Единственная живая

Я прочитала эту публикацию в "Аргументах и фактах".
Одна из выживших.Одна из помнящих.
 
В сентябре исполнилось 70 лет «Молодой гвардии»
 
Её, Оли Сапрыкиной, имени не было ни в книге Фадеева, ни до самого последнего времени в официальных списках молодогвардейцев. Она прожила обычную жизнь московского бухгалтера, трудовой пчёлки, - пока в начале ХХI века не оказалась единственной из членов краснодонского подполья, оставшейся в живых…
 
«Моя молодость никогда никого - ни родных, ни знакомых - не интересовала, и я не стремилась навязывать свои воспоминания…»
10 плетей и присяга
 
- Что, молодая гвардия, жива? - раздаётся раз в неделю в доме Ольги Степановны звонок от подруги. Вопрос-пароль.
 
- В строю! - обычный её ответ.
 
Похоронившая мужа, пережившая онкологию, бездетная, почти слепая, 90-летняя Ольга Степановна живёт в центре столицы, в старой московской двушке. Только недавно её «нашли» - внесли в списки, её имя появилось в музеях… До этого - десятилетия молчания. «Боль, боль и страх - вот моя молодость…»
 
Она так и не прочла «Молодую гвардию» - глаза не осилили. Но редким интересующимся подписывала книгу: «На память о моей тревожной молодости…» Ей не нужно было даже листать Фадеева - она помнила всё и так…
 

 
- Когда началась война, мне было 18, мы с матерью жили в Виннице. В тот день пошли купаться на Буг, как грянуло сообщение: война! Из города все уезжали, и мы двинулись к родственникам, в Краснодон. Я «ходила по хаткам» - мыкалась то у одной тётки, то у другой. Это меня в конечном итоге, зимой 1943-го, когда была разгромлена организация, и спасло - меня просто не успели найти…
Кадры из фильма «Молодая гвардия». Источник russianlook.com
 
Она рыла окопы, воровала подсолнечники с осеннего поля, чтобы питаться семечками, - выживала... «Немцы вели себя как свиньи: требовали кур, «яйки», могли посреди улицы снять портки и присесть по нужде - нас просто не считали за людей». Олю Сапрыкину пытались втянуть в подпольную работу: «Коля Сумской, один из организаторов, жил по соседству, пригласил меня на комсомольское собрание посреди поля подсолнечника. Но сначала я не принимала участия в их деятельности». Пока однажды не остановилась у столба прочитать листовку. Олю заметил полицай и, решив, что листовку она сама и повесила, отвёл в полицию, бывшую скотобойню.
 
- Там меня спросили, сколько классов я закончила. Отвечаю: десять. «Так всыпать ей десять плетей!» Они сказали - ложись, а я даже не поняла, куда, тогда меня пригнули к столу, на котором разделывали туши, и начали бить. На мне было голубое платье с «крылышками» на плечах: со спины оно слезло лоскутами, измазанными в крови… Не знаю, сколько мне «всыпали»: я успела досчитать только до 7 - и упала в обморок».
 
Ещё 5 дней она лежала дома на животе, не в силах встать. На пятый к ней пришли Коля Сумской и Володя Жданов: «Ну что, теперь вместе будем рыть могилу немцу?» Она ответила «да». Это была её присяга.
 
Кровь за кровь
 
«Клянусь беспощадно мстить… И если для этого понадобится моя жизнь, я отдам её без колебания. Кровь за кровь, смерть за смерть», - обещали молодогвардейцы. Самому младшему было 14 лет… 71 человека унесла эта смерть - в шурф шахты № 5… Олечка выжила. Чтобы навсегда помнить.
 
Листовки по всему Краснодону. Повешенный полицай. Освобождение военнопленных. Красные флаги на крышах города к годовщине Октября. Поджог трудовой биржи, где хранились документы более чем 2 тысяч человек, которых готовили к отправке на работу в Германию… Подвиги краснодонцев, известные по книгам и фильмам. Нет, Оля, рядовой член организации, участвовала не во всём, но обо всём знала. Флаги вывешивала, стояла на карауле.
 
- Коля Сумской слушал передачи Совинформбюро и придумывал текст листовок, диктовал мне, и я писала их печатным шрифтом на страницах школьных тетрадок. Потом клеила - около криничек, да и везде, где было много народу. Иногда подбираясь к самой полиции. Однажды шла с листовками в рукаве (на улице зима, а на мне шёлковые чулки, вытертое бархатное пальто с чужого плеча, летние туфельки - своих вещей совсем не было, а что было, меняла на казацких хуторах на еду, на миску пшеницы), и меня застукали полицаи. Пока вели, листовки удалось тайком выкинуть: пронесло. В полиции спросили, где моя семья: «Брат - на Отечественной». «Эта война освободительная, запомни», - рыкнул полицай и ударил меня по лицу.
 
Тогда, зимой, краснодонскому молодогвардейскому подполью оставалось уже немного…

Виновата, что выжила?
 
В январе 1943 года начались аресты молодогвардейцев: кто выдал подполье, неизвестно до сих пор - в романе Фадеева предатель, собирательный образ, выведен под вымышленным именем - Евгения Стаховича. Оступиться было так легко… Вот и Олечку предали.
 
- Когда начались аресты, ко мне прибежала Валя, сестра моей двоюродной сестры Тони Дьяченко, потом геройски погибшей в шахте вместе с моей подругой Женей Кийковой и остальными членами «гвардии»… «Тоню забрали, а ведь это ты её втащила!» - пеняла мне тётя Шура, Тонина мама. Мне встретилась Симка Полян­ская: она несла арестованному брату Юре валенки в полицию. «Сиди дома, я приду в 12 ночи, всё тебе расскажу», - сказала мне она. В 12 я была у соседей: смотрела на родное крыльцо из их окошка… и увидела вместо Симки начальника полиции… Так меня предали. Но мне удалось убежать из дома соседей прямо под носом у начальника полиции - в одном сатиновом платьице, по страшному морозу… До 3 часов ночи я просидела у сестёр Лев­теровых: тётка принесла мне туда макуху из жмыха и бидон солёных огурцов: «Беги, куда хочешь!» Я бежала, замерзая в своих шёлковых чулках прямо на ходу, почти заснула в сугробе - меня спас случайный прохожий. Очнулась уже в колонии обрусевших немцев: эти люди приютили меня на несколько дней. Потом я пошла дальше, хоронилась у верных людей…
 
В это время, под канонаду наступающей Красной армии, казнили Ульяну Громову, Олега Кошевого, Сергея Тюленина, Любу Шевцову… Но об этом Оля Сапрыкина узнала, только когда вернулась вместе с нашими, нагоняющими откатывающиеся от Сталинграда фашистские войска.
 

 
- У моей Тони вырвали косы и забили ими рот, чтобы она не кричала. Руки Коли Сумского совали в дверную щель и расщепляли кости. Тоне Елисеенко выжигали на бёдрах кресты… Так их пытали. Когда падали в шахту, некоторые летели до самого дна, а некоторые зацеплялись за столбы, доски и погибали не сразу… А я… Мне было неловко, что меня не казнили. «Ты, ты жива, а Тони нет!» - упрекала меня тётя Шура, и матери погибших молодогвардейцев смотрели косо.
 
Я больше не могла оставаться в Краснодоне, ушла на фронт. А где было ещё быть, как не там? Я считала это своим долгом. Всю войну прошла писарем. Победу встретила в Освенциме - наша часть освобождала лагерь. Осенью 1945-го приехала в Москву - в одной шинели и кирзовых сапогах. Жила у сестры, много лет спала на полу под столом. Вышла замуж за фронтовика, узника Маунтхаузена. Жизнь надо было начинать с чистого листа…
 
Она почти совсем слепая, Ольга Степановна. Но на листе жизни, который всегда стоит перед глазами, начертаны вехи её тревожной молодости и имена тех, кто навсегда остался в своём подвиге.
 
Она сама пока ещё в строю. Последняя из них.
 
Материал взят с сайта aif.ru