Жажда Смерти (гл. 21-30) [крупная проза]

Художник Евгения Лысенко.
 
21.
 
Множество ярких мельчайших сгорающих частиц хаотично метались в воздухе под воздействием несравнимо великой силы одной из стихий природы. Они кружились, и, казалось, летали по кругу, захваченные каким-то невидимым вихревым течением, но всегда поднимались вверх – это было их основное направление. Там, наверху, они подхватывались другой стихией, уносящей их куда-то далеко с собой, либо безвольно опускались обратно на землю. В любом случае они превращались в серый безжизненный пепел. Так нежные и мягкие, но в то же время невероятно разрушительные языки пламени играли с кусочками материи, а затем выбрасывали их в окружающий мир. Костер, разведенный ночью посреди леса, продолжал выполнять свои основные функции – согревать и освещать. И даже эта могучая стихия подчинялась человеку, которому удалось ее покорить. Огонь, являясь одной из самых ужасающих сил в природе, сейчас обладал лишь только единственной властью – пленял задумчивые взоры своих повелителей.
Как известно, повелителем бездушной стихии может стать только личность. Однако и эта личность оказалась слабой и беспомощной перед другой, доселе неизвестной ей, личностью. Так рассуждал Викториус Малочевский, сидя под огромным ветвистым деревом, скрестив на груди руки, пытаясь таким образом согреться. Он находился вне группы, отделившись от нее и физически и психологически. Там, возле костра было бы теплее, но ему нужно было побыть одному и подумать над тем, что произошло. А, вспоминая то, что произошло, и, оглянувшись на свою группу, от которой, не считая его, осталось уже четыре человека – он не мог сдержать циничной улыбки. Что ожидает их всех? И, интересно – что ожидает его самого? Самое время было поразмыслить над этими вопросами. Тем более, что все остальные, до сих пор пребывая под впечатлениями в состоянии, называемом “стопор”, на данный момент времени, судя по всему, размышлять над этими вопросами были пока еще не в силах. Они просто молча сидели вокруг костра, курили, и задумчиво смотрели на играющиеся языки пламени.
– Что же это было? – нарушил, наконец, эту тихую абстрагированную релаксацию Бариус Клавор.
– Очень своевременный вопрос, – отозвался Лиус, усмехнувшись.
Неожиданно спецназовец резко дернулся и схватился за автомат. Крос с сигаретой в одной руке, поднесенной ко рту, второй рукой потянулся к кобуре, но быстро остановился. Между ветвями деревьев пронеслась черная птица, издав при этом какой-то дикий крик, совсем не похожий на птичий. Ей удалось напугать людей и окончательно прервать затянувшийся период безмолвия.
– Тварь, – спокойно произнес Бариус с нескрываемой злобой, и медленно положил автомат на землю возле своей ноги.
– Мы все здесь подохнем, – маниакально улыбнулся Лиус, – А кто не подохнет – сойдет с ума.
– Судя по всему, – ответил Клавор, затягиваясь, – тебе это не грозит. Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже давно попрощался со своей куда-то уехавшей “крышей”.
Наступила пауза.
– Кто-нибудь разглядел его лицо? – спросил спецназовец.
– У него не было лица, – ответил Лаен.
– Интересно, тогда что же это?
– Нечистая сила, – снова улыбнулся Лиус.
– Даже если это и так, то что тогда? – спросил Бариус, выпуская клубы дыма.
– Тогда мы точно здесь все подохнем, – снова улыбнулся автомеханик.
Крос многозначительно посмотрел в его сторону.
– У нас ведь есть священник, – заметил Лаен.
Все молча повернулись в сторону Малочевского, мирно сидящего под деревом, посмотрели и отвернулись.
– Кто? Этот пиндос? – усмехнулся Клавор, – У меня такое чувство, что он даже не знает, с какой стороны у креста вторая палочка рисуется – сверху или снизу.
– Ты же, вроде, не веришь в Бога? – продолжал улыбаться Лиус, обращаясь к Лаену.
– Не верю, – ответил Акрониус, – Но, как ученый, я рассматриваю все возможные гипотезы, даже самые невероятные.
– После того, что я видел, мне сложно сказать, какая из гипотез более невероятная, – произнес спецназовец и бросил докуренную сигарету в костер.
Капитан Валиндук многозначительно посмотрел на каждого из членов команды.
– Возможно, это просто глюк, – сказал он. В его голосе чувствовалась уверенность и желание убедить в естественности происходящих событий. Он старался предотвратить панику.
– Что, один глюк на всех?
– Такого не бывает.
– Возможно, кто-то просто пытается управлять нашим сознанием, – пояснил капитан, немного повысив голос, – Возможно, на нас испытывают новое психотропное оружие. Возможно, это просто полигон для таких испытаний, а мы – подопытные крысы. А может мы все под гипнозом, и все это – все эти деревья, трава, этот костер – просто картинка, которую нам нарисовали. Возможно, ничего этого на самом деле нет.
– А может, всех вас тоже на самом деле нет? – заметил Лиус, – Может, вы все тоже только в моем воображении? Может я, вообще, здесь один.
– Вполне возможно, – ответил Лаен.
– Так каждый может сказать. Каждый уверен, что он настоящий, а все остальное – галлюцинации, – произнес Бариус.
– Тогда кто же из нас действительно существует? – задумался ученый.
– Может, проверим? – предложил спецназовец.
– Так, все хватит, – прикрикнул капитан, – Будем считать, что мы все настоящие. А иначе перестреляем тут друг друга. Убийство начинается с сомнения в ценности чьей-либо жизни. А именно к этому мы сейчас и идем. С этого момента держимся вместе. Стараемся доверять друг другу, но всегда оставляем место для сомнений. Мы одна команда, но каждый за себя. Мы помогаем друг другу, но рассматриваем все возможные варианты. Даже самые невероятные гипотезы могут оказаться правдой. Каждый думает своими мозгами, но все мы – один единый организм, единое целое. Только так мы сможем выжить.
Наступила пауза.
– Как сказал кто-то из великих: “Жизнь – это всего лишь иллюзия”, – произнес Кварион, задумчиво вглядываясь в движения языков пламени. Сейчас ему было все равно, кто из всего его окружения настоящий, а кто нет. Но он впервые начинал чувствовать беспокойство.
– Ни у кого нет желания вернуться назад? – спросил спецназовец.
– В общем-то, не самая плохая идея, – заметил Лаен, задумавшись.
– Ты хочешь обратно? – Крос посмотрел на младшего по званию.
– Это не совсем то, чего я ожидал. Я хотел умереть от людей, от пули в голову, или, в крайнем случае, от действия природы. Я хотел умереть на войне. А тут – чертовщина какая-то.
– Я тоже начинаю сходить с ума от этого места, – отозвался ученый.
– А мне здесь весело, – с улыбкой произнес Лиус.
Капитан повернулся к нему и посмотрел в глаза.
– Нет. Тебе не весело, – сказал он, – Ты просто пытаешься преодолеть свой страх, и тебе кажется это забавным.
Наступила долгая пауза.
– Мы не можем вернуться назад. Это исключено, – произнес военный офицер.
– Почему это?
– Нет смысла.
– Что значит “нет смысла”? Ты хочешь, чтобы мы все погибли? – немного смущенно спросил ученый, не поднимая головы.
– Я хочу спасти женщин.
– Ценой нашей жизни?
– В чем дело, Лаен, в тебе проснулась жажда к существованию? – усмехнулся Кварион.
– Просто ему страшно, – ответил Бариус, – Как и всем нам.
– Мы не вернемся потому, что прошли уже слишком много. Если на нас охотятся, то мы все равно не выживем. У нас кончается вода и съестные припасы.
– Вы думаете, что когда мы доберемся до цели, у нас в изобилии будет и вода, и еда, и охотиться на нас перестанут? – усмехнулся спецназовец.
Капитан посмотрел в глаза своему солдату, от которого ждал поддержки, а не сомнения в принятых решениях.
– Мы прошли слишком большой участок пути, – медленно произнес он.
– Да, но мы знаем этот участок, – заметил Клавор.
Наступила пауза. Военный офицер молчал. Он был явно немного озадачен и много недоволен этими словами. Только “бунта на корабле” ему сейчас и не хватало.
– Я пойду только вперед, – отрезал Валиндук, – Насколько я понимаю, этот псих и еще тот священник тоже не соберутся повернуть назад. Остальные могут возвращаться.
Ученый и спецназовец переглянулись.
– Я в любом случае с вами, – ответил Бариус, обращаясь к капитану.
Лаен промолчал. Ему нечего было сказать. Он знал, что одному здесь не выжить. Это путешествие уже не казалось ему таким интересным. Даже невероятное обилие явлений уникальных для научного исследования не могло заглушить настоящее чувство страха.
– Все в порядке? – спросил Крос, обращаясь к своему солдату, на которого он хотел бы рассчитывать.
– Да, – ответил тот, как ни в чем не бывало, – Все в порядке. Серьезно. Я же воин.
Он действительно готов был идти куда угодно и делать то, что будет нужно.
– А что с ним? – Лиус кивнул в сторону священника.
– А что с ним? – поинтересовался капитан.
Бариус Клавор поднялся на ноги и отряхнулся от пепла, который обильно оседал на его одежде.
– Я с ним поговорю, – он сделал несколько шагов, и вскоре оказался возле Викториуса. Тот поднял голову и вопросительно посмотрел на возвышающегося над ним спецназовца.
– Присаживайся. В ногах правды нет.
Бариус принял приглашение.
– Что скажешь? – спросил он.
– По поводу чего?
– По поводу нашего геолога?
– А что я должен сказать?
– А что ты думаешь?
– Ну, я думаю, он был не плохим парнем. Мне его жаль.
– Я не об этом.
– А о чем?
Спецназовец начинал сердиться.
– Ладно, – усмехнулся Викториус. Что ты хочешь от меня услышать? Что я должен сказать?
Спецназовец наклонил голову.
– Что? Как? Почему? Что дальше? Какого хрена здесь, вообще, творится?
– Я не знаю, – последовал очень простой ответ.
Спецназовец многозначительно покачал головой.
– Ясно. Мне стало гораздо лучше, – он встал и вернулся к остальным членам команды.
– Ну, как, поговорили?
– Поговорили.
– И что?
– Он не знает.
– Замечательно.
– Правильно... На хрена нам геолог... Нам ведь совсем не нужен был геолог.
– Да. Зачем он нам?
– Да мы и сами, в общем-то, никому не нужны.
– Да ну и ладно, чо.
– Да ну и хрен с ним.
– Правильно.
Викториус поднялся на ноги и оглядел участников экспедиции. Крос Валиндук тоже встал и направился в его сторону.
– Я полагаю, что ты знаешь намного больше, чем пытаешься показать, – произнес он, – Я много встречал священников в своей жизни, и все они пытались мне что-то доказать, хотели убедить в своей вере. И я еще никогда не встречал такого, как ты – которому самому нужно было что-то доказывать.
– Я не прошу мне ничего доказывать, – ответил Малочевский.
– Еще бы ты просил об этом. Твоя обязанность заботиться о душах, а ты сидишь в психоделическом настроении и спокойно наблюдаешь за тем, как остальные дохнут.
– Во-первых, я никому ничего не обязан, и никому ничего не должен, – Викториус повысил голос, – Я не обязан ни тебе, ни, тем более, всем остальным. Да я, вообще, с вами едва знаком. Я даже Богу ничего не обязан. Я человек. И делаю только то, что считаю нужным.
– Ты знаешь, что здесь происходит, – крикнул капитан.
– Что? Я знаю? Это ты мне говоришь? С какой стати я что-то должен знать? Да и что толку. Никто из вас все равно не собирается верить ни одному моему слову. Вы сидите здесь и строите безумные предположения о каком-то там психологическом оружии…
– Мы рассматриваем возможные варианты, – перебил Валиндук, – Если мы так не правы – скажи, что ты думаешь.
– А что я должен вам сказать?! Вы сами видели все своими глазами, – закричал Викториус. Начинался разговор на повышенных тонах, – Это был демон. И он просто пришел и забрал душу Кароса. И все. И, насколько я понимаю, он собирается сделать это с каждым из вас. Вы это хотели услышать? Неужели вы такие тупые, что не в состоянии проанализировать то, что видели своими глазами. И какого хрена вы требуете от меня, если все равно не верите в это. Этот математик, – Викториус замахал рукой в сторону Лаена, – готов поверить во что угодно, но в любом случае всегда будет отрицать существование духовного мира. И знаете, что: я понятия не имею, что здесь происходит.
– Но ты наверняка встречался с этим раньше, – огрызнулся капитан, – И знаешь, как с этим бороться!
– С чего ты взял?!
– Ты священник! – закричал Валиндук.
– И что?! А может, я, вообще, никогда ничего и не видел. Может, я самый обычный человек. Такой же, как и все. С чего ты взял, что я должен разбираться в сверхъестественных явлениях? С чего ты взял, что каждый священник должен хотя бы раз в жизни увидеть какое-нибудь чудо? А даже, если и так, – завизжал Малочевский, – Может все, что я видел в своей жизни – это всего лишь плод больного воображения. Знаешь, я никогда не обследовался у психиатра – может я, вообще, болен. Может все, что мне казалось реальностью – всего лишь галлюцинации. Может, все, во что я верил – это просто иллюзия. Может вся моя жизнь – это иллюзия.
– Значит, ты не веришь? – спокойно спросил Валиндук.
– Верю, – ответил Викториус, – Но не так, как ты думаешь. Тебе кажется, что ты поверишь, если, Бог лично спустится на землю и пожмет тебе руку. Это не так. Я видел таких, как ты. Человек всегда найдет оправдания любым доказательствам веры, если предмет веры ему не по нраву.
Наступила пауза.
– Хорошо, – ответил капитан, – У нас сейчас нет времени, чтобы спорить об этом. Давай проверим. Если ты прав, ты должен знать, что делать дальше. Тебя этому учили. Я – воин. Меня всю жизнь учили воевать. Меня учили убивать. Меня учили выживать. Я знаю свое дело. Ты должен знать свое. Ты – священник, мать твою.
Викториус огрызнулся.
– Я – бывший священник.
Валиндук вздохнул.
– Ты знаешь, что нам нужно делать.
– Я ничего не знаю.
– Ты встречался с чем-то подобным раньше? У тебя есть опыт.
– Возможно, вся моя жизнь – просто иллюзия, – усмехнулся Малочевский. Он больше не собирался продолжать этот разговор. Он развернулся и пошел обратно к своему дереву.
 
Капитан Крос Валиндук уже давно неофициально взял на себя руководство экспедицией. И, наверное, это было как нельзя кстати. Никто другой на данный момент времени не мог выполнять эту роль. Только он один действительно хотел спасти женщин и попытаться сохранить жизни всех членов группы. Он поставил перед собой цель, и шел к этой цели. Но он понимал, что без помощи священника, скорее всего, мало, что хорошего из этого получится. Он не верил, но готов был предположить. Тем более, что, все равно, другого выхода он не видел. После смерти Франкла Кароса он решил сделать привал. Ему нужно было подумать прежде, чем предпринимать дальше хоть какие-нибудь действия. И, кроме того, всем не помешал бы отдых. Он установил дежурство, наивно полагая, что кто-то будет спать этой ночью. Хотя, на самом деле, трудно было определить, когда здесь начинается и заканчивается ночь. Продолжительность самого темного времени суток, судя по всему, сильно превосходила продолжительность менее темного. А часы явно не отображали реальной действительности. Но, в любом случае, нужно было на время сделать остановку.
Викториус Малочевский завернулся в спальный мешок рядом все с тем же деревом и предался размышлениям. После разговора с капитаном ему было, о чем поразмышлять. У него действительно был определенный опыт, и с этим сложно было спорить. И он понимал, что если его опыт все-таки правильный – то, скорее всего, кроме него никто больше не сможет помочь этим людям. Нужно только вспомнить этот опыт, каким бы он ни был – отрицательным или положительным.
 

22.
 
Огромные хлопья снега в свете уличных фонарей, освещавших темные места между домами, медленно опускались своими белыми воздушными тельцами на тротуары маленького провинциального городка, пребывающего в состоянии ночного дрема.
Некий молодой человек, юноша, одетый в черное короткое пальто с капюшоном, натянутым на голову, быстро шел по дороге. Он внимательно осматривал путь своего следования, но не оглядывался. Его глаза судорожно бегали по сторонам, но голова все время оставалась неподвижной. Казалось, он сам бежал от чего-то, но при этом старался быть незамеченным. Он свернул в темный переулок, в котором, как он думал, можно было спрятаться.
И это было неплохой мыслью. На заднем дворе какого-то длинного здания практически отсутствовало освещение и было несколько выходов. Петляя между домами, юноша вскоре вышел на узкую тихую улочку, которая находилась недалеко от центральной площади. На этой самой площади, заставленной кабаками и трактирами, всегда, даже ночью, было много народа. Но по той небольшой дорожке, по которой сейчас стремительно двигался молодой человек, никто никогда не ходил. Это было идеальное место. Здесь можно было остаться одному, но в случае опасности – звать на помощь, либо бежать в сторону площади. Молодой человек знал – у него будет на это время.
Под черным абстрагирующим капюшоном скрывалось напряженное, в высшей степени сосредоточенное на чем-то лицо. Юноша внимательно прислушивался, но пока не слышал ничего, кроме хруста снега у себя под ногами. Он остановился, зайдя в тень какого-то углубления в стене. Заработало некое устройство представляющее собой наушник и микрофон, подведенный к губам. Это последнее слово науки и техники обеспечивало связь на расстоянии. Молодой человек закрыл рукой красную лампочку, загоревшуюся на корпусе устройства, и одной кнопкой вызова набрал нужный ему номер.
На другом конце этого небольшого городка зазвонил мобильный телефон.
– Да, – ответил Викториус Малочевский.
– Это я.
– Где ты? Я за тобой приеду.
– Нет. Не сегодня.
– Почему? Нам нужно встретиться.
– Обязательно. Но не сейчас. Сейчас я не могу.
– В чем дело?
– Завтра. Мы встретимся завтра.
– Почему?
– У меня есть дела. И, кажется, за мной следят. Я это чувствую.
– Я позвоню в полицию. Скажи, где ты находишься.
– Нет. Мы встретимся завтра.
– Завтра может быть поздно. Ты сам сказал, что за тобой следят какие-то люди.
– Нет. Это не люди. Завтра – я позвоню тебе утром. До встречи.
– Либо я сам тебе позвоню…
Разговор был окончен. Викториус тяжело вздохнул. Ему не нравилось то, как складывалась ситуация, в которой он сейчас оказался. А он отвечал за эту ситуацию.
 
После скандала с женщиной, умершей от гангрены, пресвитера Малочевского перевели в небольшой городок, назначив помощником пастора церкви. Это было тихое безмятежное место, где уже очень долго существовала христианская община, которую все знали, где уже совершенно четко обозначились верующие и неверующие люди, где уже совершенно четко был определен план работы церкви на ближайшие лет сто-двести, и где никто не хотел ничего менять. Как только Викториус прибыл в эту дыру, ему сразу же объяснили, что он здесь – помощник пастора, а значит – будет делать только то, что скажет пастор, а значит – ничего не будет делать. Ему посоветовали поменьше проявлять активности и не нарушать всеобщей гармонии положения вещей.
“Все, – подумал Малочевский, – время здесь остановилось. А мои биологические часы продолжают тикать. Год за годом. Час за часом. Я здесь состарюсь и сдохну”.
Не самая радужная перспектива.
Однако вскоре оказалось, что это тихое и безмятежное место на самом деле является не таким уж тихим и безмятежным, каким его хотелось бы видеть некоторым людям. Наверное, человек, который хочет притягивать к себе неприятности, всегда будет их к себе притягивать. Возможно, в этом и заключается предназначение такого человека. Чтобы мир был интереснее.
В городке с населением в несколько тысяч человек существовала не только христианская община, но и своя община сатанистов.
“Они совершенно безобидные. Ничего плохого не делают. Очень милые ребята. Отлавливают бездомных кошек и пьют их кровь”, – пояснил пастор церкви.
“И всего лишь? – подумал Викториус, – Действительно безобидные”.
Казалось, что в этом, застрявшем во временном пространстве райском уголке, установилось некое равновесие между тьмой и светом, между злом и добром. Как будто бы плохие и хорошие ребята, а вместе с ними и ангелы с демонами, соответственно, заключили соглашение – перемирие, по которому одни не совались в дела других, а эти другие обещали сильно не буйствовать. Таким образом, все были счастливы. Что может быть лучше – взаимная терпимость и мир во всем мире.
Равновесие было нарушено в тот самый момент, когда Викториус Малочевский, уже много месяцев умирающий со скуки, решил все-таки побольше разузнать об этой безобидной общине, так усердно избавляющей городок от бродячих кошек. Наверное, именно тогда ангелы и бесы, беспечно режущиеся друг с другом в карты, вдруг получили сигнал тревоги и разлетелись в разные стороны.
Один из последователей сатанинской общины, видимо разочаровавшись в этой специфической религии, решил попрощаться со своими темными братьями. Однако, это оказалось немного сложнее, чем он сам предполагал, и тогда он пошел искать убежища в церкви. Его-то делом и занялся помощник пастора, потому что кроме него, никто другой больше не проявил к этому какого-либо интереса, включая самого пастора. А для Викториуса – это был просто прямо-таки подарок судьбы. Началась война.
Малочевский, долгое время находящийся в состоянии бездействия и уже успевший соскучиться по проблемам, вновь обрел смысл жизни – активность, борьба со злом, делать что-то действительно значимое и полезное – только так он ощущал, что живет. Он знал, что тому парню действительно нужна помощь, и он готов был тратить свои силы и нервы ради того, чтобы спасти его. Он готов был тратить свое время, которого у него было предостаточно, и которое ему все равно не на что больше было тратить.
 
С легким чувством разочарования и с огромным чувством страха и беспокойства, Викториус вернулся к себе домой. Была уже глубокая ночь, и хотелось спать, но ему еще предстояли кое-какие дела. С ожиданием того, когда, наконец, он почувствует, что его подопечный находится в относительной безопасности, он собирался хорошенько выспаться. Но сейчас ему нужно было работать. Он поднимался по лестнице, и чувствовал, как расслабленное тело жаждет мягкой кровати. Глаза испытывали странное, но знакомое чувство напряжения, стремясь поскорее закрыться и предаться долгожданному самозабвению. Викториус поднялся на свой этаж. Лампочку давным-давно выкрутили и утащили, и полумрак, образующийся от непрямого освещения с нижней лестничной площадки, представлялся сейчас невероятно уютным и еще больше тянул ко сну. Пресвитер достал ключи, открыл дверь, и вошел в квартиру. Он начал раздеваться, думая потом отыскать на ощупь вешалку, но остановился. Странное чувство страха, необъяснимое и беспричинное, охватило его сердце. Испытывая легкий дискомфорт, он поспешил все же сделать несколько шагов и включить свет в прихожей. Лампочка взорвалась… Обидно. Теперь придется ее менять. Викториус разделся в полутьме, как и собирался изначально. Он прошел в комнату, по дороге ударившись о косяк плечом, и повернулся к стене. Чувство страха усилилось. Теперь казалось, что сзади кто-то есть, и этот кто-то совсем не настроен на дружелюбные отношения. “Отголоски детства” – подумал Малочевский, и спокойно щелкнул выключатель. Комната озарилась приятным матовым светом.
Викториус повернулся и с ужасом отпрянул назад. По телу пробежала волна – сначала жар, потом холод. Одновременно быстро заколотилось сердце. Участилось дыхание. Он не поверил своим глазам. На столе сидело некое темное существо в длинном кожаном плаще. Оно повернуло голову, блеснуло красными, ни о чем не говорящими глазами, и злобно улыбнулось, обнажая белые острые клыки. Пресвитер почувствовал, как у него закружилась голова, и стали слабеть колени. Он впервые в жизни видел нечто подобное. Существо зарычало и резко рванулось в его сторону, оно остановилось, вплотную приблизившись к лицу, и, кажется, готово было разорвать на куски. Малочевский, опомнившись после недолгого шока, преодолевая невероятный ужас, огрызнулся в ответ и подался вперед. Существо отпрянуло.
– Спокойно, священник, я просто пошутил, – произнесло оно противным голосом.
Викториус испытал небольшое облегчение. На второй такой рывок у него не хватило бы психологических сил. Он до сих пор чувствовал, как по его телу пробегает дрожь. Задыхаясь от страха, но готовый драться, он злобно спросил:
– Что тебе нужно?
– Я всего лишь посланник.
Пресвитер на секунду расслабился, но тут же взял себя в руки и приготовился к самому страшному.
– Спокойно, спокойно. Сейчас не время. Как я уже сказал, у меня для тебя послание, – не дожидаясь ответа, существо продолжило шипящим противным голосом: – Тот человек, который звонил тебе – оставь его в покое. Он наш. Он принадлежит преисподне.
– С какой это стати? – продолжая задыхаться, спросил Малочевский.
– Мы были здесь задолго до твоего приезда, священник. Это наша земля, – еще более злобно ответило существо.
– Эта земля вся принадлежит Богу, – огрызнулся Викториус. Он чувствовал, как с каждым словом теряет все больше сил.
Существо зарычало.
– Я предлагаю тебе сделку.
– Сделки не будет, – на последнем дыхании произнес пресвитер, не желая даже выслушать предложения.
Наступила пауза.
Существо было явно недовольно.
– Как скажешь, – насмешливо произнесло оно шипящим голосом, – Но учти – мы все равно не отпустим его. Ты ничего не сможешь сделать. Он наш. Я тебя предупредил.
Черное тело стремительно вылетело в окно.
Все закончилось. Малочевский сделал несколько шагов и в бессилии опустился на диван. Ему не хотелось сейчас падать на пол на колени. Он был в полном недоумении. Никогда раньше он не сталкивался со злом так близко и настолько явно. Он был сильно напуган. Он до сих пор не мог поверить в то, что сейчас произошло. Возможно, это были просто галлюцинации – он не высыпался вот уже несколько суток. Неплохо было бы сходить к врачу. Но для начала – нужно было помолиться. На всякий случай… В любом случае.
 
На следующее утро Малочевский проснулся совсем рано. Его разбудило движение на улице, под окном. Первая мысль, которая ему пришла в голову – нужно позвонить. Он в любом случае собирался вытащить этого молодого человека из сатанинской общины. Необходимо было действовать. Он сел на кровати, и чуть было не свалился на пол... Что-то странное происходило с его головой. Она как будто бы плохо держалась на плечах. Она болела, но болела как-то необычно. Какая-то непонятная дезориентация в пространстве. Викториус не обратил на это особого внимания. Он посидел так пару минут, пришел в себя и решительно направился к телефону. Он поднялся с кровати, но тут же остановился. Как будто что-то переклинило. Кровь с силой ударила в голову. Боль. Белая пелена вокруг. Туман. Малочевский широко открыл глаза и тихонько потряс головой, он решил постоять на одном месте. Туман вскоре рассеялся. Он пришел в себя. Он снова все отчетливо видел. Но теперь – шум в ушах. Сильный насыщенный шум. Как будто он слышит, как по его венам течет кровь. Этот шум абстрагировал от реальной действительности. Он больше не слышал того, что происходит на улице. Он, вообще, больше ничего не слышал, кроме этого шума. Он сделал шаг. Снова туман. Снова белая пелена стала застилать глаза. Сердце бешено заколотилось. Казалось, оно вот-вот выскочит наружу. Викториус стал задыхаться. Неприятная тяжесть в области солнечного сплетения. Он просто стоял на ногах, но дышал так, как будто бы он пробежал через весь город. Слабость. Он все больше уходил в себя от реального мира. Шум и стук собственного сердца, как молотом, с болью отдавал в одну и ту же область головного мозга. Сознание помутилось. Все стало сливаться. Белые точки. Миллиарды белых точек. Пресвитер широко открыл глаза и уставился на трубку телефона. Необходимо было четко сконцентрировать свой взгляд на одном предмете. Только на одном. Лишь бы не потерять сознание. Четкая концентрация взгляда. И ни в коем случае не моргать. Только не моргать. Моргать нельзя…
Последнее, что запомнил Малочевский – белая пустота. Он как будто бы провалился в бездну, в которой не было ничего, кроме матового нежного света. Никаких линий. Абсолютно ничего.
 
Пресвитер очнулся в больнице. Он лежал на специальной койке в светлой палате и смотрел в потолок. На потолке было две лампы. Почему две? И так близко расположены друг к другу? Он перевел взгляд на капельницы, которые возвышались над ним сбоку. Их тоже было две, и они сливались между собой... Как странно...
Все оказалось очень простым и банальным. Викториус перенес инсульт – кровоизлияние в мозг. Его нашел один из служителей церкви, получивший распоряжение от пастора проверить, почему Малочевский не вышел на работу и не отвечает на телефонные звонки. По счастливой случайности у этого человека оказались ключи от квартиры. Он раньше жил в этой квартире. Забыл отдать ключи. А доверяющие друг другу христиане иногда не спешили требовать того, что могли требовать.
Несколько дней Викториус провел в реанимации. Он больше никогда не увидел того молодого человека, которого пытался спасти. Его, вообще, больше никто никогда не видел. Он просто пропал.
Последующие полгода Малочевский занимался тем, что разрабатывал мышцы своих частично парализованных нижних конечностей, и размышлял над тем, почему же все-таки иногда зло побеждает добро. Почему Небо позволяет аду делать то, что оно хочет? Почему оно призывает к войне, если само все знает заранее? Почему не удалось спасти этого юношу? Известно, что свет сильнее тьмы. По крайней мере, он должен быть сильнее. Значит, Бог сильнее сатаны. По крайней мере, так должно быть. И по логике вещей, Этот Самый Всемогущий Бог не мог так просто взять и отдать преисподне Свое творение. Почему же тогда все получилось именно так, как получилось? И какой, вообще, тогда смысл во всей этой войне? Возможно, Викториус так никогда и не найдет ответов на эти вопросы.
 

23.
 
– Подъем! Просыпаемся, дорогие мои. Нам пора идти дальше. Если, конечно, никто не возражает, – громкий, уверенный в себе, поставленный за много лет армейской жизни, голос разбудил Викториуса. Он ненадолго задремал на последних эпизодах своих воспоминаний, которым удалось сделать то, чего в подобной ситуации не смогли бы даже снотворные препараты. Однако даже это не помогло избавиться от головной боли и разбитого состояния – результатов недосыпания организма. Сон – как необходимая потребность любого живого существа. Основная потребность, первоначальная потребность, без восполнения которой невозможно нормальное функционирование биологического механизма. Даже человек, не утомленный в течение дня, нуждается в отдыхе – в виде сна. При отсутствии оного начинают происходить процессы, которые приводят к самым неблагоприятным последствиям – от слабости и деконцентрации внимания до галлюцинаций и смерти. Нарушается работа мозга. Организм разрушается. И этот процесс происходит еще быстрее, чем при невосполнении жизненной энергии – еды и жидкости. Проблема недосыпания сейчас была актуальна для каждого из членов экспедиции. Не смотря на несколько часов отдыха (по крайней мере, Викториусу показалось, что прошло несколько часов) никто не чувствовал себя бодро и энергично. Стресс, страх и нереальность происходящих событий, дающая слишком много почвы для размышления, сделали невозможным спокойное и беспечное почивание на голой сырой земле в этом темном агрессивном лесу, в котором, казалось, никогда не кончалась ночь.
Малочевский, приоткрывая красные глаза, уже привыкшие к малому количеству света, преодолевая невероятную тягу к желанному самозабвению, все же нашел в себе силы подняться и начать приводить свой разум в состояние анализа окружающего мира. Он понимал, что команда итак уже провела много времени, находясь на одном месте. Пора было двигаться дальше. Это понимали все, даже автомеханик Лиус Кварион – поэтому он не проявлял недовольства руководством капитана Валиндука, как делал обычно, а просто смиренно собирал свои вещи, готовясь к очередному марш-броску. Он немного подумал и пришел к выводу, что в состоянии повышенной опасности – как, например, в данном случае – наверное, будет даже лучше, если кто-то из профессионалов возьмет на себя командование. А в этом военном офицере он видел действительно умного и опытного командира. Хотя, утруждать себя беспрекословным подчинением он все же не собирался.
– Слушай, – обратился он к Бариусу Клавору, – я вот тут подумал: а что если все это на самом деле просто иллюзия – галлюцинация, но только не как результат действия какого-то психологического оружия, а что-то, вроде… – Лиус не знал, как лучше сформулировать, и ожидал реакции спецназовца. Тот явно не стремился к проявлению особого интереса, и лишь искоса посмотрел своими заспанными глазами, – Может, мы на самом деле и не в лесу находимся, а в лаборатории, – продолжил автомеханик, – Мы же ели сухие пайки, которые нам всунули еще на базе, и пили их воду из их фляг, которые они вручили нам.
Бариус поднял голову и задумался.
– Вполне возможно… – ответил он хриплым голосом, – ...Кстати.
– Можете расслабиться, – сказал подошедший капитан Валиндук, – Наши запасы еды все равно закончились.
– И чем же мы будем питаться? – Лиус без эмоций посмотрел на Кроса.
– Поймаем какую-нибудь бешеную белку, – усмехнулся Клавор.
– Если ты найдешь здесь белок.
– Но у нас еще осталась вода в флягах, – заметил Кварион.
– И что ты предлагаешь? – спокойно спросил военный офицер.
Кажется, этот вопрос завел рассуждения в тупик.
– Лаен может проверить своим прибором химический состав воды. – предложил спецназовец, – А там – видно будет. Посмотрим, что делать дальше.
– Ты хочешь обмануть их систему? Если мы подопытные крысы, то за нами должны постоянно следить, – скептический расчет Лиуса явно усложнял жизнь и ему самому и всем окружающим.
– Но мы можем хотя бы попытаться, – произнес Валиндук.
Это звучало разумно и как-то обнадеживающе.
Все трое посмотрели на Лаена Акрониуса, до сих пор лежащего в спальном мешке. Честно говоря, когда ученый услышал, что его упоминает Бариус Клавор, то он сильно напрягся – он ожидал либо какого-нибудь оскорбления, либо насмешки, либо хотя бы пренебрежительного оттенка в контексте этих разговоров о его персоне, но, уловив лишь свое имя – расслабился.
– Я понял суть вашего разговора. Я сделаю это, – ответил он.
Все отвернулись и продолжили собирать свои вещи.
Рассуждения членов группы показались Лаену интересными. Он намеревался действительно произвести анализ воды. Но сейчас его больше заботила другая проблема. Его состояние. Он чувствовал себя как-то странно плохо. Во рту появился неприятный привкус. Казалось, что язык покрылся прыщами и язвами. Он посмотрел на свои руки. В свете догорающего костра, они казались покрытыми сыпью. Возможно, ему просто померещилось, но на ощупь кожа действительно была шершавой и неровной. К тому же она чесалась. Голова болела. Болел живот. Тошнило. Было ощущение повышенной температуры. Может, он просто не выспался. Лаен медленно приподнялся и принял сидячее положение. Его мутило. Он дотянулся до своего рюкзака и достал из него фонарик. Яркий искусственный свет внес свою ясность. Руки ученого покрывались красной, местами зеленой, сыпью. Кое-где кожа была разъедена язвами. Они кровоточили и наполнялись гноем... Акрониус с ужасом расстегнул рукава... Как биолог, он многое успел повидать, но с чем-то подобным сталкивался впервые. Зеленая кожа. Его тело как будто бы заживо разлагалось, превращаясь в плесень. Проказа? Гангрена? Радиационные ожоги? Может, отравление? Все это как-то не полностью укладывалось в то, что сейчас наблюдал Лаен. Он посмотрел на лениво суетившихся членов своей группы. Они не обращали на него внимания. Он попытался подняться. Это оказалось, в общем-то, не так уж и сложно. Он мог стоять на ногах. Возможно, он даже будет в состоянии идти. Но эти язвы. Ему явно требовалась помощь. “Как же сказать остальным?” – это было последнее, что он успел подумать перед тем, как без сознания свалился на землю. Опавшие листья взлетели в воздух и медленно опустились вниз. Все обернулись.
– Что с ним?
Первым подошел автомеханик. Он сел на корточки и повернул Лаена на спину.
– Черт! – он отпрянул назад.
– В чем дело?
– У него вся кожа в каких-то ожогах.
– Ожогах?
– Да. Она как будто разлагается.
Малочевский, заметив, что произошло, направился к месту события.
– Что случилось? – спросил он.
Ответа не последовало.
Капитан Валиндук сидел прямо перед ним и разглядывал лицо ученого.
– Он, вроде, дышит.
– Отойди, – произнес Викториус, положив руку на плечо офицера.
– Что ты собираешься делать?
– До того, как стать священником, я работал врачом.
Крос встал на ноги и сделал два шага назад. Пресвитер сел на его место.
– Дайте мне фонарик.
Бариус достал фонарик из своего рюкзака и протянул его Малочевскому.
– Ты знаешь, что с ним? – спросил Валиндук.
Ответа не последовало. Между тем Акрониус начал приходить в себя.
– Он жив.
– Что… в чем… у-у-у… – замычал ученый, вертя головой и пытаясь поднять левую руку.
– Лежи спокойно. Не двигайся. Все в порядке, – произнес пресвитер, – Ты меня слышишь?
– Да.
– Как ты себя чувствуешь?
– Голова б-болит… Тошнит… Живот… Вся кожа горит… по всему телу, – прерывисто отвечал Лаен, неровно шевеля губами.
– Давно это у тебя?
Акрониус тормозил с ответом.
– Заметил, когда проснулся, – сказал он.
Викториус продолжал визуально осматривать тело ученого.
– Кто-нибудь прикасался к нему? – спросил он.
– Я прикасался, – ответил Лиус.
– Он может быть заразным.
Бариус стоял очень близко к автомеханику. Он отошел назад на два шага. Кварион повернул голову и с улыбкой посмотрел спецназовцу в глаза.
– Бу! – произнес он, резко вскинув руки и протянув их к Клавору, но не касаясь ими.
– Я просто пристрелю тебя и все, – ответил тот, отпрянув назад, и начал доставать из кобуры пистолет.
– Прекратите! – рявкнул капитан.
– Кто-нибудь, достаньте дезинфицирующее средство и дайте его Лиусу, – произнес Викториус, – Лиус, пожалуйста, не касайся пока ничего.
– Может, сразу меня замочите? – усмехнулся автомеханик.
– Перестань.
Квариону дали обеззараживающее средство, и он принялся обрабатывать руки. Пресвитер продолжал осматривать Лаена и задавать ему вопросы. Через некоторое время он поднялся на ноги.
– Ну, что? – спросил капитан.
– Не знаю, – ответил Малочевский, – Никогда раньше такого не встречал. Можно попробовать дать ему какое-нибудь лекарство – из тех, что лежат у нас в аптечках. Но, честно говоря, не думаю, что это поможет. Идти он точно не в состоянии. Придется пока остаться здесь.
– Надолго?
– Не знаю.
– Мы не можем стоять на одном месте.
– Предлагаете его бросить? – Викториус посмотрел в глаза Валиндуку.
– Я этого не говорил, – ответил капитан. Но ему явно не нравился такой расклад ситуации, – А что будет со всеми остальными?
– Я ничего не могу сказать. Я не знаю, что это за инфекция. Я не знаю, инфекция ли это, вообще. Я не знаю, как это передается. Я не знаю, как это лечить. Можно попробовать предпринять самые элементарные действия по профилактике, но я понятия не имею, с чем мы столкнулись. Может это передается только через кровь, а может это передается по воздуху.
– Мы все тут подохнем, – произнес Бариус.
– Я говорил, что вода и продукты заразны, – заметил Кварион.
– Но мы все пили воду из фляг и питались этими сухими пайками, – возразил Валиндук.
– Значит нужно вспомнить, что Лаен делал такого, чего не делали все остальные.
– Вода, – Лиус щелкнул пальцами, – Он касался воды из озера и пробовал ее на вкус.
– Но он сказал, что она абсолютно чистая.
– И, тем не менее, абсолютно черная.
Наступила пауза.
– Возможно, его прибор не работает.
– Может, вернуться и еще раз взять пробы?
– И что толку? Да и кто туда пойдет?
– Ладно, – произнес капитан, – Никто никуда не пойдет. Нам нужно держаться вместе. Если откинем ласты, то тоже вместе. Остановка до прояснения ситуации, – он тяжело вздохнул, – Осматривайте периодически свое тело и следите за самочувствием.
– Смерть, я жду тебя. Приди в любом виде, – саркастически произнес Лиус.
Члены группы разошлись в разные стороны. Каждый занялся своим делом. Кто-то стал заново разжигать затухающий костер. Кто-то завалился спать, компенсируя отдыхом не восполненные часы напряжения. Кто-то пошел курить. Экспедиция приостановилась на неопределенное время. Осознание безнадежности и упадническое настроение захватывало все больше места в итак уже уставших разумах. Между тем пофигистичное отношение постепенно начинало сменяться истерией ожидания смерти.
 
Когда человек выбирает добровольный уход из жизни, как компромисс проблемам и невозможности дальнейшего продолжения своего существования, он принимает определенное решение. Но это решение необходимо еще довести до конца, а это уже определенный процесс. Такой процесс является одним из самых напряженных и невыносимых. Он сопровождается состоянием сильнейшего стресса, и длится все время, пока человек предпринимает какие-либо меры по приближению своей смерти, обостряясь в те самые моменты, когда процесс подходит к концу, завершаясь конкретным результатом. Здесь начинается противоборство двух сильнейших инстинктов – инстинкта самосохранения и инстинкта избавления от боли. В человеке происходит война между двумя его природами, характеризующими его, как разумное живое существо. Пока человек чувствует боль – он жив. Пока он испытывает страх при виде опасности – он адекватен. В тот самый момент, когда человек решается на самоубийство, происходит ухудшение состояния, потому что именно тогда к невыносимой боли прибавляется невероятный страх за свою жизнь. Тот самый страх, который заставляет человека перепрыгивать через ограды, в несколько раз превосходящие его собственный рост, страх, который заставляет человека бежать со скоростью, превышающей скорость быстроходных машин, страх, который заставляет человека совершать поступки, которые он никогда не в состоянии будет повторить при обычных условиях. Это один из самых сильных страхов. Но когда боль достигает своего апогея, она превосходит этот страх, и превосходит основной инстинкт. Это запредельные состояния человеческого естества – состояния, которые хранят в себе невероятное количество энергии. Она настолько велика, что может действительно свернуть горы, если пойдет в нужном направлении. Естественно, что биологический организм, наподобие человеческого, с трудом выдерживает давление такого количества энергии – он начинает саморазрушаться. Человек может сойти с ума, либо просто умереть. Но это уже потом, и обычно в случае, если такой процесс длится слишком долго. В данном случае процесс, в схему работы которого, оказались вовлечены участники экспедиции, явно начал затягиваться. Но здесь сыграл роль и другой механизм – механизм, предотвращающий разрушение системы. Подавление эмоций – релаксация, которая наступает, если система (человеческий организм) находится на грани. Такой механизм можно назвать состоянием вынужденного безразличия, или проще – полный пофигизм. Но обычно он работает достаточно короткое время. А потом вновь начинается противоборство двух сильнейших инстинктов – инстинкта самосохранения и инстинкта избавления от боли. И естественно, что подобное состояние хочется как можно скорее прекратить – оно невыносимо. Так начинается истерия ожидания смерти.
Викториус Малочевский, испытывая подобное состояние, как и все остальные, но, в отличие от всех остальных, привыкший к оказанию помощи другим именно в тот момент, когда сам в ней больше всего нуждаешься, остался сидеть с Лаеном, пытаясь выяснить причину болезни, или хотя бы просто морально поддержать.
– Как состояние? – спросил он.
Ученый как-то странно улыбнулся.
– Кажется, я умираю, – произнес Акрониус, утвердительно покачав головой.
Интересно, что можно ответить именно в такой ситуации?
– А ты хочешь жить? – без иронии, серьезно спросил Викториус.
Лаен задумался.
– Честно говоря, сейчас – даже не знаю. Вполне возможно. Война и борьба со смертью заставляют ценить жизнь. Я боюсь смерти – с одной стороны. Особенно после того, что увидел. С другой – я не представляю, что я буду делать, если выживу. И я не хочу вернуться в свою старую никчемную жизнь.
– Она действительно такая никчемная, как ты говоришь?
– Знаешь, когда-то я был счастлив, – произнес Акрониус, и как будто бы на время погрузился в мир воспоминаний.
– Почему же ты оказался здесь? – вовремя прервал его забвение Викториус, пока тот еще не окончательно ушел в себя.
– Потому что это было действительно когда-то.
– Нет шансов все вернуть? – осторожно спросил пресвитер.
– Нет, – покачал головой ученый, – Это не в моей власти.
– А в чьей?
Лаен улыбнулся и посмотрел в глаза Малочевскому сквозь толстые линзы своих очков.
– Наверное, это во власти твоего Бога.
Викториус утвердительно, как бы понимающе и одновременно сочувствующе кивнул головой.
– У меня была жена, – произнес Акрониус. И эта фраза словно распорола тупым ножом тяжелый скрипучий воздух, и как заглавие к очередной книге жизни осела на камнях и жесткой траве.
Пресвитер приготовился слушать, показывая это всем своим видом, стараясь расположить к общению.
Наступила небольшая пауза, как прелюдия к длинному монологу.
И затем — последовало повествование очередной истории:
– Знаешь, – начал ученый, – у меня никогда не было настоящих друзей. В детстве я всегда держался от людей очень обособленно. Я мало общался, мало гулял во дворе, просто потому, что меня не хотели принимать. Никто не хотел дружить со мной. Большие очки, натянутые на нос, слабый, не драчливый характер, серьезный вид. Я был один. И постоянно был один. Моя мама всегда говорила мне, что я особенный, что я не такой, как все – я лучше их, я выше их, поэтому мне сложно найти друзей. Поэтому мне не удается установить контакты с окружающими меня мальчишками и девчонками – потому что таких людей, как я очень мало. Их единицы. И они ходят по миру, ищут себе подобных – таких, кто сможет их понять, кто будет разговаривать с ними на одном языке. Эти люди – избранные… – Лаен улыбнулся, – Или что-то вроде того. В общем, такие люди слишком талантливы, потому их и не принимают обычные представители человеческого рода, – Лаен снова улыбнулся, – Она говорила это постоянно. Она внушала это мне каждый день – чтобы я не чувствовал себя ущербным или каким-то недостойным. И постепенно я начал верить в это. Меня действительно не понимали мои сверстники. Они дразнили меня, считали каким-то идиотом. Я хотел общаться с ними. Я тянулся к ним. Я ходил во двор. Пытался как-то влиться в компанию тех прогрессивных ребят, с которыми учился в одной школе. Но всегда и везде я оставался один, – Лаен на мгновение остановился, – Я на самом деле был очень умным, – продолжил он, – Я всегда хорошо учился. Участвовал в различных олимпиадах и часто побеждал. Меня хвалили взрослые и говорили, что у меня большое будущее. Я был гордостью школы. Моя мама гордилась мной. Но я всегда оставался один. Я действительно чувствовал себя особенным, и надеялся, что когда-нибудь найду настоящих друзей – таких же, как и я сам. Но шли годы. Я закончил университет. Начал заниматься наукой. Начал работать. Но ничего не менялось. В любой компании, в любом месте меня никто никогда не понимал. Они не понимали мои шутки. Они не понимали темы, на которые я пытался с ними заговорить. Они не понимали тех проблем, с которыми мне приходилось сталкиваться. Они не понимали образа моих мыслей. Они просто не понимали меня – и отвергали, – Лаен поправил очки и улыбнулся, – Тогда мне стало ясно, что это не они такие – это я такой. Я, как ошибка природы, никому не нужен. Я просто не к месту на этой земле. Я всегда был слабым человеком, и я никогда не умел общаться с людьми. Но я такой, какой я есть – это моя природа, и я не обязан быть другим. Тогда я решил полностью посвятить свою жизнь науке. Я стал психом, который неделями сидел дома, исписывая тоны бумаги, стены и окна формулами, пытаясь открыть то, чего еще никому не удавалось. Моими единственными подругами стали книги – их у меня были сотни, тысячи. Я полностью погрузился в мир математики, физики и биологии. В мир, в котором я был самим собой. В мир, в котором я действительно что-то значил, – Лаен замолчал. Он собирался с мыслями, – Но однажды, – продолжил он, – Я встретил девушку. Она была прекрасна. Она была самой красивой. Она была первой и последней девушкой в моей жизни – первым и последним человеком, который понимал меня. Она действительно принимала меня таким, какой я есть. Я для нее был не просто вычислительным мега-процессором с набором энциклопедических знаний. Я был для нее личностью. Знаешь, все это признание: все эти “заслуженный профессор”, “всемирная величина в области того-то-того-то”, все эти премии, гранты, статьи в газетах, слава – ничто, если рядом нет человека, с которым ты мог бы это разделить. И, вдруг, у меня появился такой человек. Меня действительно понимали, принимали и любили, – Лаен остановился.
Наступила пауза.
– И что же произошло? – спросил Викториус, невольно пытаясь додумать историю различными предположениями.
– Мы поженились. Прожили немного времени. И вскоре она умерла, – ответил ученый.
Наступила еще одна пауза.
– Эта женщина была всей моей жизнью. Я жил только ради нее. Теперь мне больше нечего делать на этой земле, – заключил Лаен.
– А наука? – осторожно заметил Малочевский.
Акрониус улыбнулся.
– Она никогда не сможет заменить мне ее, и не сможет восполнить те потребности, которые существуют в человеке. Как это ни банально звучит, но всем в этом мире нужны любовь и понимание. Как печально, что нужно быть тем, кем хотят тебя видеть другие. И как печально, когда ты не в состоянии быть им. Мне почти сорок лет – и моя жизнь уже кончена.
Викториус молчал. Он должен был что-то ответить, но его ответ должен был быть искренним. Он должен был помочь, но глупо было бы произносить слова, которые не являются истиной. Он долго думал прежде, чем сказал:
– Большинство проблем в этом мире существуют из-за того, что люди отказываются понять друг друга. Если тебя это утешит – я понимаю тебя... по крайней мере, я пытаюсь понять. И ты такой, какой есть, и тебя действительно обязаны принимать именно таким.
Наступила долгая пауза.
Малочевскому искренне было жаль этого ученого, и, что самое главное, он представлял себе его боль. Он знал, что такое, когда рядом нет близкого человека, который был бы способен тебя понять. И сейчас его знания были как нельзя кстати.
Священник еще долго продолжал сидеть рядом с Акрониусом, и разговаривал с ним о разных вещах. Он пытался хотя бы в самом минимальном количестве восполнить то, чего не хватало Лаену на протяжении всей его жизни. Лаен искал это десятки лет и, нашедши однажды, потерял. Он познал то, без чего больше уже никогда не сможет жить. Он больше никогда не сможет вернуться к своей обычной жизни. Как это ни банально звучит, но всем в этом мире действительно нужны любовь и понимание. И сотни тысяч людей гибнут оттого, что не могут этого найти.
 

 
24.
 
“Почему же все так в этом мире? — размышлял про себя пресвитер Малочевский — Почему люди не понимают друг друга, а чаще всего – просто отказываются понимать? Мы все хотим хорошей жизни, мы все хотим быть счастливы на этой земле, но мы всегда забываем о тех, кто окружает нас каждый день – тех, кому необходима помощь. В любом состоянии мы считаем неприемлемым тратить свое время и внимание на проблемы других людей: когда нам плохо – мы заняты тем, чтобы как можно скорее изменить ситуацию, когда нам хорошо – мы слишком заняты тем, чтобы наслаждаться этими моментами. Чтобы человек имел хоть какое-то представление о том, что такое любовь и забота, каждому из нас даны близкие – родственники, друзья, супруги, дети. Но некоторые оказываются не способны давать свою любовь даже тем, кого они любят, и не способны заботиться даже о тех, о ком должны. У них слишком мало времени – они строят свое счастье. Идея создания рая на земле. Она существует столько же, сколько существует само человечество. Она стара, как мир. Проблема заключается в том, что ее воплощение в жизнь определяется не только восполнением материальных потребностей человека – понятие счастья слишком глубокое и относительное. Я видел художников, которые готовы были отдать жизнь за реализацию своих проектов. Их не интересовало ничего, кроме собственного творчества. И я видел людей, которым необходимо было всего только две вещи для хорошего настроения – секс и алкоголь. Все остальное для них – пустая трата времени. И также я видел людей, которые испытывали глубочайшую депрессию и разочарование всякий раз, когда достигали своей цели. Они просто не могли найти то, что им по-настоящему необходимо, потому что они не знали, чего хотят. Я видел людей, которые знали, чего хотят, но когда они достигали своей цели – их состояние мало, чем отличалось от состояния предыдущей категории. Я видел людей, которые знали, чего хотят, и которые были счастливы, когда достигали своей цели, но это состояние длилось недолго, и они очень скоро забывали, что такое счастье, вновь погружаясь в пучину обыденности и серой апатии к повседневной жизни. Не думаю, что ради пяти минут славы стоит несколько лет пребывать в унижении. Не думаю, что ради двух дней наслаждения стоит страдать десятилетиями. Хотя… это дело вкуса. Но истина заключается в том, что далеко не каждый способен понять, что сделает счастливым его самого, тем более – никто не в состоянии понять, что нужно сделать, чтобы все люди были счастливы. В этом, наверное, и состоит провальность идеи создания рая на земле. Можно искоренить преступность, можно создать невероятно совершенный закон, можно сформулировать принципы идеальной экономической системы и воплотить их в жизнь, можно обеспечить всем максимально высокий уровень жизни, можно даже обеспечит всем одинаковый максимально высокий уровень жизни, можно реализовать идеи коммунизма, но человек все равно останется несчастным. Всегда будет существовать одиночество, всегда будет существовать недостаток любви и понимания. Всегда будут те, кто умеют лучше общаться с людьми и те, кто проигрывает в этом отношении. Всегда будут те, кто счастлив в супружеской жизни и те, кто далек от семейной идиллии. Всегда будут те, кто остался брошенным или непонятым. Всегда будут те, кто остался не принятым, потому что отличается от большинства. Всегда будут те, чей образ мыслей не соответствует образу мыслей подавляющей массы. Соответственно, всегда будут страдания, боль, зависть, превосходство и унижение. Всегда будет существовать фактор случайности, который делает людей неравными между собой. Человечество никогда не сможет победить смерть и болезнь, как явление. На смену старым вирусам придут новые, а за ними придут еще более старые, но уже мутированные, модернизированные, измененные, а затем придут совсем древние – забытые, с которыми люди уже давным-давно разучились бороться. Соответственно, всегда будут лишения и потери. Утопичность идеи создания рая на земле заключается в том, что человек никогда не сможет до конца разобраться в таком сложном и относительном понятии, как счастье, и всегда будут существовать вещи, которые человек не в силах преодолеть или изменить. Но, наверное, главная причина провальности идеи создания рая на земле состоит в том, что рай и земля – это два разных измерения, это две разных жизни, пути которых нигде не пересекаются. Существует лишь одна единственная точка соприкосновения, которая характеризуется окончанием одной реальности и началом другой – это смерть. Жизнь на земле и райская жизнь – это два совершенно разных состояния. И есть Личность, Которая постоянно пытается людям это показать. И пока Она будет это делать – рай на земле невозможен. Потому что Она – Эта Личность – заинтересована в том, чтобы человек различал эти два состояния. Возможно, такая идея кажется безумной, но на самом деле она не более безумна, чем идея создания рая на земле. А ведь каждый из нас стремится к осуществлению этой идеи. Большинство состояний людей, которые чувствуют себя счастливыми, определяются лишь удачно, благоприятно сложившимися обстоятельствами в определенный момент их жизни. А может, на самом деле, человек, вообще, вкладывает в понятие счастья совершенно не то, что нужно и, соответственно, имеет о нем неверное представление. Интересно, кто, вообще, придумал это слово? Может лучше спросить у него – что он имел в виду? В свете подобных рассуждений, наверное, разумнее будет решить потратить свою жизнь на что-нибудь более великое и достойное”.
К такому выводу пришел Викториус Малочевский после долгих размышлений. Но все же, сидя перед Лаеном, наблюдая за тем, как разлагается его еще живое тело, пресвитер не переставал задавать себе все того же вопроса: “Почему все именно так в этом мире?” Ему по-настоящему было жаль этого ученого. Какое же все-таки безумие, что человек должен отвечать чьим-либо требованиям. Акрониус не был сильным. Он был слаб. Ну и что из этого? Да, он слаб. И что? Он – такое же живое существо, такая же личность, пускай и слабая личность, но он, как и все прочие, чувствует боль. Он живой. Да, он слабый, но и что теперь – ему умирать из-за этого? Законы джунглей – кто сильнее, тот и прав? Жизнь по таким законам достойна только презрения. Как и сами эти законы. И весь этот мир, в таком случае, достоин только презрения, и не больше. Лаен не просил права на существование. Его бросили в этот мир без его собственного согласия. Его никто не спрашивал – так почему же он обязан нести ответственность за свою жизнь? Ответственность должен нести кто-то другой. Тот, кто в этом виноват. А он – такой, какой есть и никому ничего не обязан. И он имеет право оставаться самим собой. И его должны научиться любить и принимать именно таким. Человек общается только с теми, у кого есть качества, которые ему нравятся. И, наверное, если бы не было этого принципа – люди бы, вообще, перестали общаться между собой. Все же хочется верить, что где-то есть настоящая любовь: такая, когда человек не знает, за что он любит другого человека – возможно, это и есть признак настоящей любви. Лаен познал, что такое любовь – насколько она была истинной, решать только одному ему – но, испытав ее однажды, он никогда больше не сможет без нее жить. По крайней мере, не захочет. Это естественная потребность любого нормального человека, без которой он тоже со временем умирает, пусть и не так скоро.
– Почему ты веришь, священник? – прозвучал вопрос, и он отвлек пресвитера от его размышлений.
– Что?
– Почему ты веришь? Мне всегда казалось это безумием, – повторил Акрониус хриплым уставшим голосом.
Малочевский задумался.
– Ты ученый. Наука тоже когда-то начиналась с безумия.
– Но это “безумие” однажды было подтверждено фактами.
– Вот об этом я тебе и говорю.
Теперь задумался Лаен.
– Тогда приведи мне факты.
Викториус покачал головой.
– Нет. Это глупое и бессмысленное занятие. По крайней мере, если ты разговариваешь с действительно мудрым и рассуждающим человеком. Доказать истинность веры можно только самому себе – на основании своей собственной жизни. На это исследование уходят года. А все остальное по большому счету – демагогия.
– А чудеса? Ты видел чудеса?
Священник вздохнул.
– Да, видел, – ответил он, – Но всегда под любое необъяснимое явление можно подогнать свою теорию. Например, то, что ты видел здесь, Лаен, тебя никак не удивляет?
– Это другое, – возразил Акрониус, – Здесь мы можем испытывать на себе воздействие психотропного оружия. Кто-то хочет внушить нам иллюзию.
– То же самое ты бы сказал и в любой другой ситуации. То же самое ты бы ответил и на гражданке, – Малочевский улыбнулся, – Можно придумать теорию, по которой определенная организация – секта – решила собрать в одном месте группу людей и вызвать у них одни и те же галлюцинации путем применения одних и тех же наркотиков, по одинаковому загипнотизировав их, либо вживляя в головной мозг микрочипы и таким образом задавая совершенно конкретную программу, либо просто использовать голографические изображения. Если постараться, можно создать любую иллюзию. Возможно вся твоя жизнь – это иллюзия. Возможно, вся твоя наука – это иллюзия. Возможна, вся правительственная система – это иллюзия, созданная самим правительством. Человек никогда с абсолютной точностью не может сказать, что из восприятия им действительности по-настоящему реально. Просто, если нас устраивает такое восприятие – мы обычно соглашаемся с ним.
Наступила пауза.
– Возможно, ты прав, – согласился ученый, немного подумав, – Но что, если все-таки твоя вера – это иллюзия?
Викториус улыбнулся.
– Знаешь, тогда вся эта жизнь просто ничего не стоит. Она бессмысленна.
– Но по твоей вере, она и так ничего не стоит. Это всего лишь путь. А главное – вечность.
Малочевскому показалось забавным, что такой человек, как Лаен Акрониус, оказывается, еще что-то знает про его веру.
– Не совсем так, – ответил он, – На самом деле эта жизнь определяет и характеризует тебя, как личность. Твои дела, твои поступки – твоя жизнь – это и есть ты. Это время на земле в действительности очень важное и значимое время.
Священник встал.
– Я скоро вернусь, – произнес он.
Сделав несколько шагов, он наткнулся на Бариуса Клавора.
– Чо ты возишься с ним? – спросил спецназовец.
– Я пытаюсь его понять.
– Зачем?
– Он в этом нуждается.
– Если ты такой умный, что же ты, вообще, тогда здесь делаешь? – усмехнувшись, спросил Кварион, проходя мимо. Все это время он находился неподалеку и слышал весь разговор пресвитера и ученого. Викториус не стал отвечать на его вопрос. Наверное, автомеханик и сам знал ответ – человек, способный к рефлексии, более склонен к самоубийству.
Лиус немного отошел от лагеря, и, остановившись под одним из деревьев, не переставая удивляться высоте растений в этом безумном лесу, достал из кармана сигареты с зажигалкой и закурил. Противоречивые чувства испытывал он сейчас. Его смерть, которой он так долго жаждал, немного затянулась. Вдобавок ко всему, за место нее начала твориться какая-то необъяснимая чертовщина – то ли галлюцинации, то ли реальность – в любом случае, нечто не совсем приятное и даже пугающее. А он не хотел пугаться. Он слишком часто в своей жизни испытывал страх. Он устал от него. Поэтому его желание преодоления данного инстинкта в некоторые моменты времени доходило уже до безумия. Он готов был бороться со страхом. И ему было все равно – несет ли этот рефлекс в себе функции защиты, или является проявлением низменной природы человека. Он дал себе слово, что никогда больше ничего и никого не будет бояться. И он слишком сильно презирал эту жизнь, чтобы позволить ей или ее производным элементам испугать себя. Но любая борьба отнимает силы. И Лиус Кварион начинал уставать. Ему нужен был отдых после всех стрессов, которые он пережил. Но здесь он явно не находил его. “Поскорее бы пришла эта тварь и забрала меня” – думал про себя автомеханик, и тут же начинал напрягаться: а что это за тварь? и что она сделает с ним? а что будет потом? а что будет после смерти? а что есть смерть? а есть ли в этом благо? И снова страх. И снова инстинкт самосохранения давал о себе знать. Он никогда не исчезал – просто его глушила жажда избавления от боли. Иногда она оказывалась сильнее, но инстинкт все равно продолжал существовать – он всегда будет проявлять себя, как и чувство опасности и беспокойства перед чем-то новым и неизведанным. Значит – снова борьба. Значит – снова напряжение. Замкнутый круг. Хотя, конечно, были и положительные моменты во всем этом приключении. Здесь было довольно интересно. Будет что рассказать, когда он вернется обратно. Если сможет вернуться… А даже если и сможет – кому он будет это рассказывать? У него никого нет… Написать книгу – зачем? А если даже и написать – значит, нужно постараться выбраться от сюда? – значит, снова напрягаться? Он слишком устал. Его начинало все это раздражать и бесить. Слишком противоречивые чувства он сейчас испытывал... Истерия ожидания смерти...
Из кустов вышел Крос Валиндук.
Лиус даже не успел испугаться. Его мозг слишком быстро произвел анализ поступившей информации.
Капитан пошарил по своим карманам, а потом с явным желанием чего-то подошел к автомеханику.
– Сигаретки не найдется? – спросил он, – У меня все закончились.
Кварион одним ударом пальца стряхнул пепел, и затем выпустил губами дым.
– А не боишься? Я ведь могу оказаться заразным, – произнес он, ехидно улыбаясь.
Валиндук нахмурился, явно не понимая о чем речь.
– А! – вспомнил он, наконец, – Ты об этом. Ничего, я как-нибудь переживу.
Лиус пожал плечами и, достав пачку сигарет, встряхнул ее так, чтобы из нее показались несколько штук.
– Спасибо, – произнес капитан, взяв одну. Он закурил и решил начать разговор.
– Как настроение?
– Жрать охота, – ответил автомеханик.
“Интересное настроение” – подумал офицер.
– Как там ученый?
– Вроде, лучше не становится.
Кварион выпустил парочку дымовых колец.
– Как думаешь, что будет дальше? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Крос, – Даже предположить не могу.
Лиус улыбнулся.
– Признайся, капитан, чего ты хочешь? – вдруг ни с того ни с сего спросил он.
Валиндук наклонил голову.
– В каком смысле?
– Ты беспокоишься, – пояснил автомеханик, – И не за себя. Ты беспокоишься за проект.
Военный офицер тупо посмотрел в глаза своему собеседнику.
– Я хочу, чтобы все остались живы. И чтобы обе женщины были спасены.
Как все оказалось просто.
– А зачем?
Капитан выпустил дым через нос. Казалось, на его лице никогда не проявлялись эмоции. Но то, что он собирался сказать, в любом случае не являлось простыми, ничего не значащими, словами.
– Я слишком много убивал людей. И я не всегда понимал, зачем я их убиваю. Я хочу закончить свое существование спасением человеческой жизни, а не уничтожением.
– Ты думаешь, у тебя получится?
– Я хотя бы попытаюсь сделать это.
– А если результат все равно будет нулевым – для чего тогда?
Валиндук посмотрел по сторонам.
– Это останется в памяти.
– А если никто из нас не выживет.
– Нет, – ответил капитан, – Не в нашей памяти. В памяти этого леса. Знаешь, мне кажется это, как и любая другая информация, запишется здесь. Помнишь, как тот случай с отрядом специального назначения. Они уже давно мертвы, а память о них продолжает существовать в пространстве. Как запись информации.
Кварион пожал плечами. Тут нечего было ответить. По этому поводу можно было долго спорить. Каждый мог выдвинуть свою собственную теорию произошедшего и верить в нее.
– Хочешь сделать в своей жизни что-нибудь значимое? – спросил он без насмешки.
– Да, – ответил Валиндук, – А ты сделал в своей жизни что-нибудь значимое? Я имею в виду не личные достижения, как например: съесть сто сосисок за пять минут, там, или выпить двадцать бутылок пива, стоя на голове. Я имею в виду что-нибудь действительно значимое, что-нибудь важное. Что-нибудь, что достойно уважения. То, в чем кто-то по-настоящему нуждается.
Лиус выпятил нижнюю губу и наклонил голову. Он задумался.
– Ну, однажды я перевел бабушку через дорогу, а она оказалась очень старой карманной воровкой – вытащила у меня бумажник.
Капитан слегка улыбнулся.
– Как это, должно быть, обидно, – произнес он не без иронии.
– Да, вот так вот, – покачал головой автомеханик, – Жизнь, на самом деле, жестока, несправедлива, глупа и бессмысленна.
Кварион бросил окурок на землю и затушил его ногой.
– Ладно, пойдем поближе к костру, а то я начинаю уже замерзать, – предложил он.
Они вернулись в лагерь.
Лаен по-прежнему лежал в своем спальном мешке. Ему становилось все хуже. Раньше он хотя бы разговаривал, а теперь просто шевелил губами, закрыв глаза. Похоже, что он бредил. Похоже, что его начинало лихорадить. Бариус лежал в другом спальном мешке, и он просто пытался заснуть. Судя по всему, у него это не очень хорошо получалось – мысли не давали ему покоя.
– Смерть! – неожиданно громко прозвучал в лагере чей-то крик.
Молодой спецназовец, испугавшись, выскочил из своего спального мешка и, поднявшись на ноги, с изумлением уставился на Акрониуса.
– Смерть! Мрак! – кричал тот.
Военный офицер и автомеханик осторожно подошли к месту, где лежал ученый.
– В чем дело? – спросил их подбежавший священник.
Вместо ответа его ждали лишь удивленные взоры остальных участников экспедиции.
Викториус посмотрел на Лаена. Тот лежал с широко открытыми глазами, полными ужаса и страха, что было видно даже сквозь линзы очков, и выкрикивал странные фразы. Его тело трясло. Лицо было мокрым от обильно выделяющегося пота, смешивающегося с кровью и гноем.
– Смерть! Тьма! Зло! – вырывалось из его уст.
– Что с ним? – спросил Малочевский
– Это мы у тебя хотели бы узнать, – произнес Крос Валиндук.
Пресвитер осторожно опустился на колени рядом с ученым.
– Лаен, – обратился он к нему, – Лаен, ты меня слышишь?
Акрониус не слышал священника. Казалось, что он, вообще, ничего не слышал и не видел – он был полностью отрешен от реальности, погруженный лишь в свой собственный мир, он шептал:
– Они идут. Они скоро будут здесь… Он… Он самый главный… Он уже здесь. Он здесь с самого начала.
– Лаен, – снова позвал Викториус, – Кто “он”? Кто? О ком ты говоришь?
– Это его территория. Это его земля… Мы здесь чужие… Чужие… – продолжал шептать ученый, проглатывая некоторые звуки.
Пресвитер провел несколько раз ладонью в воздухе перед глазами Акрониуса, и пощелкал пальцами над его головой. Никакой реакции. Казалось, он совершенно не обращал внимания на ту действительность, которая его окружала, а его мозг воспринимал информацию не из внешнего мира, а от куда-то из другого места – возможно, из собственного подсознания.
– Мрак! – Лаен неожиданно резко вскинул свое туловище. Уже в сидячем положении он продолжал кричать: – Тьма! Зло! Ненависть! Они ненавидят нас! Они ненавидят людей! Мы все умрем!
Малочевский, стараясь успокоить ученого, осторожно выставил перед ним свои руки, медленно приближая ладони к телу Акрониуса, но не касаясь его, как бы жестом пытаясь уложить Лаена обратно – он просто создал психологический барьер в воздухе, который должен был действовать на сознание – психологический барьер, как продолжение его собственных рук. Возможно, когда-то, очень давно, этот жест являлся не только психологическим приемом.
Лаен послушно опустился на землю.
Видимо, он все-таки еще как-то реагировал на окружающую его действительность.
– У него горячка, – спокойно произнес пресвитер, – Он бредит.
– Что? – спросил Лиус.
– Бредит, – повторил Викториус, поднимаясь на ноги.
– Про какой мрак он говорил? Кто нас ненавидит? Кто уже здесь? – Валиндук посмотрел в глаза священнику.
– Спроси у него самого, – ответил тот, не отводя взгляда. Он хотел еще улыбнуться, но решил, что в данной ситуации это все же было бы не уместно, – Я не знаю, о чем он говорит. Возможно, это его подсознание. Он не в своем уме. Он плохо реагирует на то, что происходит в окружающем его пространстве, и больше занят каким-то своим… внутренним миром, – Как смог, объяснил пресвитер – так, как сам понимал.
– Замечательно, – произнес Бариус.
– И что нам делать? – вновь спросил капитан, обращаясь к Малочевскому.
– Не знаю. Вряд ли ему можно чем-то помочь.
– Что, будем сидеть и ждать, пока он умрет, а потом, освобожденные, наконец, от гуманистического долга, продолжим свой путь? – саркастически, но как-то очень серьезно произнес спецназовец.
– Но не оставлять же его одного здесь, – ответил Кварион.
– Я не спорю, но так мы только потеряем время.
Крос Валиндук тяжело вздохнул и покачал головой.
– Значит, потеряем время, – как будто бы заключил он, хотя и так уже было все понятно. Даже Клавор не собирался спорить с этим. Капитан развернулся и медленно побрел к костру. Судя по всему, здесь больше нечего было обсуждать. Остальные члены группы так же стали расходиться. Кто-то лег обратно спать. Кто-то снова пошел курить.
Викториус, немного озадаченный приступом бреда Лаена Акрониуса, сел под дерево и продолжил размышлять над несправедливостью жизни, все сильнее погружаясь в депрессию и меланхолию. Он хотел как-то помочь ученому, но он ничего не мог сделать. Он заключил то, что именно этим он и занимался всю свою жизнь – сначала пытался что-то сделать, а потом, в конце концов, приходил к выводу, что ничего не может сделать. По крайней мере, ему так казалось. Его отчаяние начинало приобретать патологический характер, и это становилось заметно окружающим. Ему очень сильно хотелось закурить, или забыться под действием какого-нибудь наркотика – так обычно делают в его состоянии все остальные. Он чувствовал себя полным неудачником. Он злился. Его злость тоже начинала приобретать патологический характер. Хорошо еще, что он хотя бы умел контролировать свои эмоции. Он хотел “забить” на все, достать пистолет и застрелиться. И плевать, что будет дальше. И плевать, что будет с Лаеном – выживет он или нет. И плевать, что будут делать все остальные, когда демон придет в следующий раз. И плевать, что там ему сказал этот организатор, или, как он себя называл – Основатель – кем бы он там ни был. И чо он там пытался пропихнуть про то, что их нужно беречь? – плевать. Почему это, вообще, его забота? Он все равно ничего не может сделать.
Валиндук подошел к Викториусу и сел рядом.
Священник поднял голову и с ухмылкой кивнул капитану, как бы задавая вопрос: “Чего изволите?” Капитан решил ответить тем же кивком. Понимая, что такое общение трудно назвать продуктивным, а проблема – в данном случае, присутствие офицера – все равно сама собой не разрешиться, Викториус все же поддался и перешел на словесный контакт:
– Что?
– Это я тебя хочу спросить.
– Мне сказать нечего.
– Все-таки: что с Лаеном?
– Похоже, что он умирает, – пожал плечами Малочевский.
– Ну, так сделай же что-нибудь.
– Я ничего не могу сделать, – медленно произнес Викториус, прищурив глаза, маниакально улыбаясь и отрицательно покачивая головой.
Военный офицер продолжал тупо без эмоций смотреть в глаза своему собеседнику.
– У нас закончилась еда. У нас заканчиваются запасы воды. Мы стоим на одном месте в то время, как должны двигаться. Мы находимся на опасной территории, на которой – мы точно знаем – нам явно угрожает смертельная опасность в виде непонятно кого. Если ты ничего не сделаешь – мы все тут умрем. Так что подумай еще раз – может, ты все-таки способен хоть как-то повлиять на ситуацию.
Викториус уставился в землю. Его глаза были потухшими. Они выражали усталость, боль и отчаяние.
– Есть один способ, – произнес он. Ему в голову пришла одна идея, но она ему сильно не понравилась.
– Делай, что считаешь нужным, только вытащи нас от сюда, – ответил капитан. Он поднялся на ноги и отошел в сторону.
Малочевский улыбнулся. Ему действительно не нравилась эта идея. Но другого выхода он не видел. Если у него ничего не получится – над его религией можно будет посмеяться. Можно будет посмеяться и над его Богом. Но хотя, впрочем, это будет уже проблема Самого Бога.
Меньше всего волнующийся сейчас за проблемы своего Бога, пресвитер встал и подошел к Лаену Акрониусу. У него был жар. Его покрытое язвами лицо тряслось и искажалось от боли. Кожа гноилась и кровоточила. Викториус сел. Он еще раз подумал и, преодолев страх, все же решился. Он осторожно положил одну руку на лоб ученого, а вторую на грудь.
– Что он делает? – спросил Бариус.
– Он хочет, чтобы мы все заразились этой инфекцией и умерли в один день, – ответил Лиус, усмехнувшись.
Священник закрыл глаза и произнес несколько слов на каком-то непонятном языке. Он как будто бы совершил некий обряд. Затем он открыл глаза, медленно встал и пошел спать.
– И все? – спросил капитан Валиндук.
– Все, – ответил Малочевский, поуютнее укутываясь в своем спальном мешке. Остальное было не его проблемой.
 

25.
 
Странное темное существо – чудовище, наподобие зверя, – вышло из тьмы. Оно стояло на двух ногах, точнее – на двух лапах с острыми когтями, которые при соприкосновении с каменистой почвой издавали неприятный звук, напоминающий лязг. Тело этого животного было покрыто грубой черной кожей, на которой местами прорастала шерсть, а местами – из позвоночника, плеч и локтей – выходили маленькие рога. Рваные кровоточащие и гноящиеся раны этого существа свидетельствовали о недавней схватке. Его длинный и тонкий, с острым концом, хвост сильно бил по земле, медленно производя в воздухе большие замахи. Руки опускались ниже колен, а пальцы продолжались длинными мощными когтями, свисающими к ступням. Его глаза – ярко красные с двумя белыми точками посередине – казалось, ничего не выражали, они как будто бы смотрели в пустоту, но в то же время горели злобой и агрессией. Они были бесчувственны, они не сострадали и не испытывали жалости – только ненависть и невероятная злость ко всему. Острые желтые клыки заполняли пасть зверя, из которой текла кровь, смешанная со слюной. Рваные уши судорожно подергивались, стараясь уловить даже самые незначительные звуки. Тяжелое дыхание свидетельствовало о напряжении и нагоняло страх. Казалось, что этот страх, растворяющийся в пространстве и искажающий его, был неотъемлемой частью природы этого чудовищного существа, он всегда и везде присутствовал рядом с ним, он сопровождал его, как друг, как коллега, совершая часть совместной работы.
– Куда же мне идти? – произнесло животное, как бы вопрошая кого-то.
Оно повернуло голову и уставилось вперед, смотря прямо в глаза своей жертвы. Оно нашло свою жертву. Длинные мощные острые когти на правой руке резко выдвинулись, распустившись в разные стороны, и сильно напряглись. Они готовы были рвать и кромсать на части любую материю. Казалось, в природе не существовало ничего, что могло бы остановить это оружие. Тяжелое дыхание зверя участилось и стало еще глубже. Красные глаза сверкнули огнем враждебности. Мерзкая ухмылка не предвещала ничего хорошего... Машина для убийств...
Животное уперлось задней лапой в землю, а затем с ужасным ревом резко рванулось вперед. Огромная пасть, острые желтые клыки, кровь, слюна, зловонное дыхание…
…Бариус Клавор проснулся в холодном поту от собственного крика, даже не крика – визга. Он вылетел из своего спального мешка, схватил автомат, передернул затвор и судорожно начал оглядываться по сторонам, прицеливаясь в мнимого врага, обращая внимание на любую тень. Одновременно с этим Крос Валиндук, разбуженный неадекватным поведением своего солдата, вскочил на ноги, выхватив из кобуры пистолет, и направил его на спецназовца. Несколько секунд он просто не понимал, что происходит вокруг него, но, обладающий хорошей реакцией и способностью моментально приходить в чувства и производить анализ ситуации, он сориентировался достаточно быстро. Капитан опустил пистолет, накрыв его сверху левой рукой, которую он протянул к Бариусу, выставив ладонью вперед.
– Тихо-тихо-тихо, Бариус, все хорошо. Это я – капитан Валиндук, – спокойно произнес он. Спецназовец с безумными, полными страха, глазами, целился в Кроса. Он тяжело дышал, его тело дрожало, на шее выступали артерии. Хорошо, что рукав куртки военного офицера закрывал пистолет, делая его в темноте совершенно незаметным. Между тем, его ствол по-прежнему был направлен на Клавора, и капитан готов был выстрелить в любой момент. Необходимо было успокоить этого невменяемого солдата, но в то же время и обезвредить его.
– Бариус, Бариус, все в порядке. Это я – капитан Валиндук, – медленно повторил Крос.
Наступила пауза.
Спецназовец убрал палец с курка и поднял руки вверх, держа автомат за корпус.
Валиндук медленно опустил пистолет.
– В чем дело? Ты в порядке? – спросил он.
– Простите, – ответил Клавор, вертя головой и моргая глазами, – Плохой сон.
– Плохой сон?
– Да.
– Видимо, это был очень плохой сон. С тобой все нормально? Ты помнишь, кто я?
– Да.
– Ты помнишь, где мы?
– Да, – спецназовец отцепил магазин от автомата, передернул затвор, ловко поймал в воздухе вылетевший патрон, и затем нажал на спусковой крючок, после чего аккуратно положил автомат с магазином на землю, – Со мной все хорошо, – ответил он.
– Что-то не похоже, – произнес Валиндук, – Посмотри мне в глаза.
Капитан уставился в глаза своему солдату. В них не было ничего, кроме усталости и недовольства.
– В чем дело? – послышался недовольный голос Лиуса Квариона.
– Бариусу приснился плохой сон, – ответил Валиндук.
– Охренеть. Так и до инфаркта недалеко, – проворчал автомеханик.
Лаен Акрониус приподнялся в своем спальном мешке. Опираясь на один локоть, он с удивлением смотрел на двух военных, стоящих неподалеку от него.
“Плохой сон. Так мы все тут с ума посходим.” – подумал он и покачал головой.
Он лег обратно и закрыл глаза, но через мгновение открыл снова, как будто бы заметил что-то необычное, а понял это только сейчас. Как странно, что он, вообще, смог приподняться. У него, вроде бы, недавно была лихорадка, он даже помнил, что некоторое время находился просто в состоянии какого-то то ли помутнения, то ли сна, а сейчас он чувствовал себя совершенно здоровым. Интересно.
Лаен сел. Это было довольно несложно. Его сознание было в порядке. Голова не кружилась. Он с изумлением посмотрел на свои руки. Кожа была чистой.
– Не может быть, – ученый наклонил голову. Он потрогал свои ладони, затем лицо. Никаких язв, никаких нарывов, никакой боли. Может, у него галлюцинации? Он принялся тщательно себя осматривать. Затем он встал. Холодный воздух объял его тело. Как ему успел надоесть этот теплый, впитавший достаточное количество пота, спальный мешок, в котором он провел, казалось, целую вечность. Он стоял на ногах и чувствовал себя превосходно.
Бариус и капитан Валиндук оглянулись.
– Смотри-ка: он встал.
– Ты куда-то собрался? Может, тебе помочь?
– Я здоров, – ответил ученый.
– Что?
– Я – здоров.
– Да неужели, – Крос решил подойти к Лаену. Бариус осторожно последовал за ним.
– Посмотрите на мою кожу, – Акрониус закатал рукава и поднял вверх руки. Его кожа действительно была чистой. Как это ни странно, но ученый, еще совсем недавно разлагающийся заживо, сейчас был совершенно здоров, по крайней мере, внешне – без признаков болезни.
– А как ты себя чувствуешь? – спросил Валиндук, разглядывая лицо ученого.
– Нормально, – ответил тот.
В этот момент послышались странные звуки. Капитан обернулся. Викториус Малочевский стоял на коленях под одним из деревьев и блювал. Его рвало, выворачивало на изнанку. Спазмы в желудке подкидывали вверх его тело и выбрасывали вперед. Он загибался и корчился от боли, подчиняясь рефлексу своего организма – отторжению.
– Что с ним такое? – удивленно произнес Лиус, выбравшись, наконец, из своего спальника.
Капитан посмотрел на ученого и затем направился к пресвитеру. Тот тяжело и часто дышал, немного постанывая.
– Ты в порядке?
– Да, – ответил священник хрипло, – Со мной все хорошо, – он достал платок, вытер губы, и выбросил грязную испачканную материю в кусты, – Как Лаен?
– Кажется, он выздоровел.
Викториус встал. Его состояние и состояние ученого – кажется, они были как-то связаны между собой. В них было что-то такое… труднообъяснимое.
– Это всегда происходит именно так? – спросил Валиндук.
– Нет, – ответил Малочевский, улыбаясь – Это не всегда происходит именно так, но всегда приходится платить цену.
Военный офицер с интересом смотрел на пресвитера. Тот производил впечатление человека, которому только что было очень плохо, но который, не смотря на это, был очень счастлив. Шатаясь и держась за живот, он подошел к своему рюкзаку, достал флягу с водой и принялся полоскать рот.
– Я бы посоветовал тебе беречь жидкость, – произнес капитан, наблюдая за тем, как священник выплевывает воду на землю.
– Я учту твой совет, – ответил Викториус, продолжая избавляться от неприятного привкуса с помощью воды из фляги.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я же сказал – со мной все хорошо.
– Ты можешь идти?
– Да, – покачал головой пресвитер, – я могу идти. Только дай мне совсем немного времени.
– Хорошо.
Валиндук никак не мог нарадоваться на этого святого человека, на данный момент времени решившего все его проблемы. Он повернулся и обратился к ученому.
– Ты сможешь идти, Лаен?
– Я думаю, что смогу, – ответил Акрониус, разведя руками в стороны, – Я, в общем-то, чувствую себя превосходно.
– Тогда тушите костер, – громко произнес капитан, – Мы продолжаем эту чертову экспедицию.
 
Группа собрала свои вещи и приготовилась к дороге. Викториус пришел в себя. Лаен окончательно убедился в том, что он реально выздоровел и способен идти. Он взял прибор, которым для ориентировки постоянно пользовался Франкл, продолжив тем самым эстафету. Теперь он определял направление. Впрочем, направление здесь было только одно – прямо по дороге.
Ученый взвалил на себя рюкзак и уставился в экран теплового радара, подняв его с земли. Он надеялся, что это чудо техники тоже до сих пор работало. Мимо проходил Малочевский.
– Знаешь, – обратился к нему Акрониус, – очень странно, что мое тело так быстро смогло восстановить все поврежденные и умершие клетки. Никаких следов от нарывов – так не бывает.
– Да, – ответил пресвитер, – Знаю, – погладив пальцами правой руки свою левую щеку, он добавил: – Послушай, Лаен, тебе даровано время сверх того, которое тебе было определенно изначально. Я советую тебе с пользой провести его. Не упусти этот последний шанс.
Лаен задумался. Его выздоровление можно было объяснить по-разному, но почему-то первая ассоциация, которая приходила ему в голову – священник. Очень странный случай с точки зрения медицины. Конечно, можно попытаться его научно исследовать, но, пока не выявлено другой закономерности, разумно предположить и такую теорию – они недавно рассуждали о чудесах. Возможно, чудеса действительно происходят. По крайней мере, эта теория имеет право на существование. Тем более, что она не впервые выдвигалась в жизни Лаена Акрониуса.
Он снова задумался. Его что-то сильно смутило.
– Послушай, – обратился он к священнику, – Что я говорил, когда болел?
Викториус пожал плечами.
– Ты бредил. У тебя была горячка.
Лаен заглянул в глаза пресвитера сквозь линзы своих очков. Малочевскому показалось, что взгляд ученого как-то странно изменился. Он как будто стал каким-то загадочным и более понимающим – понимающим что-то.
– Я видел это, – произнес Акрониус.
– Видел что?
– Тьма... Я видел ее... Я говорил что-нибудь об этом?
Священник утвердительно кивнул головой.
– Тьма. Весь этот лес наполнен тьмой… – сказал Лаен и осекся, – Вода, которую я попробовал, – продолжил он, – Она как будто бы передала мне информацию. Она хранила ее многие годы. Информация об этом месте – о том, что здесь происходило и происходит, – казалось, ученый сам не верил тому, что говорил. Он с удивлением и с каким-то ужасом доставал из своего разума эти знания, – Я видел зло. Это было, как сон… Нет, не как сон, – поправился Акрониус, – Это было как-то по-другому – как-то странно. Я не могу объяснить. Я видел это... Тьма. Ненависть. Смерть, – Лаен, озадаченный и потерянный, стоял напротив священника и пытался еще сильнее проникнуть вглубь своего сознания.
– Ты уверен в том, что говоришь? – спросил Малочевский.
– Нет, – ответил ученый, – Я ни в чем не уверен.
– Но ты видел это?
– Да. Но я посвятил вся свою жизнь науке. Я привык не доверять своим чувствам, а доверять только фактам и доказательствам. Тому, что я видел, может быть много объяснений. Это не обязательно является истиной, – Акрониус на мгновение замолчал, – Хотя и очень на нее похоже... Мне очень страшно, – заключил он.
Наступила пауза.
– Есть вещи, – произнес Викториус, – на которые я не могу дать ответа. Возможно, тебе самому нужно в этом разобраться. Возможно твой страх – всего лишь предупреждение. Мы все живем на основании того, что видим. И на основании того, что видим, мы совершаем определенные действия.
– Хэй! – послышался голос капитана Валиндука, – Вы готовы?
Лаен Акрониус утвердительно покачал головой и подался в сторону дороги, ожидая, что пресвитер последует его примеру. Вдвоем они медленно зашагали по неровной травянистой земле, замыкая собой строй.
Группа двинулась вперед.
– Срань! – выругался Бариус, хлопая себя по правому бедру. После нескольких шагов он вспомнил, что забыл нож в кожухе, который прикреплялся к его ноге. Он был замыкающим – шел позади всех. Он мог вернуться и забрать его. Команда еще не успела далеко отойти от лагеря. Он побежал обратно. Нож лежал рядом с потухшим костром. Спецназовец быстро нашел его. Он зацепил его на бедре и собрался идти обратно. Но вдруг что-то остановило его...
Что-то пронеслось над головой. Что-то странное и темное. Оно не издало никакого звука, но оно явно сообщило о своем присутствии. Оно дало себя почувствовать. Бариус посмотрел наверх. Там ничего не было. Только стволы деревьев, застилаемые ветками, удалялись в черное небо и исчезали в кромешной темноте. Спецназовец оглянулся... Страх... Необъяснимый, непонятный, беспричинный. Он снова пришел. Он не ворвался. Он подкрался как-то неожиданно, незаметно. Он не ударил и не произвел шока, но мгновенно окутал собой. Не прошло и пары секунд, и вот он уже был здесь, и прочно занял свои позиции, как повелитель, как хозяин.
Клавор не успел опомниться. Он уже был во власти этого страха. Что-то сковывало его движения, что-то держало его руки и ноги невидимой силой. Некая странная неощущаемая материя поглотила его своей массой, желая иметь над ним господство. Она заключила его в свои объятия и не собиралась отпускать. Она собиралась пожрать его. Стало трудно двигаться – не физически – психологически, эмоционально. Любое движение – стресс, любое движение – неизвестность. Бариус оглянулся. Здесь никого не было. Что-то показалось сзади – он снова оглянулся – никого. Слева – он посмотрел в ту сторону – тоже никого. Он чувствовал, что сзади справа кто-то стоит – там, в кустах – кто-то смотрит на него, просто стоит и смотрит – он чувствовал на себе чей-то взгляд, он четко ощущал на себе давление чьих-то глаз. Он вздернул автомат и резко повернулся. Ужас… Никого не было. Неужели, опять это? Неужели оно вернулось? Он вспомнил эту игру. Он уже участвовал в ней. Страх. Скованность. Давление. Беспомощность. Дрожь. Его начинало трясти. Снова что-то показалось сзади – он обернулся – никого.
– Выходи, тварь! – прошипел он, но ответа не последовало.
Он стал резко оборачиваться. Влево. Назад. Снова влево. Вперед. Вправо. Назад. Вперед. Назад. Влево. Он вертелся по кругу. Он смотрел по сторонам. Он искал. Но здесь никого не было. Только необъяснимый ужас и нежелание двигаться. Он сделал пару шагов – невероятные усилия, страх сковывал все тело. Но ему нужно было идти.
“Ну ладно” – подумал он, явно что-то решив.
Ему необходимо было вернуться в группу. Он резко рванулся вперед и побежал. Ему показалось, что кто-то начал его преследовать, кто-то бежал за ним. Он не обращал внимания. Он знал, что ему нужно делать. Ему нужно было добраться до людей. Он бежал, бежал изо всех сил. Он скоро должен был настигнуть членов своей команды. И вдруг он споткнулся и полетел на землю. Он упал. Его ладони вспахали почву. Нога ударилась о сломанную ветку. Только не это. Он был внизу. Он стоял на коленях. Его охватил ужас – это худшее, что он мог себе представить. Ни в коем случае нельзя было оставаться в таком положении. Это опасное положение – незащищенность, неподготовленность, уязвимость. Бариус резко вскочил на ноги. Он оглянулся – вокруг никого не было. Он снова рванулся вперед. Он уже должен был догнать свою группу... Где же они?.. Он испугался... А что если его потеряли?.. Он остался один!.. Он не мог остаться один! Он сойдет с ума, если останется один в этом лесу! Он начал кричать:
– Хэй! – заорал он, – Вы где, вашу мать! Хэй! Капитан! Кто-нибудь!
– Что ты орешь, – послышался знакомый голос. Капитан Валиндук стоял прямо перед ним и светил фонариком, прикрепленным к автомату. Рядом с ним находились и все остальные члены группы. Они вышли из-за поворота. Это был даже не поворот – просто маленький завороток, закрываемый очередным деревом. Бариус сначала испугался и с недоверием отнесся к тому, кого видел перед собой. Он всего готов был ожидать от этого леса.
– Мне показалось, что я заблудился, – задыхаясь, все же произнес он.
– Ты не мог заблудиться. Ты отстал от нас всего на пару шагов.
– Я… забыл нож. Решил вернуться…
– Мы поняли, – перебил капитан, – Мы остановились, как только заметили, что ты отстал. Ты, видимо, просто не видел нас из-за этого поворота. Мы были совсем рядом. Мы даже слышали, как ты бежал.
– Хорошо, – успокоился спецназовец.
– С тобой все в порядке? – спросил Валиндук.
– Кажется, я начинаю сходить с ума, – ответил Клавор.
Военный офицер недовольно покачал головой. Не самый подходящий момент для таких новостей. Человек, на которого он действительно хотел бы надеяться, был неадекватен. И ему нужно было придумать, как решить эту проблему.
– Ладно, – произнес он, – Идем дальше. Постарайтесь держаться вместе. И не отставайте.
Группа двинулась вперед.
“Кажется, я начинаю сходить с ума” – мысленно повторял Бариус, поправляя на плечах рюкзак, продолжая идти по этой странной ужасающей дороге, которая, казалось, никогда не закончится. По крайней мере, хорошо – не закончится.
 

26.
 
Группа безбашенных, почти не боящихся смерти, людей все дальше уходила в глубь леса. Все сильнее удаляясь от цивилизации и какой-либо помощи – все больше поглощаясь некой неизвестной, но хорошо ощущаемой тьмой. Все ближе казалась на радаре маленькая мигающая зеленая точка, испускающая расходящиеся концентрические круги, и все убедительнее становилась мысль о неизбежности смерти, по причине невозможности выхода из этого темного дремучего и непонятного леса. И в свою очередь, все ужасающей представлялась сама смерть, по причине ее неизвестности – неуверенности в том, что это действительно благо. Все сильнее ощущалось чье-то невидимое присутствие, испускающее невероятную агрессию и ненависть, желание рвать на куски и уничтожать, причинять боль – без основания, просто причинять и наслаждаться этой болью. Все больше становилась пропасть между этим миром – миром зла, и миром людей – сочетающим в себе добро и зло, и все острее чувствовалась разница между ними. Все дальше сейчас казались свет, правда, и любовь – то, что хотя бы отчасти присутствует в противоположном мире – мире людей. Чтобы понять истинный свет – нужно столкнуться с истинной тьмой, чтобы понять истинную правду – нужно столкнуться с истинным беззаконием и хаосом, чтобы понять истинную любовь – нужно столкнуться с истинной ненавистью. Все сильнее ощущалась сейчас эта ненависть, и все сильнее ощущался страх – непонятный, беспричинный, необъяснимый. Все сильнее чувствовались голод и жажда, все сильнее чувствовалась усталость – усталость в ногах, усталость в мозгу, усталость в душе. Все сильнее нарастало напряжение и, казалось, нервы, как эластичные нити, натягивались до предела и уже начинали хрустеть, предупреждая о возможности разрыва, если нагрузка не будет уменьшена. Но этого не произойдет. Кто-то будет продолжать медленно натягивать эти эластичные нервные волокна, из любопытства наблюдая за тем, как долго они еще смогут выдержать. Кто-то очень злой и непримиримый будет продолжать с наслаждением сводить с ума, заставляя постоянно чувствовать панический страх, заставляя чувствовать неоправданную злобу ко всем окружающим, заставляя разочаровываться в жизни и считать себя ничтожеством, заставляя верить в безнадежность собственных усилий и неизбежность трагедии, подавляя и уничтожая психологически, делая морально беззащитным и слабым – он будет продолжать это, наслаждаясь каждой секундой боли, и ожидая того самого момента, когда сможет полностью поработить свою жертву. Он будет делать это, потому что это – его цель, смысл его существования. И он очень хорошо знает свое дело.
Лиус Кварион чувствовал это. Он понимал, что на всю группу началась, своего рода, охота. Это существо или эти существа – возможно, для них это был просто спорт. Они так развлекались. А он сам и другие простые смертные не могли с этим ничего поделать. И это сильно не нравилось автомеханику. Не нравилось ему и то, что приходилось испытывать страх. А он однажды дал себе слово, что никто и ничто никогда не посмеет заставить его бояться, а это значило, что ему приходилось преодолевать этот страх. А Кварион не собирался ничего преодолевать. Он был здесь на экскурсии. Он просто хотел избавления от этой никчемной жизни. Он хотел расслабиться, а вместо этого ему приходилось бороться с собственным страхом, да еще и с истерией ожидания смерти. А его смерть здесь явно затянулась. И это напрягало. Это выматывало психологически. И Лиусу это сильно не нравилось. А это уже никак нельзя было назвать спокойным состоянием духа, к которому так стремился автомеханик. “Ну что ж, – решил он, – если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе”. Если смерть не спешит приблизиться, значит, нужно самому приблизиться к смерти. Лиус больше не собирался ждать. Он намеревался использовать любую возможность.
Бариус Клавор шел позади группы. Он был замыкающим. Он видел впереди себя четырех людей – абсолютно разных, из разных социальных слоев, занимающихся разными делами и мыслящих совершенно по-разному. Но одно объединяло их – они чувствовали себя чужими в этом мире и желали собственной смерти. Они были раздавлены. Они были практически полностью уничтожены, лишь случайность дала им второй шанс. Они его не хотели, потому что у них не было на него сил, они его боялись, но им дали этот шанс. Теперь им нужно было использовать его, но как – они не знали, им неоткуда было уже черпать энергию. Бариус понимал, что, скорее всего, для большинства из них это было последнее путешествие, как, впрочем, и для него самого. Это был последний, завершающий этап в их жизни, последний шанс – дальше просто не останется сил… Если только этот шанс не будет использован. Тогда, возможно, начнется новая жизнь. И силы на нее даст Тот, Кто дал это самый шанс, прикрываясь случайностью. Но для этого нужно было делать выбор. Бариус для себя уже все решил. Это был просто вопрос гордости. Но ему было также интересно, что выберут другие.
Бариус Клавор шел позади группы и смотрел на людей, которые сейчас находились рядом с ним. Что-то не давало ему покоя. Тот случай у костра, когда он нес дежурство – казалось, тогда нечто пришло в его жизнь, даже не пришло – ворвалось, и попыталось поработить. Это была личность – некое существо. Теперь оно сопровождало его везде. Оно окутывало его собой. Оно хотело иметь власть над своей жертвой. Оно заняло прочные позиции и не собиралось отступать. Оно вело себя, как хозяин. Сначала оно навязывало страх и панику, теперь оно начинало навязывать свою волю. Это нечто – оно летало над ним, кружило над головой, оно всегда было рядом и сейчас оно диктовало свои желания.
“Убей, – шептало оно, – Убей их”.
Бариус ужаснулся собственной мысли. Он посмотрел на членов своей группы.
“Убей”, – вновь прозвучало в разуме. Это не был голос из внешнего мира – это как будто бы шло изнутри.
“Убей всех их. До единого”, – Бариус сильно тряхнул головой, как бы пытаясь отмахнуться. Хорошо, что он шел позади – никто не заметил. Он чувствовал, что начинает сходить с ума. Он старался отогнать от себя эти навязчивые мысли, но ничего не получалось. Что-то продолжало говорить ему: “Убей. Убей. Убей”.
“Нет, – подумал молодой спецназовец, – Я должен держать себя в руках. Я еще не свихнулся, чтобы так просто лишать людей жизни”.
“Но ты делал это на войне”.
“Нет, – подумал Бариус, – Это другое”.
“Это одно и тоже”.
“Нет. Это разные вещи”, – Клавор замотал головой.
“Боже, что я делаю? – подумал он про себя, – Я, практически, начинаю разговаривать сам с собой. Я схожу с ума”.
“Посмотри на них, – прозвучало в разуме, – Они ничтожны. Этот ученый. Заучка. Идиот. Четырехглазый самодовольный неудачник. Постоянно копошится в каких-то своих каракулях. Слабак. А этот автомеханик. Считает себя самым умным. Ведет себя так, как будто бы все знает лучше других. Это, типа, крутой”.
Бариус начинал испытывать неподдельное отвращение к людям, которые шли впереди него. Они казались ему мерзкими, ничтожными, как червяки. Ему не хотелось даже разговаривать с ними, даже просто идти рядом. Они не достойны его. Они ниже его. Придурки все. Это даже не люди. В их жизнях нет ничего стоящего.
Но где-то глубоко внутри: “Нет!” Разумом молодой спецназовец понимал, что это не они такие – это с ним что-то не так, это у него проблемы. Но его чувства начинали преобладать. Он начинал испытывать ненависть ко всем окружающим. И в первую очередь к ученому. Лаен Акрониус сразу ему не понравился, но сейчас он просто ненавидел его. Он его презирал.
Бариус осторожно снял автомат с предохранителя. Он взялся за рукоятку и потянулся указательным пальцем к спусковому курку. На него никто не смотрел. Он мог запросто перестрелять всех членов группы.
“Что я делаю? – подумал он, – Нет. У меня совсем крыша поехала”.
Спецназовец убрал палец с курка и вернул предохранитель в прежнее положение. Это было сложно. Это было действительно сложно, как будто бы кто-то сопротивлялся его действиям. Он как будто бы боролся с кем-то и в то же время с самим собой. Теперь он чувствовал – та ненависть, которая заполняла собой весь этот лес, начинала передаваться ему, она старалась проникнуть внутрь его, поработить его, сделать своим слугой, своим оружием. Но к счастью Бариус собирался бороться.
Крос Валиндук шел впереди и тоже чувствовал эту ненависть, эту невероятную агрессию. Но он не был настолько подвержен ее влиянию. По каким-то непонятным причинам существо выбрало именно молодого спецназовца, а не кого-то другого. И, кроме того, у капитана была цель – он хотел, во что бы то ни стало, спасти этих женщин и сделать все, чтобы выбраться из леса со всеми участниками экспедиции. Как? Он себе этого не представлял. Он не знал, с чем еще придется столкнуться и каким образом бороться с тем, что уже существует на данный момент. Но он все равно попытается что-то сделать. Последний рывок – а потом будь, что будет. Последний шанс – а потом конец. Он понимал: эта экспедиция – последнее дело в его жизни. На большее у него не останется сил. И он собирался потратить остатки самого себя на что-то действительно значимое – значимое не только для него самого, но и перед Небом, если оно существует. Капитан надеялся на успех. Он должен был надеяться, иначе у него ничего не получится. Возможно, он сам себе это придумал, но даже если и так – он ничего не теряет, кроме нескольких дней физического и морального напряжения. И, кроме того, он верил в свои расчеты. А по его расчетам: священник оказался здесь не случайно, а значит – его послали, а значит – во всем этом есть смысл, а значит – должен быть шанс, и значит – его нужно использовать.
Крос Валиндук остановил группу поднятым вверх на уровне головы кулаком. Все замерли. Бариус схватился за автомат. Лиус потянулся к кобуре. Капитан внимательно осматривался по сторонам. Видимо, он что-то услышал или заметил.
Первая капля влаги с неба стремительно падала вниз, разбрызгиваясь в воздухе на мельчайшие молекулы, пока полностью не разбилась о металлическую оправу очков Лаена Акрониуса. Она предзнаменовала собой начало природного явления, так ожидаемого при засухе и отсутствии питьевой воды.
– Это что, дождь? – произнес Кварион, когда еще несколько маленьких капелек попали ему на лицо.
–Видимо, да, – ответил ученый.
– Может, набрать воды во фляги? – спросил автомеханик после небольшой паузы.
– Не спеши, – сказал капитан, присматриваясь к верхушкам деревьев.
– Я и не спешу, – ответил Лиус, понимая, что этот дождик может оказаться совсем не той долгожданной жидкостью, которую можно пить, – Ты что-то заметил? – спросил он Валиндука, обращая внимание на его настороженность.
– Не знаю, – произнес капитан.
Где-то недалеко сверкнула молния, грянул гром, и в этот момент все листья, как будто их кто-то отстегнул, одновременно слетели с деревьев, и своей огромной многочисленной неоднородной массой стали медленно опускаться на землю.
От удивления у всех членов группы отвисли челюсти.
– Ни хрена себе, – проговорил кто-то.
– Видимо, так здесь наступает осень, – ухмыльнулся Лиус.
Викториус Малочевский пресвитер церкви – он что-то почувствовал, ему не понравились эти листья. Интуиция. “Надо бы сказать остальным, предупредить их”, – подумал он. Но делать этого не стал... И пожалел об этом...
Туча опавших листьев плавно опустилась на землю и на плечи членов группы. И тут неожиданно как по щелчку пальцев все они вдруг превратились в стаю каких-то насекомых или птиц, или что-то непонятное, промежуточное – наподобие бабочек, только очень диких, агрессивных бабочек, с острыми как бритва, и твердыми, как сталь, крыльями. Они сорвались с места и беспорядочно закружились в воздухе, обволакивая собой участников экспедиции. Священник был готов к каким-то подобным проявлениям сверхъестественного, хотя и не к таким. Он первым сообразил упасть на землю, прикрывая голову руками. Его примеру последовал и капитан Валиндук.
– Всем на землю! Лечь на землю! – закричал он. Члены группы все, как один, попадали вниз, уткнувшись лицами во влажную траву. Через некоторое время непонятные насекомые разлетелись в разные стороны.
– Что это за такое? – произнес Лиус, вставая на ноги и ощупывая свое немного побитое, в маленьких ссадинках, лицо.
– Чертовщина.
– Дождь, – заметил Лаен, – Он тоже не совсем такой, какого бы нам хотелось, – он протянул ладонь и ловил капельки, растирая их пальцем, – От него раздражение. Он жжет кожу.
– Да, – подтвердил священник, тоже аккуратно растирая ладони, – Он кислотный. Может, радиоактивный?
– Радиация не ощущается рецепторами кожи, – поправил Малочевского ученый, но тот его уже не слушал. Пресвитер внимательно оглядывался по сторонам. Он снова почувствовал присутствие некого духа. Он хорошо знал это чувство. Он развивал его, если так можно сказать, на протяжении многих лет. Он постоянно с ним сталкивался, и оно никогда не подводило его. Единственное чувство, которое никогда не подводило. Нечто невидимо пронеслось между членами экспедиции, оставляя за собой холодный след ужаса. Даже не смотря на то, что весь этот лес сейчас производил ощущение тьмы, Викториус смог различить особое проявление этого присутствия. Существо собиралось действовать.
Капитан Валиндук отряхивался от грязи и травы, и в этот момент заметил настороженность священника. Он схватился за автомат и передернул затвор.
– В чем дело? – спросил он.
– Берегитесь, – только лишь успел произнести пресвитер.
Дождь закончился.
Неожиданно перед группой материализовалось и повисло над землей нечто черное с горящими глазами.
Все отступили назад. Бариус передернул затвор автомата, и вместе с капитаном они нацелились на существо. Лиус Кварион вытащил свой пистолет. Наступила небольшая пауза. Автомеханик посмотрел на членов своей команды.
“Вот этот момент”, – подумал он. Его глаза сверкнули, и уголки губ медленно поползли вверх. Он опустил правую руку со своим оружием. Несколько поколебавшись, он сделал шаг вперед, навстречу темному духу.
– Лиус, что ты делаешь? – громко спросил Валиндук.
Вместо ответа Кварион сделал еще несколько шагов в том же направлении.
– Лиус, не дури!
Лиус, преодолевая невероятный страх, с маниакальным выражением лица, и опущенными вниз руками двигался навстречу собственной смерти. Он принял решение, и собирался его исполнить. Его колени внезапно стали слабеть, по всему телу пробежал легкий холодок. Начиная со спины и уходя вверх, заканчивая теменем головы, проступал пот. Сердце бешено заколотилось. Немного закружилась голова. Его начинало трясти. Ужас. Он должен был преодолеть его. Борьба. Надменная ухмылка, как один из способов скрыть свои эмоции – те, которые не должны были видеть другие люди – страх, волнение – это лишь вершина айсберга. Никто и ничто больше никогда не посмеет заставить его испытывать эти чувства. Он нашел способ брать верх над ними – быть безумным. Только в таком состоянии он сможет довести дело до конца. И, похоже, у него это получалось. “Скоро все закончится, – думал Кварион, – Еще пару шагов и все. Конец. Вот он и наступил”. Вот уже в который раз.
– Лиус, твою мать, что ты делаешь! – заорал капитан.
– Лиус, остановись, – тяжело произнес Викториус. “Идиот, – подумал он про себя, – ему кажется, что смерть это избавление. Как же ты заблуждаешься, мой дорогой!”
– Ли-и-у-ус!!! – кричал Крос Валиндук. Он должен был что-то сделать. Но времени было мало. Нужно принять решение. Первое, что пришло в голову: автомат, нога, кость, кожа, поправка на штанину, точный расчет... только бы не промазать.
Выстрел.
Сдавленный короткий крик.
Автомеханика подкосило, и он упал на спину, завалившись на левый бок, подогнув под себя ноги.
Черное существо сверкнуло глазами и нависло над Кварионом. Капитан начал стрельбу. Его примеру последовал и молодой спецназовец. Они вели огонь на поражение, без остановок выпуская короткие очереди. Все пули попадали в цель, но проходили сквозь демона, срезая ветки деревьев, находящиеся за ним. Дух не пытался уворачиваться. Он продолжал висеть в воздухе, раскинув в стороны свои большие руки, чем-то напоминающие крылья хищной птицы с когтями. Это огнестрельное оружие, без труда разрывающее почти любую материю, не приносило ему никакого вреда.
Через некоторое время в магазинах закончились патроны – сначала у Валиндука, затем у Клавора. Друг за другом они перезарядили автоматы и продолжили вести огонь. Они стреляли в разные места на черном, поглощающем свет, теле духа, пытаясь отыскать слабые точки. Многочисленные гильзы беспорядочно сыпались на землю, засевая собой мятую траву. Над военными поднималось облака газов и дыма, периодически то рассеиваясь, то вновь сгущаясь.
Когда истощились новые магазины, военные побросали автоматы на землю, резко выхватили из кобуры пистолеты и выпустили в существо каждый по полной обойме утяжеленных зарядов со смещенным центром тяжести. Теперь и это оружие было бесполезным, превратившись лишь в сложный механизм, способный производить только безобидные металлические щелчки.
Бариус выдернул из набедренных кожухов два ножа, подкинул их в воздух и на лету вставил свои пальцы в круглые отверстия на рукоятках. Теперь эти ножи могли также выполнять роль кастетов. Спецназовец без раздумья бросился на темное существо. Он наносил стремительные и, должно быть, сокрушающие удары по телу духа, рассекая его черное естество, однако создавалось впечатление, что он просто бьет в воздух, не встречая никакого сопротивления материи. Так продолжалось некоторое время, пока Бариус не запутался в собственных движениях. Он оказался лицом к капитану, и был сильно удивлен, когда его очередной рассекающий удар ножом был отбит другим ножом военного офицера. Лязг метала. Искры.
– Осторожнее, – недовольно произнес Валиндук.
Это был единственный удар, который Клавор почувствовал.
Не желая терять времени, и, видимо, устав развлекаться, существо резко рванулось к Лаену Акрониусу. Оно прошло сквозь тело ученого, вытащив из него некую белую материю, с человеческой фигурой и глазами самого Лаена. Эти глаза были полны ужаса и молили о помощи. Они кричали. Они как будто старались зацепиться за что-нибудь в этом мире. Но было уже поздно. Дух умчался в глубь леса, унося с собой визжащую душу.
Тело ученого безжизненно повалилось на землю. Малочевский кинулся к нему. Не понятно, на что надеясь, он попытался прощупать пульс. Бессмысленно. Тело было мертво. Дрожащей рукой Викториус снял с Лаена очки и заглянул в его глаза. Эти две широко открытые совершеннейшие “видеокамеры” смотрели на священника, но в тоже время – они смотрели куда-то дальше, куда-то неопределенно. Они больше не передавали информации из окружающего мира, продолжая лишь пропускать ее через себя.
 

 

27.
 
Этот мир и жизнь в нем существуют в соответствии с определенными законами. Эти законы глобальны, они определяют судьбы людей, они являются причиной социальных движений, и в то же время они абсолютно конкретны в каждой, самой мелкой ситуации. Это не законы физики, не законы психологии человека и даже не законы развития культур. Это некие зависимости одних параметров от других, и они существуют вне классификации наук. Многие люди не верят в них, считают это мистикой, ученые отмечают их и часто признают факт их наличия, но не соглашаются с абсолютной истинностью их существования, так как не могут доказать или полностью изучить их. Наверное, это правильно. Между тем, эти закономерности были известны еще древним, это обычная житейская мудрость, в соответствии с которой старается мыслить и смотреть на мир простой человек, свободный от того, чему его научила правительственная система образования или всемирная организация научных знаний. Это, так называемые, законы жизни.
К примеру, вот один из таких законов: он говорит, что человек, много трудящийся достоин награды. Человек, вкладывающий во что-то много усилий должен в соответствии с этими усилиями что-то получить. И это не причинно-следственная связь логической цепочки, это не зависимость успеха от количества вложений – нет, все намного глубже. Человек может вложить невероятно много усилий в какое-либо дело и, тем не менее, потерпеть крах, и все его труды будут напрасны. И вот тогда в силу вступает этот закон: человек достоин награды за свои труды, и он получит ее – возможно, совсем не там, где бы он хотел ее увидеть, и, возможно, совсем не в том виде, в котором ожидал, но он получит эту награду. “Отпускайте хлеб свой по водам” – и вы найдете этот хлеб, там, где, возможно, никогда не искали. Возможно, этот закон объясняет невероятный и ошеломляющий успех людей в том, в чем они не трудились и где не прилагали совершенно никаких усилий, или – прилагали минимум этих усилий. Часто мы смотрим на таких людей, завидуем, и не понимаем, что они, скорее всего, однажды уже заплатили за все это свою цену. Удача. Жизнь рано или поздно расставит все по своим местам – одна из формулировок этого закона. И этот закон действует – возможно, не всегда, но достаточно часто, чтобы о нем можно было говорить.
Еще одна зависимость: зависимость состояния одиночества от уровня успеха. Она вытекает из другой, более глобальной закономерности: теряя в одном месте, человек обязательно приобретает в другом, и наоборот. И этот закон – он тоже действует, и, возможно, тоже не всегда, но достаточно часто, чтобы успеть уничтожить многих талантливых людей, добровольно решивших уйти из этой жизни. Возможно, они просто вовремя не смогли увидеть эту закономерность, не смогли вовремя ее понять, не смогли разгадать этот закон.
За все нужно платить. И, возможно, цена бывает совсем не такой, какой мы себе ее представляем, и часто она кажется нам слишком высокой.
Законы жизни – видимо, они действительно существуют. И, наверное, их больше, чем мы думаем, они постоянно переплетаются между собой и действуют один на другой. И, что интересно, часто они действуют с некоторым опозданием. Возможно, поэтому мы не всегда видим их в своей жизни, и не всегда в них верим. Выполняя, первое условие этих законов, иногда мы можем не дождаться выполнения ими условия второго. Но это зависит уже от нас. Жизнь рано или поздно расставит все по своим местам, и наша задача часто бывает: не прерывать линию событий. Иногда нужно просто дождаться.
Все в этом мире существует по определенным законам. Изучив эти законы, мы сможем использовать их в своих целях. Поняв эти законы, мы лучше поймем эту жизнь – и тогда мы сможем лучше ее контролировать, мы станем профессионалами в интересующей нас области и научимся извлекать из нее максимальную для себя выгоду.
Возможно, это, действительно, правда.
Все в этом мире существует по определенным законам, и это кажется вполне логичным, потому что этот мир создан либо Богом, либо людьми. Вообще-то глупо строить свою жизнь на основании логики – лучше на научных принципах, но, тем не менее: в первом случае объяснение – то, что Он делает так всегда, это Его особенность, а еще – Он сам об этом сказал; во втором случае – и здесь логики даже еще больше – человек ограничен и, мало того, он постоянно стремится к упрощению реальности – все, что он делает, он делает только в соответствии с законами, чужими или своими собственными, по-другому он не умеет.
Возможно, если бы Лаен Акрониус понимал это, он смог бы ответить хотя бы на часть своих вопросов – хотя бы на один из них. Возможно, тогда ему было бы легче, и, возможно, тогда бы он немного по-другому смотрел на мир. Проблема заключалась еще и в том, что ученый был не в ладах с Тем, Кто эти законы создал – а в таком случае, они могут действовать в его жизни совсем не так, как хотелось бы, совсем не так, как планировалось изначально, а – искаженно.
 

28.
 
Худые руки священника аккуратно обматывали бинтом пораненную ногу Лиуса Квариона. Эти руки хорошо знали свое дело, не смотря на долгое отсутствие практики, и даже простую перевязку совершали как-то красиво и профессионально, быстро и в тоже время качественно, как будто на это существовала определенная техника. Очень необычно смотрелась в темном лесу чистая, как недавно выпавший снег, белая материя, обработанная и пропитанная дезинфицирующим средством, предназначенная задерживать в своем теле инфекцию и одновременно пропускать воздух, чтобы поврежденная плоть могла дышать кислородом и самовосстанавливаться, не тратя зря силы на защиту от агрессии чужеродных бактерий. Казалось, сейчас этот бинт во всем лесу был единственной вещью белого цвета, и он как будто бы сиял, радуя глаза и давая некую надежду, принося с собой в этот мир частичку света, да и просто улучшая настроение. Как сильно иногда в окружающей нас обстановке не хватает белых вещей.
– Ничего серьезного, – произнес Викториус, закончив свою работу, – Просто царапина. Даже кость не задета. Тебе сильно повезло.
Лиус как будто бы не услышал слов пресвитера. Он поднял голову и уставился на подошедшего к ним капитана Валиндука.
– Хорошо стреляешь, – сказал он, зло улыбаясь.
– Стараюсь, – спокойно ответил военный офицер. Он уже было приготовился отражать целый шквал претензий и обвинений в свой адрес, но, к счастью, у Квариона сейчас не было ни сил, ни желания устраивать истерику. Он был слишком вымотан психологически. Его нервная система после стресса нуждалась в покое и тормозила любые эмоции. Он чувствовал себя глупо и был немного подавлен. Конечно, он испытывал злость, но с другой стороны, в последнее время, он слишком неоднозначно стал относиться к смерти, и поэтому он до сих пор не мог решить: благодарить капитана или ругать – ведь военный офицер в определенной степени помог сделать ему выбор (точнее, навязал его). Стараясь все-таки сильно не напрягаться по поводу этой дилеммы, автомеханик решил ограничиться недовольным взглядом и плохим настроением.
– Как он? – спросил Валиндук, обращаясь к Викториусу, – Идти сможет?
– Я же говорю: просто царапина. Конечно, ему будет очень неприятно, – Малочевский посмотрел на Квариона и слегка улыбнулся, – Все-таки рана – ожог. Но, я думаю, он сможет продолжать движение.
– Хорошо, – ответил капитан, будучи очень доволен собой. Он был рад, что ему хотя бы удалось не ухудшить ситуацию. Если сейчас, вообще, можно было радоваться по поводу чего-то. Предотвратить очередную смерть все равно не получилось.
Викториус вытащил из аптечки шприц-пистолет и вставил в него ампулу с жидкостью.
– Я поставлю тебе обезболивающее, – пояснил он Квариону, – Нужно?
Автомеханик пожал плечами.
– Побочный эффект – сонливость.
Автомеханик снова пожал плечами.
– Вижу, тебе сейчас все равно, – заключил пресвитер, – Тогда расстегни куртку и закатай рукав до плеча.
Лиус послушно выполнил все, как попросил его Малочевский. Священник обработал плечо спиртом и приставил к нему свой медицинский пистолет. Одно нажатие на спусковой крючок, и лекарство проникло в мышечную ткань, постепенно начиная рассасываться по всему организму.
В снаряжение каждого из членов экспедиции входила индивидуальная аптечка. Обезболивающие средства были рассчитаны на шестерых человек, и их советовали не растрачивать попусту. Но с учетом того, что одной третьей части из команды анестезия уже явно не понадобится, Викториус решил использовать один из запасов этого лекарства.
Малочевский убрал все препараты обратно в пластиковый кейс, и многозначительно посмотрел на Лиуса.
– Дурак ты, и многого не знаешь, – произнес он и встал на ноги. Оставив Квариона одного, он направился к какому-то большому камню, лежащему немного в стороне от дороги, окруженному деревьями. Он давно еще присмотрел это место, и собирался приземлиться там после оказания необходимой помощи Квариону. И он был рад, что его еще не облюбовали ни капитан Валиндук, ни Бариус Клавор. Это было очень удобное место. На камне можно было сидеть, абстрагируясь от остальных членов группы, и в тоже время наблюдать за дорогой и всем, что на ней происходит. Пресвитер собирался поразмыслить над существующим положением вещей и, возможно, придумать какой-то выход из этой ситуации. Это сейчас было так необходимо.
Малочевский залез на камень и посмотрел со стороны на автомеханика и спецназовца, занятых каждый своим делом. Затем он огляделся вокруг. Капитана Валиндука не было видно, но он должен был находиться где-то неподалеку. “Зачем я назвал Лиуса дураком? – подумал Викториус, – По большому счету, я такой же дурак, как и он”.
Священник задумался. Когда экспедиция начиналась, с ним было пятеро спутников. Сейчас осталось только трое. Если верить глазам – их забрал демон. Забрал в ад. Малочевский поморщился. Ему стало не по себе. Он верил в ад. Как бы специфически он ни относился к своей религии, но в ад он верил. И он понимал, что это не то место, где должны были оказаться эти люди. Ему стало больно и обидно за них, за их боль, за их трагическую и безнадежную судьбу. И он ничего не сделал, чтобы предотвратить это. Потому что считал, что не может ничего сделать. Он просто не верил, что его действия могут что-то изменить. Он больше не верил в те принципы, которые были основой его жизни на протяжении многих лет. И самое ужасное – ему были противны эти принципы. Он ненавидел их, и не хотел больше по ним жить. Он очень долго играл в эту игру, и он от нее устал. Да, это была именно игра. Именно так ему представлялось сейчас все, что он видел. Всемогущий Бог, Который может все, но Который объявляет войну и отправляет своих ангелов и людей на эту войну, в которой нет никакого смысла. Он может одержать победу одним только словом, но Он предпочитает смотреть на то, как Его создания режутся между собой. Его творения – зло и добро, тьма и свет – противостоят друг другу, представляя собой всего лишь зрелище. Они ненавидят друг друга и готовы рвать себя ради этой победы. Хотя в действительности все может разрешиться в одно мгновение. Игра. Любящий Бог, Который спустился на землю и добровольно согласился страдать ради людей, которые Ему дороги. И Этот любящий Бог создает этих людей без их согласия и отправляет их в ад, если они не соответствуют Его требованиям, при том, что Он изначально знает, что они не будут им соответствовать... Игра... Малочевский не понимал этого. Это было за гранью его понимания. Это больше походило на какой-то садизм и мазохизм одновременно. И в такого Бога приходится верить, и такого Бога приходится любить. Викториус ненавидел ту религию, которую исповедовал. И с этим ему нужно будет как-то жить дальше. Он вспомнил строчку из стихов одного поэта: ”…Бог не ангел, Он просто такой, какой есть…”
Но это еще ладно. Он готов был с этим смириться. В конце концов, не он создал этот мир, не он образовал землю, и не он придумал понятия чести, любви и справедливости. Да и все равно у него не было другого выбора. Он до сих пор верил в ад. И до сих пор только страх держал его. Но все-таки самое обидное было то, что на него взвалили ответственность, о которой он не просил. Он видел, как эти люди гибнут, и ему было жаль их. Действительно жаль. Но что он мог изменить? Они сами сделали свой выбор. И они были верны ему до конца. Викториус не мог заставить их передумать. Он не мог заставить их поверить, или смириться. Он не мог убедить их. Они были свободны в своем решении. И, судя по всему, это решение было вполне осмысленным. А выходило так, что его руки были в крови. По крайней мере, он чувствовал вину. Был и другой путь – противостоять демону. Но Малочевский не верил, что он способен на это. Он больше не хотел играть в эту игру. Его тошнило от нее. И он не хотел выглядеть глупо. Это была больше не его война. Он, вообще, больше не верил в то, что эта война идет именно по тем принципам, которые ему известны. Он запутался. Он устал. Почему все так сложно в этой жизни? Нет, наверное, люди все-таки не могли придумать такую бредовую религию. Она слишком бредовая, чтобы быть чьим-то вымыслом. Это больше похоже на правду… Хотя…
Крос Валиндук медленно подошел к Малочевскому и сел рядом, на том же камне. В правой руке у него была сигарета. Он затянулся и произнес:
– Никогда такого не видел.
Он подождал немного и добавил:
– Мы выпустили в него четыре магазина, и все пули прошли сквозь него, не причинив никакого вреда. Похоже, ему даже больно не было, – капитан не смотрел на священника. Он смотрел вперед и периодически затягивался, – Что скажешь?
Викториус пожал плечами.
– Я, вообще, никогда не видел, как стреляют из автоматического оружия. Тем более, в таких обстоятельствах.
– Я не совсем об этом.
– Я понимаю.
Валиндук сделал очередную затяжку. Его движения были медленными, и как будто немного ленивыми.
– Ты говоришь, это демон? – спросил он, по-прежнему смотря прямо перед собой.
– По крайней мере, это похоже на то.
Капитан выдержал паузу.
– И что будет дальше?
– Наверное, он будет продолжать забирать ваши души, – ответил Малочевский, – Пока…
Он остановился.
– Пока что?
– Пока не успокоится, забрав последнюю.
Военный офицер затянулся.
– И с этим ничего нельзя будет поделать?
Викториус тяжело вздохнул.
– Скорее всего, нет, если только… Если только ваши души не станут принадлежать кому-то более сильному.
– Кому, например?
– Ну, например, другому демону, более могущественному… или Богу.
Крос Валиндук утвердительно покачал головой, как бы понимая.
– Но в любом случае, их придется кому-то отдавать, – произнес он – не понятно, то ли делая вывод, то ли задавая вопрос, то ли и то и другое.
– Да.
Капитан, наконец, повернул голову и посмотрел на Викториуса.
– А что на счет тебя?
Викториус задумался. Это был очень интересный вопрос для него самого. И он не мог с абсолютной уверенностью на него ответить. Демон не забрал его душу первым. Может, он заберет ее в третий раз или в четвертый, тем самым совершенно не выделяя ее среди остальных? А может, он решит оставить ее напоследок, как лакомый кусочек?
– Не знаю, – произнес пресвитер, улыбнувшись от того, что он действительно этого не знает, – Я надеюсь, что я на другом счету у высших сил.
– В любом случае, ты не уверен, – сказал Валиндук, бросив окурок на землю и затушив его ногой.
Викториус покачал головой, соглашаясь. Их разговор шел очень спокойно и без лишних эмоций. То ли от того, что они оба устали психологически. То ли от того, что они были утомлены дорогой и от недостатка воды и пищи начинали слабеть.
– Что ты делаешь здесь, священник? – задал капитан следующий вопрос не навязчиво, как бы просто интересуясь.
Малочевский пожал плечами.
– Наверное, то же что и все остальные.
– Ты отрекся от своей веры?
– Нет, – ответил пресвитер, – Почему ты так решил?
Военный офицер задумался.
– Ну-у-у…
– Ты ведь, например, оказался здесь не потому, что отрекся от веры, – ухмыльнулся Викториус, – Наверное, я просто устал и немного запутался, – уже серьезно произнес он, – Наверное, как и ты.
– Примерно, – ответил Валиндук после небольшой паузы, – Да, наверное, я тоже устал. Устал от бессмысленности и от тяжелого груза ошибок.
Малочевский посмотрел на военного офицера.
– После своей первой войны я вернулся домой с уже не совсем здоровой психикой. Там на войне я занимался одним делом, а когда приехал на гражданку – там бытовые проблемы. Совсем другой мир. Мои воспоминания не давали мне покоя. Я начал много бухать. Моя жена… Хм… Должно быть, ей пришлось не легко. Я много лечился. Очень долго боролся с этой страшной болезнью. И, что интересно, я избавился от нее. Я победил ее. Но моя жена все равно ушла. Она не выдержала. Она хотела хорошей счастливой жизни, а ей приходилось возиться с больным, ненормальным, погруженным в депрессию, неудачником.
“А как же клятва «и в горе и в радости»”, – подумал про себя Викториус.
– Я не смог найти себя в обычной жизни, – продолжал капитан, – Друзей у меня не было. Знакомые были заняты своими проблемами, и не понимали меня. Я решил вернуться на войну. Точнее, я решил вернуться в армию. А там уж дальше – снова война.
Скажи, что ты думаешь по этому поводу? – неожиданно задал вопрос военный офицер.
Малочевский понял, что тот имел в виду.
– Зачем ты пошел на войну в первый раз? – спросил он.
– Мне казалось, что я исполняю свой долг перед отечеством. Наше государство помогало воевать маленькой стране, с которой у нас были торговые отношения. Причины той войны, в которой участвовали наши союзники, по-моему, даже они сами толком не знали. Но правительство все же решило ввести на чужую территорию ограниченный контингент войск. Везде начали призывать молодых ребят, развивая идеи патриотического духа. По большому счету, это была просто политика.
– Ради которой ты убивал людей?
Наступила пауза.
– Да, – ответил капитан.
– Ты добровольно пошел на эту войну?
– Да, добровольно, – Валиндук втянул воздух носом, – Скажи свое мнение по этому поводу, священник. Мне очень интересно будет его узнать.
– Знаешь, – начал Викториус, – Библия разрешает убийство только в одном случае – самозащита. Ни одна идеология, ни одна философия, ни одна государственная система и, тем более, ни какая грязная политика никогда не оправдает убийство. Можно сколько угодно говорить о патриотизме, но никакой патриотизм не дает права на уничтожение других людей. Только если тебе угрожает опасность, ты можешь обороняться. Да и то: я, например, еще десять раз подумаю прежде, чем лишить человека жизни. Даже если будет стоять вопрос: моя жизнь или жизнь того, кто на меня нападает – я, возможно, сделаю выбор не в свою пользу. Я-то знаю, что я иду на Небеса. А человек, который решается на неоправданную агрессию – идет в ад.
– Я вижу, ты очень сильно ценишь чужую жизнь, – заметил капитан.
– Конечно. А как же иначе?
– Скажи, священник, я виноват? – задал вопрос Валиндук, глядя прямо перед собой.
– Да, – без эмоций ответил Малочевский. И это прозвучало как-то очень уверенно, но в то же время мягко, без осуждения и без жалости – просто, как констатация фактов.
Военный офицер посмотрел вверх.
– Наверное, меня никогда не простят.
Викториус заметил его движение.
– Знаешь, Там тебя всегда простят, – спокойно произнес он, — Если ты действительно захочешь изменить свою жизнь... Но это не значит, что тебе не придется платить цену здесь, — добавил он в конце.
Капитан ничего не ответил. Он решил перевести разговор на другую тему.
– Скажи, священник, чего ты боишься?
Наступила пауза.
– Я же вижу – ты боишься. Чего?
– Это так сильно бросается в глаза? – спросил Малочевский.
– Может, и нет. Но я это чувствую.
Пресвитер молчал.
– Может, у тебя однажды что-то не получилось, и ты боишься вновь потерпеть поражение?
– Может, и так.
– Но ведь ты можешь помочь.
– Не знаю.
– Ты ведь помог Лаену.
– Но он все равно погиб.
– Но это уже совсем другой разговор. Ты просто не довел свое дело до конца.
Викториус пожал плечами.
– Ты можешь помочь, я знаю. Иначе бы тебя здесь сейчас не было, – с уверенностью произнес капитан.
– Это просто случайность, – ответил пресвитер.
Валиндук отрицательно покачал головой.
– В этой жизни не бывает случайностей.
Он посмотрел на верхушки деревьев и продолжил:
– Очень странно, что мне приходится тебя в этом убеждать, священник. Знаешь, я большую часть своей жизни провел на войне. И те войны, которые я вел – это были не мои войны, это были чужие войны. Я убивал по приказу. Я убивал ради денег, ради идеи, ради хорошей жизни своего грязного правительства, которое, не задумываясь, уничтожает свой же народ. Очень жаль, что я так поздно это понял. Тогда я старался особенно не ломать голову над этими вопросами. Но, в конце концов, мне все равно пришлось отвечать на них себе же самому. Я понял одну вещь – человек всегда должен думать прежде, чем совершает какое-то действие, потому что за каждое действие, рано или поздно, придется нести ответ. Человек всегда должен размышлять, взвешивать все “за” и “против”, тем более, если он собирается лишить жизни другого человека. Нельзя просто убить кого-то, а потом сослаться на приказ старшего по званию, или на патриотический долг перед родиной. Человек всегда должен думать, иначе он окажется марионеткой в чужих руках, и сам того не заметит, как превратится в наемного убийцу – в того, кто служит злу. Человек всегда должен думать, иначе за него это будет делать кто-то другой. Я понимаю это, священник, – тяжело произнес военный офицер, – И здесь сейчас я пытаюсь сделать хоть что-то, что может меня оправдать – что-то по настоящему значимое. Но я бессилен. Я ничего не могу сделать. Как оказалось, это тоже не моя война, – капитан посмотрел в глаза Малочевскому, – Это твоя война, священник. И я буду стоять в стороне, смотреть и ждать, когда ты спасешь нас. Потому что я все равно больше ничем не могу помочь.
Крос Валиндук отвернулся и тяжело вздохнул, как бы завершая этот разговор. Ему больше нечего было добавить. Он не отличался особой болтливостью, и уже израсходовал свою суточную норму общения. Он собирался побыть один.
– А знаешь, – заметил он, – Ты так толком и не ответил на мой вопрос – почему ты здесь, но, наверное, ответ на него и так очевиден.
Он встал и пошел к лагерю, оставив пресвитера наедине с самим собой.
Малочевский задумался. Он вспомнил о Лаене, и он вспомнил о том, что ему действительно удалось помочь этому ученому. И он также вспомнил тот старый случай со скандалом в его церкви. Возможно, душа одного задрипанного панка все-таки стоит тех усилий, нервов и бессонных ночей, которые были на нее потрачены. И ведь та женщина, умершая от гангрены – она действительно не хотела оставаться инвалидом на всю свою жизнь, она скорее предпочитала умереть, и это так же был ее выбор. Возможно, он, пресвитер церкви, ее наставник, все не совсем правильно понял – ведь ему действительно ничего не было сказано об исцелении, ему было сказано только о том, что операции не должно было произойти. Возможно, должно было случиться не чудо, а нечто другое – совершенно естественное. Не объяснили почему, но ведь смерть тоже только в руках Бога, и Он относится к ней часто совершенно не так, как большинство людей.
Возможно, теперь Викториусу еще нужно было вспомнить, почему он оказался здесь.
Священник погрузился в мир прошлого, который еще совсем недавно был миром настоящим.
 

 

29.
 
Белая жидкая пена заливала догорающий, просевший на расплавленных шинах, автомобиль – точнее, то, что от него осталось. Когда-то это была дорогая машина, известная во всем городке своей уникальной переливающейся раскраской. Своему хозяину она также была известна комфортным салоном, удобной панелью управления, плавностью хода и невероятным количеством электроники, составляющей значительную часть цены этого движущегося чуда техники. На таких машинах обычно ездили в больших городах, точнее, владельцы таких машин обычно жили в больших городах, но благодаря своей вездеходности, этот автомобиль прекрасно подходил и для эксплуатации в местности, где по большей части отсутствовали асфальтовые дороги. Теперь все, что осталось от этого механического средства передвижения, растворяясь в пене, подхватывалось потоком грязной воды на белом мраморе и устремлялось вниз по небольшой наклонной плоскости, разбиваясь о черные кожаные туфли пресвитера Викториуса Малочевского. Он стоял и спокойно, с видом сильно уставшего человека, смотрел на то, во что превратился двор перед церковью. Уже никаких эмоций. Даже его опаленная огнем борода уже не вызывала в его душе какой-либо реакции. Он просто наблюдал: за тем, как красиво догорают автомобили на небольшой парковке, за тем, как грустно осыпаются уже догоревшие деревянные скамейки, сделанные на заказ, за тем, как специфически разбросаны по дороге урны для мусора, вывернутые из асфальта вместе с длинными гвоздями, за тем, как ужасно выглядят клумбы для некогда прекрасных, а теперь уже, выкорчеванных из земли, погибших, редких цветов, за тем, как безразлично лежит плашмя потрескавшаяся глыба камня, искусно обтесанная, с выгравированной надписью – цитатой из Библии, за тем, как суетливо вокруг бегают пожарные в ярких защитных костюмах и щедро заливают все это пеной и водой, которая, смешиваясь с грязью, не переставая, бежит на черные кожаные туфли Викториуса Малочевского.
Удивляясь тому, насколько же устрашающе выглядит разлетающийся на ветру разный горящий мусор – бумажки, пакеты, картонные бутылки, ветки деревьев, пресвитер стоял и спокойно смотрел на почерневшую, обильно покрытую белой жидкой огнегасительной массой, машину, не подлежащую уже никакому восстановлению. Эта машина, всегда паркующаяся отдельно от всех остальных, принадлежала пастору церкви, в которой Викториус был служителем.
– Какого хрена, вашу мать, здесь происходит!? – послышался до боли знакомый, голос. Очень странно было услышать его в контексте именно такой смысловой нагрузки – этот голос ругался.
К пресвитеру подошел пожилой, но очень энергичный, не по своим годам, человек, небольшого роста с загорелым лицом, густой бородой и седыми, аккуратно зачесанными назад, волосами. Он был одет в черный деловой костюм, его распахнутый пиджак демонстрировал на белой рубашке огромный мокрый след от воды, а неяркий, заляпанный в огнегасительной пене, галстук развевался на ветру. Этот человек был очень зол.
– Малочевский! – громко произнес он.
Священник повернулся и с каким-то тупым детским взглядом и совершенно пофигистичным выражением лица, медленно развел руками. Вся его фигура как будто говорила: “Бог дал – Бог взял. Да будет имя Господне благословенно”.
– Я тебе говорил, – начал старик, – не приводи сюда этих людей! Не связывайся с ними, и не связывай с ними нашу церковь. Ты меня не послушал. Ты сделал по-своему, как всегда. Ты притащил сюда этих ублюдков. Ты разворошил осиное гнездо. Посмотри теперь, что из всего этого вышло! Посмотри, что они наделали! – старик указал на двор перед центральным входом в церковь, который сейчас больше напоминал место после боя с террористами – так, как любят показывать в крутых боевиках. Все было раскурочено, перебито, все горело, а то, что не горело – было залито пеной, везде валялись какие-то осколки, мусор, текла грязная вода. Только большой каменный крест стоял вроде бы как не тронутым. Те, кто устроил этот погром – пятнадцать человек, все разом помочились на него, и, видимо, сочли, что этого будет достаточно.
– Они взорвали машины! – продолжал кричать пастор, – Они сожгли скамейки! Они уничтожили цветы, которые лично сажала моя жена! Они обоссали крест – святыню нашей религии! Скажи, ты этого добивался!?
– Я всего лишь привел их в церковь, – спокойно произнес Викториус.
– Вот именно! – взревел старик, – Ты привел их в церковь!
– Я не знал, что так получится, – Малочевский пожал плечами.
– Не смотри на меня таким блаженным взглядом. Я тебе говорил, что нам в церкви не нужны такие люди.
– Но они тоже нуждаются в Боге. Бог умирал и за их души.
– Считаешь себя самым умным!? – пастор краснел от злости все сильнее с каждым ответом Викториуса, – Это моя церковь! И в моей церкви таких людей не будет! И мне плевать, что с ними будет дальше, и в чем они нуждаются, и кто за них умирал! И не учи меня!
– Я пытаюсь спасать людей – делать то, что мне заповедал мой Бог, – пресвитер немного повысил голос.
– Возомнил себя супер-героем? – прошипел пастор, – Решил, что можешь изменить этот мир?! Супермен… хренов! – старик не скупился на слова, не обращая внимания даже на окружающих его людей, – Что, комиксов начитался?! Всех спасаешь теперь, да?! Тебя еще тогда выгнали с проблемами, перевели к нам. И здесь то же самое. От тебя везде одни проблемы! – Малочевский впервые видел своего пастора в таком состоянии. Наверное, тот, вообще, впервые в жизни был в таком состоянии, – А это что? – он указал на лысого, немного побитого, парня в кожаной куртке, стоящего рядом.
– Он не участвовал в погроме, – ответил Викториус, – Он хочет остаться с нами.
– Что значит, хочет остаться с нами? – раздраженно, но, немного успокоившись, спросил старик.
– Он отрекся от их организации. Теперь ему некуда идти, – пояснил пресвитер, – Он принял нашу веру.
– Он не останется здесь! – закричал пастор, – Это моя церковь!
В этот момент подошел полицейский. Он устало посмотрел на обоих служителей и обратился к тому, кто, на его взгляд, являлся главным – более злым и более старшим по возрасту.
– Вы знаете, кто это сделал? – спросил он с безучастным видом.
– Да, – раздраженно ответил старик.
– Заявление будете писать?
– Конечно, буду.
– Тогда пройдемте со мной.
Полицейский задержался еще на один миг.
– А с этим что? – спросил он, указывая на лысого парня в кожаной куртке.
Пастор зло посмотрел на Викториуса, затем на молодого человека, как бы решая, что ему делать.
– Есть кассета видеозаписи, – произнес Малочевский и кивнул головой на камеры слежения, находящиеся на крыше церкви, – Могут подтвердить охранники.
Старик махнул рукой.
– Ничего, – ответил он полицейскому, – Этот не участвовал.
Пастор церкви и представитель государственного закона ушли.
– Можешь остаться у меня, – обратился пресвитер к парню в кожаной куртке. Тот отрицательно покачал головой.
– Не надо. Я как-нибудь справлюсь.
– Но тебе может угрожать опасность, – возразил Викториус.
– И всем вам тоже.
– Ты не можешь вернуться к ним. Тебе нужно остаться со мной.
– Не беспокойся, я найду, где переночевать. У меня есть знакомые, – парень глубоко вздохнул, – Я понимаю его. Ему страшно. Это нормально. А к тебе я все равно не пойду. Со мной ты будешь в опасности.
Малочевский не стал уговаривать своего подопечного. Он знал, что тот все равно не согласится. Они разошлись в разные стороны, и пресвитер одиноко поплелся в кафешку неподалеку. Ему нужно было подумать.
Подпольная националистическая организация, очень радикального характера, исповедующая идеи патриотизма – а, по большому счету, просто сборище отморозков, готовых убивать направо и налево – это те, с кем пришлось столкнуться местной церкви. Викториус случайно познакомился с некоторыми ее членами и, так как, он был глубоко религиозным человеком, то он решил приобщить их к своей вере. Проще говоря, он начал проповедовать этим людям – пропагандировать свои идеи в противовес их философии. Они встречались несколько раз, общались, спорили, и вот однажды националисты решили посетить богослужение. Собственно говоря, и церковь и националистическая организация давно знали о существовании друг друга. Да и, вообще, в этом маленьком городке все знали о церкви, в которой служил Малочевский. И это нормально – церковь должна быть открыта для людей – это не какая-нибудь секретная военная часть. Однако обычно все-таки предпринимаются определенные меры безопасности, или хотя бы стараются быть готовыми к какому-либо проявлению агрессии. Но, видимо, в общине, умудрившейся в течение нескольких лет находиться в дружеских отношениях с сектой сатанистов, к такому готовы не были.
Руководство церкви было явно не в восторге от очередной идеи Викториуса Малочевского. Оно, вообще, отрицательно относилось к любому проявлению активности молодого пресвитера. Любая активность воспринималась, как нечто опасное и ненужное. Церковь “спала” уже долгое время, и никто из ее членов не хотел выходить из этого приятного, ни к чему не обязывающего, состояния. За исключением Викториуса, которому такое состояние казалось смертью. Он единственный считал своим долгом заниматься одним из самых нелегких дел на этой земле – распространением своей религии.
Итак, несколько человек из подпольной националистической организации решили посетить воскресное богослужение. И, вроде бы, все было нормально, и даже прихожане вздохнули спокойно, когда, наконец, все шестеро отмороженных здоровенных и очень радикально настроенных молодых людей покинули собрание, не дождавшись его окончания. Но возникла не большая проблема – один из бритоголовых захотел вдруг изменить свою жизнь и посвятить себя религии. Его друзья не восприняли с радостью эту его идею и попытались переубедить своего соратника. Но молодой человек оказался на редкость упрямым и решительным. Завязался спор во дворе церкви. Он продолжался довольно долго – за это время уже закончилось служение и все прихожане успели разбежаться по домам. В церкви остались только два охранника (получившие эту должность явно по ошибке), еще пара служителей и, естественно, Викториус Малочевский. Наконец, закончился и сам спор – не в пользу националистической организации. Тогда молодые здоровые ребята решили показать, насколько они злые и как сильно они не любят, когда перевербовывают людей из их рядов. Они вызвали из своего окружения еще десять человек и устроили погром, который им удалось закончить до приезда полиции. Вот так вот все и произошло. А молодой пресвитер всего лишь хотел исполнить заповедь своего Бога. Результаты этого сейчас покоились под толстым слоем пепла и огнегасительной пены, а молодой пресвитер обвинялся руководством церкви во всех смертных грехах.
Викториус подошел ко входу в кафе-закусочную. Это была довольно неплохая забегаловка и, что самое главное, приличная. Здесь часто собирались прихожане церкви после воскресного служения. Малочевский открыл деревянную с пластиковым стеклом дверь и вошел внутрь. Был уже вечер. Воскресенье. В это время обычно всегда было много посетителей, но священнику удалось найти удобное место в углу у окна с тяжелым неподвижным столиком и мягкими сиденьями, больше напоминающими небольшие кресла. Он забрался в самый-самый угол, как будто спрятавшись ото всех, и впервые за весь день расслабился. Его левая скула немного побаливала – результат разговора с одним из националистов – но гораздо сильнее болела спина. Его позвоночник устал. Мышцы были сильно напряжены. Викториус развалился на удобном сиденье-кресле и, откинув голову, закрыл глаза.
Столько работы, столько труда, потраченных сил, нервов и времени, и все коту под хвост. Ему хотелось заплакать, но он сдержался. Он улыбнулся и посмотрел в окно. Солнце начинало садиться. Закончился еще один день, и вопреки ожиданиям он оказался таким же бессмысленным, как и все предыдущие. А завтра начнется следующий – и он ничем не будет отличаться от остальных. Те же попытки изменить мир, сделать что-то хорошее, и те же разочарования. Как же ему надоела эта жизнь.
“Возомнил себя супер-героем? Комиксов начитался?!” – вспомнил он слова разъяренного пастора. Да, он действительно представлял себя сейчас супер-героем, только каким-то глупым супер-героем, каким-то нелепым, у которого ничего не получается. Он что-то делал, но результат всегда оставался либо нулевым, либо отрицательным. Ему стало жалко такого супер-героя – ему стало жалко самого себя. Он очень сильно устал. Чем он занимается? На что он тратит свою жизнь? Кому все это нужно? Викториус снова закрыл глаза.
– Ну, как самочувствие, малыш? – услышал он знакомый голос. Пресвитер неохотно приподнял веки. Перед его столиком стоял один из служителей церкви. Он был уже дедушкой – лет на сорок старше Малочевского, и, наверное, имел право называть его малышом.
– Не возражаешь, я присяду? – спросил он, добродушно улыбаясь.
Пресвитер пожал плечами.
Старый священнослужитель сел напротив него.
– Отдыхаешь?
Викториус утвердительно кивнул.
– Ну, и наворотил же ты дел, – мягко произнес старик.
Малочевский не обиделся. Он, вообще, не обижался на этого добродушного дедушку. Этот старший священнослужитель – один из немногих, кто еще нормально относился к нему. Однако и он не особо поддерживал активность молодого пресвитера. Но он никогда не кричал на него, и не осуждал, по крайней мере, жестко не осуждал.
– Вы тоже считаете, что я не прав? – устало спросил Викториус.
– Знаешь, иногда нам кажется, что Бог говорит нам что-то делать, но в действительности это не так. В действительности нам это только кажется.
Малочевский выдержал небольшую паузу.
– Но ведь Бог сказал, идите и проповедуйте – типа того, – все так же устало произнес он.
– Он сказал это только апостолам, – мягко возразил старый священнослужитель.
“Как, только апостолам? Что за бред?” – подумал про себя пресвитер. Он хотел что-то возразить на это. Он даже знал что, интуитивно он понимал, и, вроде как, даже помнил местописание, но никак не мог сообразить. Его мозг просто отказывался работать.
– Знаешь, мне кажется, твоя проблема в том, что ты слишком много суетишься. Ты слишком активен. Ты постоянно куда-то бежишь. У тебя нет мира в сердце. У тебя нет покоя.
– Я пытаюсь спасти людей, которые идут в ад, – неохотно промямлил Викториус. У него совершенно не было желания сейчас спорить.
– Ты слишком много на себя берешь, – все так же мягко произнес добродушный старик, – Это не в твоей власти. Твое дело быть в той церкви, в которой ты оказался и исполнять то, что тебе говорит твой пастор.
– А что мне исполнять, если он ничего не говорит? Он ничего не делает. Здесь, вообще, никто ничего не делает. Здесь ничего не происходит. Мы никуда не движемся. Здесь даже заняться нечем. Все, что я делаю, я делаю по собственной инициативе. Я пытаюсь исполнять то, что мне положено, по-настоящему качественно.
Священнослужитель задумался.
– Тебе нужно успокоиться, – произнес он, – Просто жить и наслаждаться этой жизнью. А ты постоянно куда-то спешишь. Тебе нужно остановиться и успокоиться. Просто жить – как все.
Малочевский усмехнулся. Он устало почесал висок и как-то заторможено помотал головой. Вообще, все, что он сейчас делал, получалось как-то заторможено. Все его движения были медленными и размазанными. Он чувствовал себя очень уставшим.
– Я не понимаю, как так можно жить. Я не вижу смысла в такой жизни, – произнес он.
– Правильно, – кивнул священнослужитель, – Ты посмотри на себя – у тебя даже друзей нет. Ты ни с кем не общаешься. Ни с кем не гуляешь. Выберись как-нибудь с молодежью из церкви на пикник. Сходи, развлекись.
Викториус задумался. Ему стало как-то очень неприятно. Это была больная тема. И ему не хотелось ее с кем-то обсуждать. У него действительно не было друзей. Вот уже долгое время он сильно страдал от одиночества. И, кажется, он понимал почему.
– Да я не знаю, – ответил он, – Я… я не могу найти с ними общий язык. Те компании, которые у нас есть – они… я не знаю… я не понимаю их. Я не могу с ними общаться. Мы как будто бы говорим на разных языках. Они… глупые все. Я не понимаю их шуток, я не понимаю их разговоров. Они не понимают меня. У нас совершенно разное мировоззрение. Мы… мы как будто бы из разных миров. Мы совершенно не понимаем друг друга, – Малочевский пытался объяснить то, что он чувствует, но он никак не мог до конца разобраться в том, почему же он все-таки в этом маленьком городке до сих пор остается один. И его это мучило.
Старый священнослужитель пожал плечами. Ему нечего было на это ответить.
– Знаешь, тебе нужно расслабиться. Тебе нужно просто успокоиться. Просто наслаждаться этой жизнью. Бог любит нас и он хочет видеть нас счастливыми. Расслабься.
– Да я не могу расслабиться, – чуть ли не закричал пресвитер, – Я не понимаю, как можно расслабляться в этом мире. Я не понимаю, как верующему человеку, вообще, можно наслаждаться этой дерьмовой жизнью. Пастор назвал меня супер-героем. Да, я хочу быть супер-героем. Вашу мать, я хочу что-то сделать в этом долбаном мире! Я готов сдохнуть за этих людей!
Старый священнослужитель уже начал оглядываться по сторонам, с опаской посматривая на посетителей кафе, сидящих за соседними столиками.
– Или я уже ничего не понимаю в этой жизни, – с горечью и отчаянием заключил Викториус, откинув голову на мягкую кожаную спинку сиденья.
Старик сильно задумался. Он действительно плохо понимал Малочевского. Он постучал по столу пальцами и неожиданно для себя и для своего собеседника решил сказать то, что явно расходилось с мнением старшего руководства церкви.
– Знаешь, – начал он, – Может быть, я на самом деле не прав. Может, Бог действительно тебя к чему-то призвал. Может… – священнослужитель не знал, как бы лучше ему сформулировать ту мысль, которую он хотел выразить, – Может быть, ты и прав, на самом деле – не знаю. Но одно я знаю точно – я в этом уверен – ты устал. Тебе нужен отдых.
Малочевский тихонько кивнул головой.
Наступила долгая пауза.
Их разговор больше не имел никакого смысла. Им больше нечего было сказать друг другу. Старик встал, добродушно попрощался и вышел из кафе.
Близилась ночь.
 
“Как так? Пожилой человек, умудренный опытом, проживший целую жизнь, и большую часть этой жизни проведший в стенах церкви – как такой человек может нести такую чушь? Как он может говорить весь этот бред? Как такое возможно?” – думал про себя Викториус, вспоминая разговор со старшим священнослужителем в кафе, пытаясь в это время открыть ключом дверь собственной квартиры, – “Это ведь не правда. Все совершенно не так”, – не переставал он удивляться и одновременно разочаровываться, заходя в прихожую и скидывая с себя пропахший дымом пиджак. Он затащил свое уставшее тело в комнату и опустил его на диван. Как хорошо, что он дома. И как печально, что он один дома и никого нет рядом. Хоть бы позвонил кто-нибудь, поинтересовался, как он себя чувствует, как у него дела. Но здесь у него не было друзей. Здесь его никто не понимал. Он знал, что никто не придет и не утешит его. Никто не проявит к нему свою любовь или хотя бы простое беспокойство. Он оставался наедине со своими мыслями и с самим собой. И его это пугало. Викториус задумался… Он боялся своих мыслей. Он боялся собственных размышлений. Он боялся тишины. Ужасной, невыносимой, сводящей с ума тишины. А впереди еще целая ночь. И хорошо, если ему удастся быстро заснуть. А если опять будет бессонница? Малочевский страдал каким-то нарушением сна. Наверное, он слишком много думал. Наверное, это все от нервов. Надо будет принять снотворное. А там уж – новый день, новые проблемы. Забвение – вот что ему сейчас было необходимо больше всего. Отсутствие сознания. Отсутствие осознания чего-либо. Отсутствие воспоминаний. Отсутствие жизни. Как этого добиться? Наркотики? Нет. Это не выход. Точнее, это выход, но не тот, который ему нужен. Это выход не правильный. Он все-таки священник. Самоубийство? Хм… Вопрос очень спорный с точки зрения религии, но однозначный с точки зрения официальной позиции церкви. Как такое может быть? – непонятно. Значит кто-то из них просто “гонит” – либо религия, либо церковь. Скорее всего – второе. Тогда не страшно. Но рисковать лучше не стоит. Итак, вывод: ну, что ж, если в этом существовании все равно нет никакого смысла, то нужно, чтобы эта жизнь пролетела как можно быстрее и незаметнее. Он опять же вернулся к своей работе. Он вернулся к тому, с чего начал – к делам. Война – война любая – неплохой способ забвения. Но она отнимает слишком много сил, она неприятна, она причиняет боль и оставляет слишком яркие впечатления. К концу жизни будет очень тяжело – еще тяжелее, чем сейчас. Может, заняться каким-нибудь увлечением? Придумать себе хобби? – такое, которое отнимало бы большую часть жизни. Неплохой выход. Надо будет над этим поразмыслить. Но сначала – нужно отмыться от запаха дыма и паленой резины.
Малочевский встал и прошел в ванную комнату с, выложенными керамической плиткой, стенами. Он включил воду, отрегулировав температуру, заткнул пробкой круглое отверстие и скинул с себя одежду. Немного подождав, он опустился в прозрачную теплую жидкость. Некоторое время он сидел и в каком-то психоделическом состоянии наблюдал за толстой агрессивной струей из под крана, устремляющейся вниз, производящей шум и заполняющей своей массой тот сосуд, в котором находился пресвитер.
Как же ему было плохо сейчас.
Его одиночество не давало ему покоя. Оно длилось с того времени, как он переехал в этот маленький городок. Никаких друзей, никаких близких знакомых. Видимо, он был совершенно безразличен всем тем людям, которые его окружали. Многие его ненавидели – в основном, это было руководство общины, старейшие священнослужители. Наверное, теперь, когда двор перед церковью больше напоминал собой Землю после Армагеддона, ненавидящих его станет еще больше. Другие – будут его осуждать. Его всегда осуждали. Его всегда считали неправым. Он был как мозоль на пятке церкви, и каждый считал своим долгом объяснить ему его, как им казалось, ошибки. Остальные, кому не было до этого дела – просто его игнорировали. Он был никому не нужен. Его никто не понимал. Его никто не хотел понимать. Все считали его каким-то странным, возможно, даже придурковатым. С ним мало общались, в основном – только по делу. Где теперь был его друг Мило? – тот, который действительно мог его понять, тот, с кем он раскрепощался и чувствовал себя хотя бы в относительной безопасности, тот, с кем он действительно чувствовал себя полноценным человеком, полноценной личностью. Его не было рядом. Он ушел, и, скорее всего, больше никогда не придет. Он не умер, он все еще находился на этой земле и, скорее всего, вел очень активную жизнь. Но судьба разбросала их двоих так, что они вряд ли еще встретятся когда-либо. Новые люди, наверное, никогда не смогут заменить старых друзей. Несколько раз Малочевский пытался втянуться в те новые для него компании, которые существовали в этой новой общине – молодежные компании. У него так ничего и не вышло. Общество отказывалось понимать образ его мыслей, оно отказывалось понимать образ его действий – оно считало его лишним в своей среде. Оно не отвергало его. Но оно и отказывалось его принимать. Он чувствовал себя ужасно. Он был противен самому себе, и, скорее всего, он был противен всем остальным. Это идиотское невыносимое состояние – осознание того, что ты никому не нужен, никто не заинтересован в контакте с тобой. Никто не хочет находиться с тобой рядом и общаться. Ты – никто. Над твоими шутками никогда не будут смеяться, твои идеи никогда не будут воспринимать всерьез, твое мнение никогда не будет учитываться. Ты – неинтересен. Тебя просто стараются не замечать. Даже если ты умрешь, все удивятся, конечно, – это естественно – но через пару дней все забудут, и никто не будет об этом сожалеть. Потому что ты – пустое место в прогрессивной группе людей, с которыми тебе приходится находиться в одних и тех же географических координатах в один и тот же отрезок времени. Ты чужой.
Осознание этого сводило с ума.
Его служение – смысл его жизни, его дело, ради которого он отдавал всего себя. Он тратил на это невероятное количество сил, нервов и времени. Он готов был идти в радикальную националистическую организацию и проповедовать свою религию под страхом смерти, под страхом реальности переломанных костей, выбитых зубов и опущенных почек. Он видел раньше такое в своей жизни, но он готов был идти и принимать это – ради своей цели. Он готов был месяцами возиться с сатанистом, решившим отречься от своей общины и принять христианство. Он готов был сутками поститься за него, взывать к Богу до хрипоты в горле, звонить ему каждый день по телефону, бегать по городу в его поисках в надежде на то, что он еще жив, прятать его у себя дома, писать сотни жалоб в полицию, встречаться с его бывшими друзьями и иметь смелость отвечать им именно то, что они меньше всего хотели услышать, он готов был волноваться и беспокоиться за все это, а потом лежать в больнице с микроинсультом, ему это не нравилось, но он готов был принимать все это – ради своей цели. Он готов был идти к беспризорным детям, которые за свою короткую жизнь уже успели убить, десятки раз своровать, и несколько раз отсидеть в тюрьме – он готов был общаться с ними в надежде на то, что в них еще может проснуться хоть что-то детское. Он готов был идти в семьи и разрешать конфликты, попадая под перекрестный огонь пьяных мужей, убитых горем и злостью, обманутых жен, их панкующих, полных агрессии детей подростков, которым ничего в жизни больше не нужно, кроме дозы героина, ночной дискотеки, с прилагающимся к ней беспорядочным сексом, и дешевых понтов. Он готов был идти и заниматься всем этим и принимать последствия такими, какие они есть – ради своей цели. А его цель была – спасать людей, которые идут в ад. Он действительно любил людей и готов был отдать за них свою жизнь. Его работа была смыслом его жизни, и он готов был рвать себя ради этой работы. Но он не видел никакого результата. Это не могло вызывать никаких эмоций, кроме как — полное отчаяние и злость. Это такое специфическое состояние, когда человек что-то делает, делает, делает – а результата нет. Может, он, конечно, где-то и есть, но его не видно. Тогда все это, получается, зря. Столько потраченных сил, нервов, времени, столько труда, столько боли, бессонных ночей – и все зря. Никакой отдачи. Никакого смысла.
Осознание этого сводило с ума.
Его религия. На протяжении долгого времени его убеждали, что Бог обладает как минимум двумя качествами, которые достойны уважения – любовь и справедливость. Где они? Каким образом проявляются? И почему так сильно замаскированы в этом жестоком, живущем по принципам беззакония, мире? Если Бог любит людей, почему он отправляет их в ад? Если Бог любит его, Викториуса Малочевского, почему Он допускает в его жизни одиночество, депрессию и боль? Если Бог справедлив, то почему Он допускает то, что убийцы и отморозки гуляют на свободе, а невинные люди сидят в тюрьмах из-за банальных ошибок государственной системы? Если Бог справедлив, то почему он, Викториус Малочевский, рвущий свою плоть ради людей, находится в посрамлении и унижении, и где награда за все его труды? Может, все это на самом деле просто иллюзия? Может, вся эта система ценностей – просто иллюзия? Может, его религия – это всего лишь иллюзия? Может, его Бог – это его иллюзия? Но он верил во все это уже много лет. Он думал, делал, ел, спал, разговаривал, мыл посуду, катался на лыжах – на основании этого. Он жил на основании этого. Значит, вся его жизнь – тоже иллюзия. Тогда, где истина? И есть ли она, на самом деле? И какой, вообще, в ней смысл? И какой смысл тогда во всей этой жизни? Долгое время он существовал в этом мире с осознанием реальности вечности – он мыслил на основании этого осознания. Если все это иллюзия – тогда какой смысл в жизни, длящейся несколько десятков лет, в которой примерно одинаково распределяется количество плохих и хороших моментов, которая полна глупостей, суеты, страхов, разочарований, переживаний, трагедий, дурацких ситуаций, и в которой никогда не знаешь, что будет в следующее мгновение, которая пролетит, как один миг, она закончится, и ты перестанешь существовать, как что-то значимое, и память о тебе навсегда исчезнет из бытия, а если и останется – то тебе от этой памяти уже не будет никакого прока? Какой в этом смысл? Эта жизнь бессмысленна. Она глупа. Она – ничто.
Осознание этого сводило с ума.
Викториус Малочевский уже долгое время находился в состоянии глубокой депрессии. Он был истощен, разочарован, подавлен, и он устал – он был выжат, как лимон, как пустой, измятый тюбик зубной пасты с последними ничтожными выдавленными остатками всего содержимого, он был морально израсходован.
В теоретическом курсе науки, под названием “сопротивление материалов”, есть интересная аналогия состояния усталости. У каждого материала существует свой предел прочности – это точка, за которой материал разрушается. Это – кризисное состояние, специфика которого заключается в том, что оно не может продолжаться долго, оно всегда требует изменения. Если вовремя не снять нагрузку – материал разорвется. Другого варианта нет. Ситуация разрешится в любом случае, вопрос только – “как?” Есть еще одна точка – это предел упругости. Материал, перейдя напряжение в этой точке, больше никогда не сможет вернуться в исходное состояние – он изменится, он деформируется и станет другим. Это характеристика хрупких материалов. У пластичных материалов есть еще одна замечательная промежуточная точка – предел текучести. Ее особенность в том, что материал в этой точке без увеличения нагрузки начинает разрушаться сильнее обычного – он течет, хотя некоторое время еще может выдерживать небольшое напряжение. Наверное, пресвитер Малочевский уже давно перешел эту точку. Погром во дворе церкви стал последней каплей. В другой раз, возможно, он смог бы справиться с этой проблемой. Но сейчас, как материал, он просто разорвался, не выдержав нагрузки.
Включив воду на полную мощность и направив струю именно так, чтобы она производила как можно больше шума, Викториус начал истерически орать. Его крик, местами переходящий в визг, продолжался некоторое время, пока у него не закончился воздух в легких. Затем, обуреваемый злобой, он стал биться головой о ванну. Удар. Еще удар. И еще один. И еще… На этот раз слишком сильный… Вокруг все побелело и стало расплываться, дезориентация в пространстве. Он остановился. В голове отдавало тупой и в то же время острой болью. Он на мгновение опустил лицо в воду. Алый оттенок. Он прикоснулся пальцами ко лбу. У него шла кровь. Он почувствовал странную беспомощность. Он хотел зарыдать. Отчаяние. Оно захлестнуло его мощной волной.
– Не-е-е-е-ет!!! – он встал и с силой ударил кулаком в стену, разбив одну плитку.
Сегодня в этой ситуации он ни за что не позволит себе заплакать. Что угодно, но только не это. Злость – вот то чувство, с помощью которого он преодолеет жалость к самому себе.
– Не дождетесь, – прошипел он. Глаза, из которых должны были струиться слезы, теперь горели огнем ярости. Он стоял и смотрел на большой крест с распятием, который висел на стене прямо перед ним.
Ненависть. Ненависть ко всему. Ненависть к жизни, к религии, к церковной системе, к людям, к моральным ценностям – ко всему этому миру. Ненависть к Богу. Он еще никогда не испытывал это чувство настолько сильно.
Он выключил воду и вылетел из ванны. Он достал из шкафа полотенце, вытерся и очень быстро оделся. Переполняемый агрессией, он ринулся вон из квартиры, но на мгновение задержался в дверях. Он сорвал с груди серебряный крестик на цепочке и с силой кинул его от себя в сторону. Тот пролетел через всю комнату и, ударившись плашмя о стену, закрутившись вокруг себя три раза, упал на деревянный пол. Пресвитер с глазами, полными злобы, провел тыльной стороной ладони по своей опаленной бороде и, захлопнув за собой дверь, вышел из квартиры. Он знал, что ему нужно делать дальше. И первое, что он собирался – сходить в парикмахерскую.
 

 
30.
 
Сидя на огромном холодном камне, наблюдая со стороны за капитаном Кросом Валиндуком, автомехаником Лиусом Кварионом и сотрудником спецназа Бариусом Клавором, Викториус начинал осознавать, почему именно сейчас он оказался в их компании в этом странном, ужасающем своей агрессией, лесу. Он научился понимать людей. Как бы странно это ни звучало, но его срыв, его истерика, его эмоциональный выплеск, закончившийся, по сути, отречением от собственной религии, являл собой жизненный опыт и открывал новые границы знаний – тех, которые он никогда не смог бы получить, не испытав подобного состояния. Раньше он лишь слышал об этом от своих знакомых, из рассказов друзей, или читал в книжках, и для него это всегда оставалось чем-то запредельным, каким-то трансцендентным явлением, но теперь – эти знания были частью его самого, они основывались на его собственной жизни. Малочевскому всегда была известна одна истина: чтобы помочь человеку, нужно сначала попытаться его понять. Теперь он действительно намного лучше понимал людей, чем раньше, и его опыт был незаменим в его профессии. Не смотря на то, что все шесть членов экспедиции были из совершенно разных миров – из разных социальных слоев, с разным воспитанием, владеющие разными специальностями, обладающие разными способностями – и сильнее всех из них отличался именно он – Викториус Малочевский, потому что он был священником – не смотря на все это, он понимал этих людей, ведь, по большому счету, как это ни странно, но оказывалось, что все они сталкивались с одними и теми же проблемами, и находились в этом лесу по одним и тем же причинам: они ненавидели этот мир, и не имели ничего, что держало бы их в нем, они не получали восполнения тех, потребностей, жажда которых разрывала их сердца, и постоянно испытывали боль. Пресвитер понимал геолога Франкла Кароса, который всю жизнь искал, но так и не смог найти свое место в этом мире, он так и не смог найти людей подобных ему – тех, кто разговаривал бы с ним на одном языке, тех, кто по-настоящему понимал бы его – он так и остался навсегда одиноким. Он понимал Лаена Акрониуса, которого общество отказывалось принимать из-за того, что он отличался от других представителей этого общества, но, по сути, он являлся гениальным ученым, с невероятными мыслительными способностями и мог бы стать великим. Но, чем выше поднимается человек, тем меньше он становится похожим на окружающих его людей, и тем сильнее он от них отдаляется. Викториус также знал, какого это: когда единственная личность, которая тебя понимает, которая понимает твои причуды, твои странности, особенности твоего мышления, весь твой внутренний мир, личность, которая по-настоящему знает тебя, и, не смотря на это готова тебя терпеть, личность, рядом с которой ты чувствуешь себя свободно и можешь расслабиться, и которая действительно является твоим близким другом – вдруг она навсегда уходит из твоей жизни, и таких, как эта личность, ты, скорее всего, больше никогда не встретишь. Он понимал капитана Кроса Валиндука, который продолжает бродить по земле и дышать кислородом с осознанием того, что вся его жизнь – это сплошная ошибка, и все его дела не имеют никакого значения, а, скорее всего, еще и являются злом. Викториус действительно понимал этих людей. Конечно, всегда есть свои поправки на обстоятельства, на место, на время, на индивидуальность характера и особенности восприятия. Наверное, никогда невозможно будет полностью – абсолютно – понять другого человека, потому что не бывает абсолютно одинаковых ситуаций. Но сейчас он – пресвитер Малочевский – был к людям и к их внутреннему миру ближе, чем когда бы то ни было. И он действительно мог помочь им, или хотя бы просто сесть рядом и подарить свою любовь и понимание – тем, кто в этом нуждается, тем, кто до сих пор остается одиноким во всех своих проблемах. Он не до конца понимал Бариуса Клавора и Лиуса Квариона, потому что не до конца изучил их внутренний мир – они до сих пор оставались для него по-настоящему загадкой. Но он очень хорошо понимал их гордость и их протест – против этого мира, против правил, против Бога. Очень обидно, когда твоя боль остается никем незамеченной. Протест – лучший способ обратить на себя внимание. Война – лучший способ войти в историю. Возможно, поэтому сатана – одна из самых известных личностей на земле. Но эти два человека не были подобны сатане. Они объявляли протест системе, которая причиняла им боль и мешала жить, но они не собирались, в свете этого, причинять неоправданную боль и мешать жить кому-то другому. Именно этим они принципиально отличались от сатаны. Они не совершали намеренного зла по отношению к другим, ни в чем не повинным, личностям. Они просто хотели остаться свободными, и, презирая собственную жизнь, продолжали уважать жизнь чужую. Конечно, Бариус Клавор все-таки во многом был не прав, и ему придется когда-нибудь ответить за свои вспышки агрессии. Но, наверное, он просто запутался и не совсем понимал себя в этом мире, плохо контролируя свои определенные эмоции.
Викториус посмотрел на лагерь и обратил свой взгляд на Кроса Валиндука, который с прибором навигации в левой руке стоял перед Лиусом Кварионом, сидящим на земле, и что-то говорил ему. Пресвитер решил соскочить с камня и присоединиться к остальным членам своей группы. Постепенно приближаясь к военному капитану и автомеханику, он стал понимать, что разговор между этими двумя людьми был далеко не самым дружелюбным.
– А я даже спрашивать тебя не буду. Мы просто уходим и все. Ты, если хочешь, можешь остаться здесь, – расслышал священник последнюю фразу Валиндука, после чего тот отошел от Квариона, оставив его наедине со своей озлобленностью.
– В чем дело? – спросил Малочевский.
Крос обернулся и, обращаясь к Викториусу, ответил:
– Мы снимаемся с лагеря и идем дальше. Судя по этой… штуковине, – он потряс в руке тот самый прибор навигации, с которым ходили сначала Карос, а потом Лаен, – мы уже очень близко от точки назначения. Начинай собираться, – Капитан развернулся и пошел дальше по направлению к своим вещам. По пути он легонько распинал Бариуса Клавора, отдыхающего в спальном мешке, сообщив ему ту же новость, что и Малочевскому. Затем он поднял с земли длинную поломанную ветку дерева, сел на находящееся неподалеку бревно, достал из кармана нож и принялся обрабатывать свою находку, срезая со ствола маленькие веточки и сдирая кору.
– Урод, – произнес Лиус.
– А что ты предлагаешь: сидеть здесь и ждать смерти? – чуть помедлив, спросил Викториус.
– Если бы этот гад не подстрелил меня – мне бы, вообще, не пришлось ничего ждать, – злобно ответил автомеханик.
– Да уж действительно: тогда бы тебе точно уже не пришлось ничего ждать, – согласился пресвитер.
– У меня болит нога – мне будет трудно идти.
– Да брось ты – это всего лишь царапина, – спокойно произнес Малочевский.
– И, тем не менее, она все равно болит, – ответил Кварион.
Священник пожал плечами и пошел собирать свои вещи.
Лиус недовольно покачал головой, и, кинув в открытый рюкзак аптечку, принялся сворачивать свой спальный мешок. Через некоторое время снова подошел Викториус.
– Закатай штанину. Я посмотрю, как там твое “ранение”, – сказал он. Автомеханик сделал то, о чем просил его пресвитер, а пресвитер, в свою очередь, занялся тем, о чем говорил.
– Все в порядке. Нагноения, вроде нет, – произнес он, меняя бинты, – Я вколол тебе обезболивающее. Неужели, ты еще так сильно чувствуешь боль?
– Нет, – ответил Лиус, – Но когда мы начнем идти, я ее почувствую, а действие твоего обезболивающего скоро закончится.
– Ладно, не стони, – сказал подошедший к ним капитан Валиндук и кинул в руки автомеханика палку со срезанной корой и ветками, обмотанную на одном конце изоляционной лентой.
– Какая забота, – огрызнулся Кварион.
Вскоре все были готовы для продолжения пути, и команда, включая прихрамывающего автомеханика, использующего подарок военного офицера в качестве посоха, двинулась вперед.
 
Каждый из оставшихся участников экспедиции по-разному относился к тому, чем ему приходилось сейчас заниматься. Капитан Валиндук имел цель и следовал этой цели – он готов был пойти очень на многое ради того, чтобы выполнить свое последнее задание – то, от чего зависела жизнь людей и что, по его мнению, действительно имело значение – то, что, возможно, загладит хотя бы часть его прошлых ошибок. Кроме того, он на что-то надеялся – ему казалось, что когда они доберутся до места назначения, все станет на свои места. Там – истина, там – произойдет развязка, там – они узнают ответы на свои вопросы. И он хотел до туда дойти.
Автомеханик Лиус Кварион совсем не хотел никуда идти. Ему надоело ждать и постоянно находиться в состоянии напряжения. Он хотел скорейшего завершения всего, он хотел окончания. Ему не было какого-то особого дела до жизни других людей, хотя он и уважал позицию капитана, но сам он желал только одного – покоя. Однако, постепенно он стал сомневаться в том, что ищет этот покой именно там, где нужно.
Молодой спецназовец Бариус Клавор – ему было, в принципе, все равно. Он не стремился к свершению каких-то великих дел, и он не искал покоя. Его больше заботило собственное психическое состояние. Он чувствовал внутри себя огромную агрессию, которая жаждала вырваться наружу. Она как будто бы вошла в него и теперь пыталась его изменить, деформировать, исказить его сознание, исказить его мышление. Он чувствовал, как будто бы кто-то пытался поработить его. Кто-то ворвался в его разум и теперь стремился подчинить его себе, стать королем, стать властелином его разума. Бариус чувствовал огромное желание уничтожить всех окружающих его людей. Он ненавидел их, он их презирал, они казались ему отвратительными. Его разум постоянно заполняли мысли, типа: “убей”, “уничтожь”, “пристрели их всех”. Это были не его мысли. Кто-то ему навязывал их. Но он боролся с ними. Он противостоял им. И пока что ему это удавалось. Только вот надолго ли его еще хватит? В свете этого, возможно, дорога была даже более подходящим занятием, чем простое пролеживание спального мешка – можно было отвлечься.
Пресвитер Викториус Малочевский. Прежде всего, он чувствовал невероятную силу этого леса. И эта сила была враждебной. Он чувствовал, как все эти деревья, эта земля, этот воздух высасывали из него энергию. Его опустошали, делали слабым. Им как будто бы кто-то питался. Его хотели уничтожить, выпить из него всю жизнь, оставив лишь сухую зачерствевшую истощенную оболочку. И его ненавидели. Ненавидели больше, чем остальных, но почему-то особенно не проявляли своей агрессии. Как будто бы чего-то ждали. Поэтому он лишь только чувствовал эту агрессию. Он лишь чувствовал, как кто-то постепенно забирает остатки его энергии. Это чувствовали и все остальные, но он – сильнее. Ему было жалко людей, которые его окружали, и он хотел как-то помочь им, как-то вмешаться в ситуацию, но он боялся, что это вновь окажется всего лишь его собственной выдумкой, его иллюзией, в которую он верил много лет, и которая привела к полному краху всей его жизни. Свой бесценный опыт он воспринимал лишь как очень большую ошибку. Он чувствовал себя слабым, и боялся что-либо предпринимать. Это уже не было игрой. Это уже не было шуткой. Все было слишком серьезно. Погибли уже два человека, и Викториус понимал, что, скорее всего, погибнут и все остальные. А он ничего еще не сделал, чтобы предотвратить это.
Группа продолжала идти по широкой лесной дороге, окутанной плотной материей тьмы и мрака. Никто не заметил одной странной особенности, внезапно появившейся под ногами участников экспедиции. Никто, кроме Викториуса Малочевского. Пресвитер многое повидал в своей жизни, но нечто подобное встречал впервые. У него не было ни объяснений, ни предположений, ни определения того, что предстало перед его взором. Сначала он подумал, что это просто его галлюцинации, и, возможно, поэтому, продолжая путь, как ни в чем не бывало, долго не решался объявить остальным о том, что он обнаружил. Им нужно было преодолеть всего лишь небольшой участок пути, но, понимая, что этого не удастся, пытаясь предотвратить панику, священник ускорил шаг и вскоре поравнялся с капитаном.
– Не смотри вниз, – прошептал пресвитер.
– Что? – переспросил военный офицер.
– Не смотри вниз, и прикажи всем идти быстрее, – повторил Малочевский.
– Почему? – поинтересовался Крос.
– Делай, как я говорю.
Валиндук, являясь довольно умным человеком, умеющим сдерживать свои инстинкты, и доверяя священнику, прибавил шагу, стараясь не бросать взгляд себе под ноги.
– Всем ускориться, – громко произнес он.
– Что? – переспросил Кварион с ухмылкой, отталкиваясь от своего посоха.
– Ускорить шаг и ни в коем случае не смотреть вниз, – повторил капитан, – Не смотреть вниз!
Естественно, что этот трюк не сработал. Бариус Клавор почти одновременно с Лиусом Кварионом бросили взгляд себе под ноги – так, из простого интереса. Молодого спецназовца словно передернуло, как от удара током. Он вцепился в свой автомат, щелкнул затвором и прицелился в землю, вместе с этим он встал как вкопанный и побледнел от того, что увидел под собой.
Белые прозрачные светящиеся матовые тела людей вылезали из земли. Их были десятки, они как будто засевали собой эту дорогу. Наружу тянулись пальцы, руки, локти, предплечья. Очертания людей, закопанные по пояс, закопанные по грудь, закопанные по горло – они старались выбраться, но мокрая, рыхлая почва поглощала их и тащила обратно вниз. Они кричали, издавали странные звуки то ли борьбы, то ли отчаяния, то ли боли, и, казалось, старались ухватиться за ноги людей, находящихся над ними. Все четверо участников экспедиции в ужасе замерли на одном месте. И все сразу же почувствовали, как они начинают тонуть – земля засасывала и их тоже.
– Черт возьми, что это такое?! – взревел Клавор, прицеливаясь в землю и метаясь из стороны в сторону.
У Лиуса Квариона не было ни слов, ни эмоций выразить то, что он видел.
– Вперед! – закричал Викториус и сделал рывок, пытаясь заставить всех остальных сдвинуться с места, – Нужно идти вперед!
– Всем вперед! – подхватил капитан Валиндук, очнувшись после небольшого шока, – Впе-е-е-р-р-е-е-ед! Нас засасывает! Не смотреть под ноги! Не стоять на месте! – орал он командирским голосом. Он схватил Квариона за рукав и потянул за собой.
Все ринулись бежать. Это был не очень большой участок дороги, и вскоре все четверо оказались на твердой почве. Они стояли и наблюдали со стороны за тем, как непонятные белые очертания каких-то людей тонут в земле, тянутся вверх, наружу, но снова поглощаются почвой и никак не могут вылезти на поверхность. Как будто бы земля не отпускала их. Они кричали, стонали и тянули руки к тем, кто еще был жив в этом лесу.
– Что это? – в ужасе спросил капитан священника.
– Не знаю, – ответил тот, не отрывая взгляда от представавшей перед ним картины.
– Кто это?
– Не знаю.
– Очередная иллюзия?
– Не знаю.
– Они опасны?
– Не знаю. Я ничего не знаю, – произнес Малочевский. Он протянул руку к Бариусу Клавору, держащему автомат и целившемуся в этих светящихся прозрачных существ, так напоминающих людей. Молодой спецназовец готов был выстрелить в любой момент. Пресвитер положил свою ладонь на холодное тело оружия и сказал.
– Опусти. Они не опасны. Они всего лишь просят о помощи. Кажется, я понял: это души.
Крос Валиндук скинул со своих плеч рюкзак и начал медленно подходить к краю того участка земли, в которой тонули белые прозрачные тела.
– Ты хочешь сказать, что это люди? – спросил он.
– Да, – ответил священник.
Капитан сел на корточки перед одним из них.
– Что ты делаешь, Крос? Оставь. Ты не сможешь уже помочь им, – тихо произнес Малочевский.
Военный офицер протянул свою руку. К его руке потянулась другая – белая прозрачная рука – она жаждала соприкосновения, но она всего лишь прошла сквозь плоть капитана – сквозь его кожу, кровь и кость. Этим двум рукам сейчас не суждено было ухватиться друг за друга. Они были созданы из разных материй и существовали в разных мирах.
– Бесполезно. Я же говорил тебе, Крос, – спокойно сказал священник, понимая, но до сих пор сам пребывая в состоянии шока.
Валиндук заглянул в глаза души, которая находилась перед ним. Внезапно его отбросило назад, как ударом. Он упал на спину. На мгновение ему показалось, что он увидел всю боль и все страдания, которые хранили в себе эти глаза. Он увидел это глазами самой души.
Викториус подошел к капитану и помог подняться.
– Мы не можем оставить их здесь, – сказал военный офицер, вставая.
– Мы не можем помочь им, – ответил пресвитер, – Это не в твоей власти. Идем. Лучше попытаемся спасти живых – тех, кого еще спасти можно.
Валиндук посмотрел в глаза священника, а затем снова на душу, передавшую ему те знания, которыми он бы не хотел обладать. Ему было невероятно жаль ее, он так хотел бы ее спасти, но он действительно ничего не мог сделать.
Он никогда не забудет этих глаз.
Он поднял с земли свой рюкзак и тихо произнес:
– Идем дальше.
Не говоря ни слова, все четверо участников группы медленно двинулись вперед.
 
Они шли долго и молчали всю дорогу, про себя размышляя над тем, что увидели – стараясь не уделять этому слишком много внимания, допуская, что все это может оказаться иллюзией, но в то же время, не в состоянии забыть про это, или отбросить, как страшный сон, допуская, что все это может оказаться так же и реальностью. Они все сильнее убеждались в том, что все ими увиденное больше напоминает действительность, чем спроектированную модель обмана.
Они дошли до места, которое сочли очень удобным для привала, и решили остановиться. Прибор навигации, выданный организацией, и принцип работы которого так и не смогли разгадать геолог Карос и ученый Акрониус, показывал практически полное совмещение точек их реального местоположения и места назначения. До цели оставалось несколько сотен шагов. Капитан решил устроить ночлег, расположившись не слишком близко к цели. Никто не знал, что их ждет в конце этого пути. Нужно было отдохнуть и подготовиться. Возможно, им предстояла самая тяжелая, заключительная часть, их необычного путешествия.
 
Перфильев Максим Николаевич. ©