Лифт, падающий в небо

Рита знала, что ей не спастись. Да и откуда может прийти это спасение? Ниокуда. Спасение безногое, оно не приходит, оно прилетает, как легкокрылая бабочка, и тихо садится на плечо: вот оно я, твое спасение, я прилетело тебя спасти. Нет, спасение больше не прилетит и на плече не устроится, а у Риты закончились деньги. Все деньги она потратила на себя, любимую. Когда нет спасения и нет денег, тогда совсем плохо. Рита несколько лет подряд карабкалась изо всех сил, цеплялась за жизнь, платила за эту жизнь бешеные деньги, но купить у судьбы несколько лишних лет оказалось не так-то просто. По большому счету Рита привыкла к мысли о смерти. Мысли о смерти стали привычными, как невкусный завтрак или обязательный анализ крови в поликлинике. Ей не хотелось умирать, но и жить она тоже устала.
Она вошла в лифт и окунулась в свое одиночество. Какой-то шутник повесил в лифте объявление: «Запрещается пользоваться лифтом во время пожаров, землетрясений, наводнений, цунами, революций и отсутствия электричества, а также лицам, не способным до конца дочитать и осознать смысл данного объявления». Рита всегда дочитывала до конца написанное и понимала, что пользуется лифтом, осознавая всю катастрофичность своего положения. Лифт – очень демократичен по сути. Это в общественном транспорте и в метро ездят бедные, несчастные, злые. В лифте едут все. Ехать в лифте – это все равно как побывать в раю. Хочешь, езжай одна. Хочешь – жди кого-то, и тогда дорога в небо не покажется тебе скучной и однообразной. Одиночество – это когда ты слышишь, как тихо шуршит лифт. Он шуршит, как песок, льющийся сквозь пальцы. Вот так же сквозь пальцы уходят минуты, дни, годы, жизнь, и ты ничего не можешь с этим поделать.
Рита редко бывала одна, но при этом всегда чувствовала себя одинокой. Даже в толпе. Одиночество не отпускало ее многие годы, держало как магнит железную кнопку, не давало расслабиться, радоваться, смеяться. Не давало жить. Она теперь точно знала, что одиночество – это и есть ее жизнь. Что бы она не делала, чем бы не занималась – перед глазами возникал смутный образ дочери Женьки, который трансформировался, перетекал, складывался в то, что называлось одиночеством.
Дверь лифта закрылась, впуская внутрь холодную струю осени, и лифт тихо покатился в небо. На стенках запрыгыли, заплясали пятна света. На грязном полу лежали блестящие лепестки цветов, будто какая-то птица, вырываясь из этого замкнутого пространства, растеряла свои диковинные перья. Где она это уже видела? Да-да...В городском парке... Женька каталась на велосипеде и какой-то человек сказал... Что он сказал? Сказал, что Женьке нужно было родиться на один день позже. Тогда жизнь девочки сложилась бы не так трагично. Откуда он знал? Откуда? На один день позже родилась сама Рита. Неужели ей, матери, достался тот счастливый день рождения? Именно тогда Рите показалось, что в нее выстрелили и попали прямо в сердце. Она тогда растеряла свои прекрасные перья, которые так и остались лежать на тротуарных плитах красными пятнами крови. Ей потом часто приходилось думать о том, что она украла счастье своего ребенка. Не хотела. Но украла. Ее мучил этот день, она ненавидела его. Был обычный декабрьский день, день кажущегося счастья, день долгожданного материнства, день ее ожиданий и надежд. Она отчаялась ждать ребенка, потому что до Женьки пережила смерть пяти младенцев-мальчиков. Дочь была наградой.
Рита с мужем жила тогда на втором этаже в крохотной квартирке. Но для них это были хоромы! Потому что рядом прыгал солнечный зайчик Женька. Ее лепет, смех, первые шаги наполняли комнаты счастьем. Оно было сладкое на вкус, золотое на цвет и звонкое, как колокольчик. Боже мой! Неужели это было?
Третий этаж. Работа, дом, Женька. Ее школа, ее успехи, музыка, танцы, английский язык. Весь мир вертелся вокруг ее девочки, ее лучика, ее надежды. Все остальное было неважно, второстепенно, ничтожно. И над домом радуга. А в окнах свет. Неужели Бог дал ей все это для того, чтобы потом забрать? Забрал. Не пощадил.
На четвертом этаже умер отчим. Близкий, родной человек. Ближе не бывает. Рита помнит его в военной форме, подтянутого и строгого, а потом - больного и слабого. Он не был капризным, надоедливым, хныкающим: настоящий мужчина в военной форме. Он тихо лежал в своей комнате, решив, что его болезнь – это не болезнь, если сравнивать с тем, что через стенку совершенно без движения лежала Женька. То, что случилось с Женькой было непостижимым, ужасным горем, захлестнувшим семью целиком.
В день смерти отчима Рита без колебаний вызвала скорую помощь, и тело отчима увезли в морг, хотя необходимости в этом не было: отчим умер своей смертью, и врач мог выдать заключение, не требующее доказательств. Но Рита представить не могла, что в одной квартире с Женькой может находиться покойник. Мать Риты плакала и просила оставить отчима в покое. Рита была непреклонной. Душа отчима больше не вернулась в этот дом. Душа, как и поруганное паталогоанатомом тело, полетела в крематорий и там, под давлением высоких температур, улетела в неизвестном направлении, страдая и жалуясь.
Горе сидело по углам, заглядывало в окна, таилось на лестнице, застывало в глазах. Горе кричало и всхлыпывало, металось и разбивало все вдребезги. Горе выло, как зверь, и потихоньку, никого не спрашивая, впустило в дом одиночество. Рите казалось, что в ее семье собрались незнакомые люди, и она начинает забывать, как их зовут.
Между пятым и шестым этажом Рита чаще всего планировала свою жизнь. Сейчас планировать было нечего. От жизни почти ничего не осталось. Раньше она сопоставляла этот день с другими, вспоминала о сделанном, с легкостью и уверенностью шла по ступенькам жизни вперед – совершать новые подвиги, творить свою жизнь. Теперь время летит в сотни раз быстрее, чем раньше. А толку от этого времени в сотни раз меньше. Она не знала, что будет завтра. Хотя нет, знала. Она умрет. Она уже ничего не хотела, потому что хотеть – значит планировать, а планировать – это распределять что-то во времени. А времени не осталось.
Иногда Рите казалось, что Бог не сам создал мир, а получил его готовеньким и не в самом лучшем виде. Возможно, он пытается навести в нем порядок и создать существо, превосходящее человека умом и добротой, которое будет бороться со злом, не им сотворенным, и обязательно его одолеет. Мир, в котором жила Рита, не был похож на мир, который создал Бог для славы своей. Потому что если всемогущий творец не в силах обеспечить свои творения самым необходимым для физической и духовной жизни, лучше бы ему их не творить.
Седьмой этаж. Семья. Семьи давно не было, она распалась. И случилось это просто и естесственно. Рита все сделала, чтобы так произошло. Она знала за собой этот недостаток: все ее маневры в юности оказывались несексуальными. Она была не очень искренна в своих желаниях и целях. Наблюдая за любовными переживаниями других, завидовала. Ей не дарили цветов, не ухаживали, не мучились из-за того, что она «забыла» позвонить, не вслушивались в ее голос, не провожали взглядом. Ей не довелось побывать даже простым инструментом для чужого удовольствия. Она говорила о своих намерениях открыто и, чаще всего, отпугивала этим мужчин. С мужем Николаем познакомилась в иституте, без долгих объяснений в любви вышла за него замуж и решила, что это не самый плохой вариант. Ей было почти тридцать лет. Николай не дотягивал даже до средней планки, она поняла это сразу. Ей самой невероятно мешало то, что в роду, по ее словам, были какие-то дворяне, греки, поляки, русские.Она этим очень гордилась, и провинциальность Николая раздражала ее.
Два года назад он неожиданно умер, и Рита почувствовала какое-то нездоровое облегчение, потому что живой Николай был ее укором, ее виной. Именно тогда Рита поняла, что им с Женькой никто не нужен. Никто. Еще при его жизни она продала их общую квартиру, купила для себя с Женькой четырех-комнатную, а Николая переселила в однокомнатную. Но даже эта крохотная квартирка ему не принадлежала. Она принадлежала Женьке. Николай принял это решение безропотно. Как всегда. Он все принимал безропотно: презрение Риты, ее нелюбовь, болезнь дочери. Он покорно делал всю мужскую работу в доме, строил дачу, нес неподвижную Женьку в ванну, а потом тихо плакал, закрывшись в этой ванной на два часа, и доводил Риту до бешенства. Ведь рядом была Женька, ей нельзя волноваться. И кому нужны его жалкие слезы? Рите не нужны.
Восьмой этаж ей хотелось проехать как можно быстрее. Восьмерка, как знак бесконечности, напоминала ей о том, что за все нужно платить. Она представила себе старенькую, маленькую, как комочек, мать, снующую по паркету квартиры без всякой цели, роняющую посуду, забывающую выключить плиту или свет. С матерью Рита прожила большую часть своей жизни, сохраняя между матерью и собой определенную дистанцию. Риту раздражало старческое любопытство матери, ее навязчивое желание помочь, ее советы и то, что она есть. Здравый смысл подсказывал ей, что им с Женькой тяжело пришлось бы без этой маленькой старушки, которая в отсутствие Риты могла оказать Женьке элементарную помощь. Сейчас жизнь повернулась так, что маленькая старушка переживет их обеих. И волна жалости к себе и к Женьке, негодование, раздражение и злость ко всему миру вспыхивали в ее душе жарким огнем. Какой-то злой рок, болезни, мор, войны, эпидемии, катастрофы изводили ее семью под самый корень, не оставляя наследников, потомства. Жизнь превращалась в пустыню, руины, выжженую землю. Рита не молилась, потому что не понимала, как Бог может уважать человека, который с помощью грубой лести домогается у него спасения души. Ведь самый лучший способ поклонения должен бы состоять в том, чтобы поступать как можно лучше. Рита была уверенна, что она всегда поступает правильно, по совести. Бог в этом сомневался.
 
Время давило на нее тяжело, до головной боли, как духота, царившая сейчас в воздухе. Настоящее – это то, что она стояла сейчас в лифте, почти во тьме, и не могла ничего изменить. Но и не могла оставить все, как есть. Она не могла проявить к Женьке доброту, которую проявила бы к кому угодно: и, уж конечно, не могла сказать ей ласковые и нужные слова, которые, несомненно, дали бы им обоим хоть недолгий покой.
Бледный, неласковый свет, зыбкие тени внизу, ровный, ворчащий гул лифта наполнял ее вены наркозом, и мысль о Женьке, как игла жалила прямо в сердце. Рите казалось, что кто-то невидимый вытаскивает ее сердце за ниточки, и страх с темными впадинами глазниц притаился в углу. Одно незавершенное дело осталось у Риты на пути к небу. И об этом она всегда думала , проезжая девятый этаж. Каждый день думала. Каждую минуту. Рита не могла оставить Женьку одну. Без себя.
Они говорили об этом с Женькой ежедневно. Даже когда молчали. Если умереть – то только вдвоем. Душа плакала, рвалась, билась в оконные стекла. Не могла решиться. Мы должны относиться к своим близким так, словно они могут умереть в любую минуту. А если с нашей помощью? Как тогда мы должны относиться к своим близким? Сомнения, как вкрадчивый туман, заползали в душу и отравляли ее. Когда-то Рита говорила своим знакомым, что хочет умереть на один день позже Женьки. Никто не удивлялся, ведь смерть была так далеко! Кто бы мог подумать, что Бог любит подслушивать и обязательно докажет, что Рита только предполагает, а располагает Он. Рите предстояло умереть первой. По божьему замыслу. Она противилась этому замыслу и продолжала жить. Из жизни ушли те, с кем Рита провела мучительные дни в больничных палатах и испытавшие на себе химиотерапию. Она выходила из больницы уставшая, безволосая, почти мертвая, входила в лифт и ехала к Женьке. Ей казалось, что она падает в небо, на белые пушистые облака, и там на облаках слышит голос Женьки: «Мама, сделай мне кофе...»
Сегодня был особенный день. Сегодня Рита решила, что больше никуда от Женьки не уйдет. Метастазы полностью задавили ее нутро. Борьба с ними оказалась бессмысленной. Она представляла себе болезнь в виде огромного осьминога, щупальца которого ползали внутри: скользкие и холодные. Они присасывались к ней, жадно пили ее жизненные соки, сжимали сердце кольцом, перехватывали дыхание. Сегодня Рита не пойдет домой. Она плюнет на все и полетит в небо, чтобы там встретить Женьку. Ее Женька, ее девочка, ее кровиночка не останется одна.
Лифт, падающий в небо, еще ни разу никого не подводил.