Другая жизнь...

Это история обыкновенной женщины, одной из нас, которая жила как все, радовалась и огорчалась, ходила на работу, воспитывала детей, любила мужа… Но, когда жизнь проверила ее на прочность, она выстояла. И беда отступила.

МАТЕРИАЛЫ С САЙТА : world-of-love.ru

В один из обычных вечеров мы с мужем укладывались спать. Я, зевая, расчесывала волосы, Сергей уже лежал в постели и досматривал новости. Когда я залезла под одеяло, Сергей щелкнул пультом, выключил свет и обнял меня. А через несколько секунд он с удивлением спросил:
- Слушай, а что это у тебя такое?
- Грудь, наверное, - удивилась я.
- Вот тут что-то твердое… Ты не чувствуешь? Больно, когда я нажимаю?
- Погоди.
Я включила свет и села на кровати. Сон как рукой сняло.
- Здесь… чувствуешь?
Я пощупала грудь. Небольшое уплотнение, размером с горошину. Где-то глубоко внутри. Я рывком откинулась на подушку.
- Синяк, наверное… Помнишь, я говорила, что ушиблась в автобусе?
- Синяк? Спустя полгода?
Мы молчали. Мы слишком хорошо знали друг друга, чтобы что-то говорить.
- Завтра же к врачу, ты поняла?
Я не ответила…

Онкодиспансер: очередь за надеждой :

Конечно, назавтра ни к какому врачу я не пошла. Во-первых, у меня был очень важный день на работе. Во-вторых, мне подумалось, что плюс-минус два дня ничего не изменят. И в-третьих… сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что подтвердятся мои подозрения. Было слишком много грозных признаков: уплотнение, боль… и к тому же моя тетя умерла два года назад от рака молочной железы… Но каждое утро я волей-неволей в ванной ощупывала это место. Мне стало казаться, что "горошина" увеличивается, и все болезненнее реагирует на прощупывание. Наконец наступил момент, когда я поняла, что не смогу больше жить под этим дамокловым мечом, и пошла в районный онкологический диспансер.
Туда я приехала встревоженная, а когда переступила порог этого заведения, то меня охватила тоска: огромная очередь из несчастных женщин, обшарпанные стены, старое аварийное здание… На стенах были развешаны рекламные плакаты фирмы, изготовляющей грудные протезы, и женщины, сидевшие в очереди, случайно взглянув на них, поспешно отводили глаза. В коридоре было тихо, никто не болтал, как это обычно бывает в очереди в поликлинике. Настолько тихо, что было слышно, как в окно бьется муха. Я, не отрываясь, смотрела на нее, лишь бы не видеть развешенные по стенам изображения протезов. Я по-детски загадала: если муха доберется до форточки, значит, у меня все будет в порядке, ложная тревога. А если нет…
Муха билась о стекло, отлетала назад и снова бросалась к дневному свету. Из-за двери кабинета выкрикнули мою фамилию. Я взялась за ручку и в последний раз обернулась к окну, умоляюще глядя на муху: она по-прежнему упорно таранила стекло…
Докторша долго мяла мою грудь, потом отправила меня на маммографию и УЗИ. Когда я вернулась, она рассматривала мои снимки и наконец сказала:
- Нужно взять пункцию. Пока ничего сказать не могу.
Я умоляюще посмотрела на нее.
- Доктор, скажите, у меня… рак?
Докторша упрямо повторила, не глядя в мою сторону:
- Нужно сделать пункцию!
Пункцию я сделала. Через два дня она позвонила мне и сообщила, что у меня найдены атипичные клетки.
Наедине с диагнозом: кто кого
Я хорошо помню, как я встретила это известие. Телефон зазвонил как раз тогда, когда я выжимала в ванной белье, и я выскочила наружу с мокрой майкой. И, когда докторша сказала про эти самые клетки, я машинально крутила в руках майку. Я вроде как ее даже не услышала. Вот, думаю, пятно не отстиралось, придется замачивать.
- Алло, вы меня слышите? Пожалуйста, не надо так переживать, сейчас все это очень хорошо лечится. Нужно, чтобы вы пришли на прием, мы обсудим ваше дальнейшее лечение… Алло!
В разговоре докторша упорно избегала слов "рак", "онкология", заменяя их принятыми у врачей эвфемизмами, но я сразу все поняла. Наверно, с того момента, как мухе в диспансере не удалось выбраться наружу, я этого ждала…
Мне казалось, что это говорят не со мной. Этого просто не могло быть. Как так: я стираю Лешкины и Машкины вещи, у меня на следующий месяц стоит интересный проект на работе, летом мы собирались ехать всей семьей на автобусе по Европе, и вдруг…
Уже потом, когда повесила трубку и тупо валялась на диване (причем я не сразу заметила, что плачу), я вдруг подумала: а может, и не будет никакого лета-то. Нет, конечно, лето будет - меня в нем не будет. Я воспринимала это как-то отстраненно. Вот, думаю, какое-то маленькое уплотнение, скопление клеток может убить такое большое красивое тело. И еще я думала: если посмотреть на меня, внешне все в порядке, и никто не знает, что внутри моего тела бомба с включенным часовым механизмом. А Маша и Леша? Они еще такие маленькие, кто о них позаботится? Неужели я не увижу, как они вырастут? Стало так страшно, что показалось, что меня парализовало. Я пошевелила пальцами, чтобы избавиться от этого ощущения. Я сжала зубы и сказала себе: все будет хорошо, меня обязательно вылечат. Кто сказал, что рак - это неизлечимо? Сейчас все лечат. И тут я вспомнила мамину сестру, умершую от рака. Нет, ее не вылечили… Ну и что? А меня вылечат. Она была старая, а я молодая. Все будет хорошо. Я так лежала, пока не начало темнеть.
…К тому моменту, когда муж вернулся домой, глаза у меня были сухие. Правда, в последующие дни я несколько раз срывалась и со стыдом обнаруживала, что плачу, разговаривая с друзьями, родственниками… Потом это прошло. У меня была масса дел. Я не могла позволить себе сложить лапки.
Теперь я знаю, что это самый правильный настрой. Нельзя себя жалеть. Лежа в больнице, я столько раз видела, как ломались сильные и уверенные в себе женщины, как они уставали. Это было видно по глазам: вот этот человек борется, барахтается, а этот - уже нет. Теперь я знаю, что рак боится сильных.

Три круга онкологического лечения :

Дальше были все те круги лечения, которые отмеряны всем больным с онкологией. Когда я переступила порог больницы, то поняла, что сына и дочь я сюда ни за что не пущу. Женщины, несчастные, прооперированные, перебинтованные, с дренажными трубками… Я шла туда, дав себе обещание, что буду держать себя в руках. В первый же день при осмотре, когда моя соседка разделась, я увидела… что у нее нет груди. Это было так ужасно. Я выскочила в коридор и долго сидела там без мыслей, без слез.
Почти сразу меня отправили на операцию. Моя мама - врач - взяла с меня обещание, что я не буду упрашивать подождать с операцией, отказываться от лечения. Операция, наркоз, отход от наркоза… Я была слабая и вялая, и иногда в полузабытьи ко мне приходили такие мысли - а может, не стоит оно таких мук? Будь что будет!
Мне здорово помогли мои соседки по палате. Если кто-то думает, что мы там с утра до вечера плакались друг другу в жилетку, то он ошибается. Мы говорили о наших детях и мужьях, о работе, о каких-то мелких проблемах… Одна женщина начала рисовать, когда заболела. Другая стала чаще заглядывать в церковь. Им было для чего жить. Я сказала себе: у меня дети, Маша и Леша. Я не имею права уйти от них.
…Мне сделали органосохраняющую операцию - удалили только часть железы, поэтому у меня осталась грудь. Сейчас я знаю, как мне повезло, потому что многие женщины испытывают чудовищные муки из-за мастэктомии, из-за того, что после операции чувствуют себя уродами. Но тогда я не хотела сидеть и изучать, какой стала моя грудь. Я была занята: читала литературу, в том числе духовную, работала над новым проектом и даже занялась итальянским языком, который давно мечтала выучить. Смешно, конечно, если подумать: у нее рак, а она лежит и читает учебник по итальянскому.
Потом, после операции, была лучевая терапия. Затем - химия. Полезли волосы. Часто тошнило. Я здорово похудела. Мне повезло, что у меня вообще здоровый и сильный организм, поэтому я переносила химию легче, чем многие мои соседки. У кого-то была рвота, кто-то жаловался на сердце. Волосы лезли у всех. Врачи говорили, что через месяц отрастут другие, еще лучше. Я постриглась почти наголо.
Сережа, мой Сережа, сказал, что мне даже идет, когда мало волос. Он держался потрясающе, и только изредка, когда он думал, что я его не вижу, замечала в его глазах сострадание.
В больнице и ворота, и двери, и стены были заклеены объявлениями с предложениями "чудодейственного лечения". Поскольку у меня мама - врач, я всегда скептически относилась к "травкам" и колдунам. Когда мама узнала о моем диагнозе, она сказала:
- Тебе наверняка будут советовать всякие чудесные исцеления. Не верь. Тебя будут убеждать, что именно это средство помогло, будут называть имена, обвинять тебя в косности. Никого не слушай, только своих врачей.
Персонал больницы постоянно срывал объявления, но они ежедневно появлялись заново. Когда я гуляла, то обязательно проходила мимо входа и срывала несколько штук, чтобы выбросить. Я знала одну такую историю "чудодейственного лечения". Это произошло с дочерью маминой бывшей одноклассницы. Женщина отказывалась лечить свою девочку медицинскими методами от меланомы (рака кожи), водила ее по целителям и бабкам, а врача - терапевта из районной поликлиники - вызвала только тогда, когда несчастная девочка уже не вставала с постели. Спасти ее не сумели…
В больнице я также поняла, насколько важно не просто верить, а с пониманием. Мне рассказывали о женщине, которая решила, что раз Бог послала ей болезнь, то она должна ее смиренно принять и не сопротивляться. Она отказалась от лечения. И даже батюшка не сумел ее переубедить. Я этого не понимаю и не хочу понимать. Никто не сказал, что нельзя бороться против болезни. Болезнь, по моему мнению, - это испытание на прочность. Мама, моя неверующая мама, принесла мне в больницу крестик, которым меня когда-то крестили.
…Потом меня наконец выписали. Лешка и Маша встретили меня мужественно, бросились целовать-обнимать, виду не показали, что во мне что-то изменилось, хотя я выглядела страшно: лысая и уставшая, с синяками под глазами. Я думаю, врачи много общались с моими родными, потому что Сережа, который раньше всегда потакал моим слабостям и капризам, держался со мной строго и изо всех сил старался, чтобы у нас все было так, как раньше. Больше всего я благодарна ему за то, что когда он в первый раз увидел меня без одежды, он не отвел глаз. Я знаю, что это очень важно. Для многих трагедией была именно реакция мужа.

Я возвращаюсь домой, в семью, в работу… в жизнь :

Мои родные вели себя со мной совершенно правильно: они брали на себя тяжелую работу по дому, но при этом требовали, чтобы я выполняла свои обычные обязанности, которые была способна выполнять, - готовила, читала Маше на ночь, делала небольшие покупки во время прогулок. Сережа настоял на том, чтобы я как можно раньше вышла на работу.
Надо было скорее выключаться в нормальную жизнь, чтобы рак видел, что ему в ней места нет… От инвалидности я отказалась. А через три месяца пошла на курсы автовождения.
Но несмотря на то, что я твердо верила, что все мои проблемы позади, временами на меня накатывало отчаяние. Поэтому после выхода из больницы я много общалась с психологом, спасаясь от почти неизбежной послеоперационной депрессии. Оказавшись дома, часто бывая наедине сама с собой, я поневоле "расслабилась": ведь в стационаре меня постоянно окружали такие же больные, как я, а то и те, кто был в значительно худшем положении.
Дома после выписки я делала специальную гимнастику, спала на элевационной подушке, ходила на массаж, на процедуры, периодически обследовалась. Много гуляла - "набирала" лейкоциты после лучевой терапии, сидела на диете, потихоньку нарушая запреты врачей и возвращаясь к своему обычному образу жизни.
Прошло три года. Мне кажется, что с тех пор я стала острее чувствовать жизнь, научилась ценить каждое мгновение, радоваться мелочам и не огорчаться по пустякам. Возможно, потому, что я на собственном опыте поняла, какой это ценный дар - жизнь и как легко его можно потерять.
Да, а по Европе на автобусе мы все-таки поехали - в следующем году. Наверное, это была одна из самых лучших наших поездок. Может быть, потому, что мы впервые осознали, какое счастье, что мы вместе, что мы живы, что мы есть друг у друга.