колхоз «Червонное дышло». Ждать, что такой воинский коллектив сможет дать серьезный отпор врагу, было просто смешно. Поэтому все, что хотя бы отдаленно напоминало о сельском хозяйстве, тщательно искоренялось. И тут на главную гарнизонную улицу вышел козел. От такого безобразия командующий потерял дар речи и знаками приказал остановиться.
То, что он рассмотрел вблизи, вернуло ему речь в полном объеме, и весь объем вылился на командира дивизии. Перед командующим стоял большой белый козел. Чьи-то шкодливые руки надели на него дранные солдатские штаны, подвязанные под брюхом веревкой, из каждого кармана выглядывало по пустой водочной бутылке. На одном роге болталась пробитая бескозырка в белом чехле, к другому рогу проволокой был прикручен бумажный кладбищенский цветок, покрытый воском. В бороде запутался большой окурок Беломора. На одном боку синей краской было написано: "Умру за любовь!", на другом красовалось некое подобие татуировочного якоря.
 
Прибежавший патруль, ухватившись за рога, уволок красавца в комендатуру. Командующий сделал оргвыводы и улетел, а командир дивизии долго потрясал кулаками перед носом нашего толстого коменданта, который непрерывно повторял:
- Все устраним, товарищ генерал! Все устраним....
Тогда и появилась на свет Божий фраза коменданта, которой он заканчивал инструктаж патрулей:
- А если прилетит командующий, что бы на улице, кроме меня, не было ни одной скотины.
 
9. Царапины на «Зюзике»
 
Пакостили солдаты и матросы коменданту везде, где и чем только могли. Для приобретения навыков вождения, перед переводом на запад, купил он себе красный «Запорожец». Уже не горбатый, но еще с «ушами». Какой бы он «Зюзик» не был, а новая вещь, есть новая вещь. Сияет полировкой и глаз радует. Комендант его в гараже при комендатуре хранил. Что бы солдаты и матросы до его сияющих боков не добрались, он его на ночь в комендантский гараж запирал, а ключи с собой уносил. Думал, так целее будет. Ага, щас!
 
Утром приходит Петр Васильевич и к «Зюзику» своему спешит. Слышим рев бизона, раненого в центральную нервную систему, на заднем дворе, где гараж находился. Все прапора, естественно, туда. Рев еще сильнее. Отдельные слова долетают:
- Всех поубиваю… ать…ать…бля! На хаптвахте схною! Хари …ать…ать…бля, сворочу!!
 
Что случилось? Гришаня оттуда прибежал, рассказывает.
- На капоте, - говорит, - маленькое слово из трех больших букв выцарапали.
 
- Да как смогли? Гараж заперт, ключи только у Петрикова.
- Как, как?! Просунули длинную палочку с гвоздем на конце в щель. Ею и нацарапали.
 
Хорошо хоть Гришаня состав мастики какой-то знал. Затер буквы. Если прямо смотреть – ничего не видно. А вот против солнца, кое-что проглядывало. Но Петриков свой «Зюзик» в пасмурный день продал, и покупатель ничего не увидел. Дефицит на машины такой был, что если бы там, до самого металла весь словарь русского мата процарапан был, то и тогда его купили бы.
 
10. Читайте устав
 
Заступил я в наряд начальником караула номер один. Это как бы ночной начальник гарнизонной тюрьмы. Это караул, который гауптвахту стережет. Тут ко мне один из комендантских прихлебеев заходит. Помощник коменданта, уж не помню по каким вопросам, прапорщик.
 
- Товарищ лейтенант, тама комендант приказал, что бы завтра из одиночек двух солдат-чехов, в Совгавань отправили. За ними раненько машина придет, так вы их выпустите. Ага?
 
- Как это – выпустите? Им еще по 10 суток сидеть. И вообще, те, что в одиночках сидят, к работам не привлекаются. На это я могу еще глаза закрыть, пусть работают, пользу приносят. Но под честное слово я их не отпущу. Только по письменному распоряжению коменданта. Где письменное распоряжение?
- Ага! Значит так?
- Значит так!
Через пять минут он возвращается и с видом подручного палача хорошо наточившего топор, извещает:
- Вас тама комендант к себе вызывает. Ага?
- Ага!
Захожу в кабинет к Петрикову.
 
Доложил, как положено. Он с места в карьер. Варежку разинул и давай орать:
- Да ты мне эти сутки с потрохами подчиняешься! Да я тебя в порошок…. Ты у меня на хаптвахте насидишься. Ишь, грамотей! Инструкцию хорошо знаешь? Ну-ка доложи мне обязанности начальника караула – и сам открывает инструкцию, что бы пальцем по строчкам возить, меня контролировать.
 
Тут я мысленно комбату нашему, училищному, благодарность вознес. Он когда на нас орал, вороны с деревьев дохлыми падали, не то, что этот жирный майор. Его крик как лягушиное кваканье, по сравнению с львиным рыком комбата нашего. Я спокойно майора выслушал, а когда он устал и закашлялся, ответил:
- Ничего я вам докладывать не буду. Был развод караула, и там проверяются знания суточного наряда. Да, не положено одиночек на работы направлять. Но на это я глаза закрою. Если письменное распоряжение дадите. А ну как сбегут, что я тогда прокурору рассказывать стану? Что вы меня попросили? Ну, уж нет!
Тут я полез в кобуру за пистолетом. Комендант стал маленьким и побледнел. Начальнику караула, в отличие от патрулей и патроны выдают. Я вынул обойму, передернул раму, щелкнул курком и положил пистолет на стол.
 
- Вот, пожалуйста, можете меня снять с наряда. Но причину я обязательно в рапорте укажу.
Петр Васильевич, аккуратненько, пальчиком, отодвинул в мою сторону пистолет:
- Так! Иди, неси службу. Мы еще посмотрим, как ты караул нести будешь.
 
Я забрал пистолет. Когда вставил обойму, он еще раз пугливо покосился на меня и перевел дыхание, только после того как я застегнул кобуру. Выходя, я перехватил его взгляд, в котором можно было усмотреть, что-то похожее на уважение. Против ожидания наряд прошел спокойно, без всяких гонений со стороны коменданта.
 
(Продолжение следует)