Скряга

Согласно статистике, богачи самые жадные люди. Например в США каждый четвертый миллионер предпочитает покупать туфли дешевле $100. Что касается костюмов, то каждый десятый владелец крупного состояния стремится уложиться в $200. Половина из них принципиально не носят часы дороже $250, и лишь каждый третий миллионер ездит на машине моложе трех лет. Вам покажется, что это всего лишь милые причуды богатых людей, но порою дело доходит до клинических случаев!
 
Немного воображения, читатель! Представьте, что вы — житель Нью-Йорка начала нашего века и, прогуливаясь по нижнему Манхеттену, подошли к порталу одного из крупнейших Национальных банков страны. Открыв внушительную дверь вы оказались бы в просторном вестибюле и непременно остановились бы, поскольку вашему взору предстала неожиданная картина. Пожилая дама восседала за отдельным столом, стоящим наискосок от окошек банковских кассиров, на ней было надето длинное черное платье со следами долгой и неопрятной носки. Респектабельные джентельмены один за другим подсаживались к ней и после короткой беседы происходил быстрый обмен банкнотами.Сделка не сопровождалась никакими записями. Для наличных денег служили вовсе не ящики в боковых тум6очках, а узкие и глубокие карманы, пришитые к нижней юбке странной дамы, в которых она, едва прикрывшись крышкой стола, невозмутимо рылась. Genrietta Green Помимо значительной суммы денег, в этих секретных «сейфах» хранилось еще несколько забавных вещиц : например, неупакованный сандвич и револьвер. Так выглядела в конце жизни самая богатая женщина Америки, а, возможно, и всего западного полушария, — Генриетта Грин.
 

 

Семья, в которой в 1835 году родилась Гетти (ее домашнее имя станет практически официально использоваться вместо полного) принадлежала к протестантской религиозной группе квакеров .довольно распространенной в то время в штатах Новой Англии. Название «квакер» происходит от английского «quake» — трепетать, дрожать: основатели группы проповедовали такую силу чувств верующих в молитвенных домах, что люди впадали в религиозный экстаз и начинали трястись. Среди жизненных заповедей квакеров — самоограничение и непритязательность в еде и одежде. Мать Гетти, Эбби Хоулэнд и ее отец Эдвард Робинсон строго соблюдали эти принципы. Но скромность скромностью, а деловитость тоже не была запрещена божьим словом. Первый Хоулэнд прибыл к американскому берегу на знаменитом «Мэйфлауере».
 
Потребовалась энергия трех поколений мужчин, чтобы крошечная ферма первопоселенца превратилась в руках деда Гидеона и его зятя-компаньона Эдварда во владение китобойным корабельным флотом, ставшим примечательной особенностью морского города Нью-Бедфорд (Массачусетс). Любимым занятием маленькой Гетти были не куклы и не книжки с картинками. Она всегда была рядом с дедом, когда он обходил в гавани свои суда или товарные склады, хранившие столь ценный тогда китовый жир. Детский слух ловил не только романтические звуки моря и скрип парусов. Он впитывал сквернословие грузчиков, грязные шуточки матросни, тяжелую лексику работниц такелажной фабрики. Кто знает, может быть шокирующий словарь будущей миллионерши зародился еще на верфях Бедфорда. Когда зрение старого Гидеона стало слабеть, семилетняя Гетти забиралась к нему на колени и с неподдельным интересом зачитывала газетные сводки финансовых новостей, вполне сносно разбираясь в разнице между акциями и облигациями или в колебаниях рынка.
 
Со смертью деда, состоятельного владельца семейной компании, впервые в ее жизни, как сакраментальный знак, возникло слово «завещание», надолго ставшее ее беспокойным спутником. После скромных, по-квакерски, похорон, близкие родственники собрались выслушать как усопший распорядился почти миллионным наследством. 12-летняя Гетти стояла рядом с отцом, матерью и ее родной сестрой-инвалидом Сильвией, не расстававшейся с креслом-каталкой. Она ждала. Еще минута и она, преданная внучка, станет владелицей первого капитала.
 
Увы, в тишине комнаты прозвучали все имена, кроме ее собственного. Свои доли получили обе дочери, зять и даже малоизвестные ей родственники. Гетти долго плакала в ту ночь над своей финансовой неудачей. Это были ее последние слезы, ибо не будет у нее больше никогда финансовых неудач.
 
Ее формальное образование ограничилось суровой религиозной школой для детей квакеров на Кейп Коде и несколькими годами училища в Бостоне для девушек из привилегированных семей. Главным же учителем жизни для нее оставался отец, образец бизнесмена. И хотя его тиранический характер привел к тому, что Эбби с дочерью переехала жить в дом сестры, Гетти, пропуская мимо ушей шпильки тети Сильвии в адрес отца, продолжала быть его «хвостиком ». С годами «хвостик» превратился в миловидную девушку, считавшуюся самой богатой бедфордской невестой. Поначалу женихи не заставили себя ждать, но вскоре число их поубавилось. Озадачивал даже не настороженный взгляд Гетти Робинсон, видешей в них (и не без основания) лишь охотников за чужим богатством, а ее бедная, похожая на сиротскую, одежда и застиранное платье, старые туфли со стоптанными каблуками и даже непарные, спущенные на щиколотки носки.
 
И еще охлаждали жениховский пыл слухи о ее неимоверной бережливости. Редкие домашние приемы у Гетти были постоянной темой городских сплетен. Говорили, что она тушила праздничные восковые свечи из спермацета кашалотов (дорогостоящий фирменный продукт) еще до ухода последнего гостя, а на следующий день продавала их недогоревшие останки. Использованные столовые салфетки, если на них не было явственных пятен. Гетти вспрыскивала водой, проглаживала утюгом и снова пускала в ход. Как-то раз отец разрешил ей поехать на зиму в Нью-Йорк для первых шагов в свете, поручив заботам тамошней родственницы и снабдив тысячью долларов для прибретения подобающей одежды. Вскоре дочь вернулась домой в том же платье в котором уезжала. На отцовский вопрос последовал радостный ответ: «Я вложила деньги в банковские акции». И Гетти прижала к груди драгоценный пакет.
 
Между тем пик доходов от китобойного промысла был пройден. Нефтепродукты из России и Румынии начинают заполнять рынок, и вслед за ними в домах американцев загораются вместо свечей керосиновые лампы. Уже ничто не задерживало Эдварда Робинсона в Бедфорде. В 1860 году в возрасте пятидесяти лет умерла жена, никогда не отличавшаяся отменным здоровьем. И он переезжает в Нью-Йорк вместе со своим миллионным состоянием и намерением его расширить (просим учитывать, что тогда доллар "весил" раз в 20 больше, чем сейчас — ред.). Гетти — рядом с ним, готовая в любой момент встать на пути повторной женитьбы. Не забывает она время от времени и посещать тетю Сильвию, чтобы напомнить угасающей старой деве о любящей племяннице. Через несколько лет в отцовском доме она повстречала пришедшего с деловым визитом высокого немолодого джентльмена. Его имя было Эдвард Грин.
 
За его плечами была нео6ычная, полная приключений жизнь. Он был родом из состоятельной вермонтскои семьи, предки которой восходили к английским пилигримам первой волны. В роду американских Гринов были конгрессмены и судьи, а родной дядя пребывал мэром Бостона. Сам же Эдвард, говоривший на нескольких языках, в том числе китайском, объездил полмира. На восемнадцать лет он задержался на Филиппинах, где и сделал немалое состояние на торговле шелком, чаем, табаком и гашишем. Знакомство с ним для Гетти произошло в непростое для нее время. В июне 1865 года скончался отец, сделав ее единственной наследницей своих миллионов. Не успело улечься сложное чувство горечи от потери близкой души, замешанное на ощущении финансового комфорта, как через месяц пришло сообщение о смерти тети.
 
На похоронах Сильвин рядом с Гетти стоял и поддерживал ее Эдвард Грин. И эта поддержка была весьма кстати во время чтения завещания, и6о Гетти пошатнулась, услышав его. Все последние годы она была у6еждена.что если не все тетушкино наследство (более двух миллионов), то по крайней мере львиная его часть достанется ей, единственной из остающихся в живых Хоулэндов. Каков же был шок, когда в самом конце списка рядом с ее именем прозвучало « 65 тысяч долларов в качестве ежегодного дохода от образуемого коммерческого фонда». Весь же основной наследственный капитал, поделенный на мелкие части, безвозвратно уходил в виде подарков третьестепенным родственникам, бедным городским вдовам, сиротам и просто знакомым. Удар был сильным, но не сокрушающим: через короткое время Гетти начала судебный процесс, ставший самым долгим и самым громким наследственным делом в истории страны.
 
В качестве доказательства своих прав она предъявила более раннее завещание, написанное ее рукой, но содержащее в конце подлинную (как она утверждала) подпись Сильвии. Понятно, что в нем все наследство без изъятия передавалось племяннице и еще содержался настораживающий пункт, по которому не допускалось иное волеизъявление без согласования с главной наследницей. Обе стороны были представлены выдающимися адвокатами, к делу привлекли знаменитых графологов, исследовавших с применением новейших научных методов подлинность подписи на спорном документе.
 
В июле 1867 года, в самый разгар судебной тяжбы Генриетта Робинсона 32-х лет, и Эдвард Грин, 44-х лет, обвенчались. Священник, скрепивший их союз традиционными богоугодными словами, и не подозревал, что в сумочке у невесты лежит брачный договор, по которому жених навсегда отказывается от какой-либо собственности невесты. А вскоре молодожены на восемь лет покинули Америку, направившись в Лондон, оставив полдюжины адвокатов продолжать схватку.
 
Этому браку и отъезду предшествовало предварительное заключение судебных экспертов о поддельности подписи завещательницы, выполненной с виртуозным подражанием. Настолько виртуозным, что начертание каждой буквы до последней черточки полностью совпало с контрольным образцом. В воздухе запахло судебным преследованием за фальсификацию доказательств и лжесвидетельство. Многочисленные получатели наследства, ответчики по делу, расценили и свадьбу и отъезд, как продуманный способ бегства. Возможно это было и так, но процесс длился еще несколько лет, и только в 1871 году он закончился соломоновым решением: в иске отказать, выплатить заявительнице 660 тысяч, которые являлись прибылью от завещательного фонда, « набежавшей » за шесть лет судебного разбирательства.
 
Известие об окончании дела пришло в Лондон, когда у Гринов все складывалось вполне успешно. Эдвард энергично инвестировал собственный миллион, возглавляя правления трех лондонских 6анков. Все расходы оплачивались из денег супруга, и поэтому Гетти не возражала, что в качестве семейной резиденции был выбран самый роскошный столичный отель, в котором останавливались Марк Твен и миллиардер Эндрю Карнеги. Здесь и родились двое их детей : первенец Нэд и дочь, названная Сильвией в качестве знака недругам о своей родственной привязанности к памяти несчастной тети. Заботясь о малышах, Гетти не забывала и о земных страстях: ловкая спекуляция на разнице в цене американских «зелененьких» и фунтов стерлингов заметно пополняла ее и без того тяжелую «копилку» .Лондонский период стал самым благополучным в ее суматошной жизни. В 1875 году четверо Гринов вернулись в США. Причин было несколько: крупная финансовая паника, разразившаяся за два года до этого на биржах мировых столиц; юристы дали знать , что срок давности по делам о лжесвидетельстве истек; и , наконец, не в последнюю очередь — просто заурядная ностальгия. Семья поселилась в Нью-Йорке, заняв на сей раз самый дешевый номер в самом дешевом отеле. Эдвард, будучи, в отличие от жены, рисковым финансовым игроком, стал поспешно вкладывать свои капиталы в акции многих компаниий, и на первых порах преуспел.
 
Всего десятилетие спустя, после цепочки непродуманных шагов, удачливый некогда дальневосточный негоциант объявил себя банкротом. Могла ли Гетти погасить его долги? Разумеется, да. Но не пошевелила и пальцем. Ведь они еще перед венцом договорились: «денежки врозь », не так ли?
 
Само ее имя было уже неразделимо с Уолл-стритом. Пройдошистые брокеры фондовой биржи не упускали из виду ее колоритную фигуру, зная. что акции, купленные Генриеттой Грин, завтра подскочат в цене. Прежде, чем их приобрести она тщательно изучала всю подноготную фирм. и лишь зная о них не меньше владельцев, покупала. Ее главными интересами долго оставались два : стремительно растущая сеть железных дорог и городская недвижимость. География этих приобретений охватывала всю страну. Где только не приобретала она землю: Нью-Йорк, Канзас, Чикаго, Сан- Франциско. . . После ее смерти выяснится, что миссис Грин владела в десятке штатов более, чем восемью тысячами участками и домами, построенными на них.
 
Существовала еще одна неистовая страсть, в реализации которой Гетти достигла филигранного искусства — ростовщичество. Куда там литературным Гобсекам в бальзаковской Франции или старухам-процентщицам в Петербурге Достоевского! Живая и полнокровная их младшая заокеанская «коллега» могла бы преподать им высшую школу мастерства. Ее метод был неуязвим и по-своему честен: никогда не отпугивать должников высоким возвратным процентом, даже в периоды тяжелых биржевых кризисов. Тогда-то расчетливый кредитор будет всегда в выигрыше. В одном из интервью она лаконично сформулировала свое финансовое кредо: «Следует всегда дешево покупать, дорого продавать, сочетая это правило с тремя простыми вещами — проницательностью, упорством и бережливостью». Что касается первых двух, то это была святая правда, а вот лукавым словом «бережливость» Гетти прикрывала свою, ставшую легендарной, скупость, благодаря которой она стала героиней не столько финансовых новостей, сколько скандальной хроники.
 
Владелица сотен домов, она никогда в жизни не имела собственного, предпочитая третьеразрядные гостиницы, позднее — маленькие квартиры, зачастую без дорогой горячей воды. Было замечено такое, например, экстравагантное занятие миллионерши: стирку она производила в бадье у себя в номере, затем связывала влажные предметы и через окно выбрасывала их на лужайку. Потом спускалась по лестнице и раскладывала белье на траве для сушки.Если же она и нанимала прачку, то настаивала, чтобы та стирала юбку не целиком, а лишь низ подола , касающийся пола и тротуара.Что6ы показать детям в действии свой любимый девиз «сэкономить цент-означает заработать его», она всегда брала их с собой в магазин на еженедельную закупку, каждый раз повергая Нэда и Сильвию в невероятное смущение. Ее дружно ненавидели и продавцы и покупатели. Гетти могла без устали торговаться по поводу цен, а в поисках вчерашнего хлеба долго перебирать руками продукты, тогда еще незащищенные индивидуальной упаковкой.
 
Прочитав газеты с биржевыми соо6щениями, она посылала сына продать их снова. Если не удавалось, она им находила применение: в зимнюю погоду нарезанные страницы подкладывались под уличную одежду членов семьи, создавая иллюзию тепла и реальность экономии на сезонной экипировке. Когда в аптеке фармацевт сообщал ей, что лекарство стоит пять центов, а пузырек к нему столько же, Гетти неизменно шла домой и возвращалась с собственной «посудой». Стойкую неприязнь она распространяла на две категории профессионалов: врачей и налоговых инспекторов, делая все возможное, что6ы свести к минимуму общение с первыми и вообще исключив его со вторыми.
 
Однажды скаредность обернулась несчастьем, разрушившим жизнь сына. В редкую для Нью-Йорка снежную зиму одиннадцатилетнему Нэду были куплены санки. Осчастливленный мальчик, о6ычно закомплексованный, вихрем покатился с горки и... санки перевернулись, падение, тяжелейшая травма ноги. Надев на сына и на себя самые ветхие из возможных одеяний, Гетти направилась на поиски врача. Она полагала, что нищенский вид смягчит сердца ненавистных лекарей-стяжателей и они окажут помощь бесплатно. Не тут-то было. Подвела пресса, точнее собственная популярность: врачи ее узнавали и с гневом отказывались от подобного волонтерства. Гетти решила, что и домашние средства будут хороши. Боли с годами только усиливались. Запущенная болезнь вскоре привела юношу к ампутации ноги выше колена. Была ли она матерью-чудовищем? Нет, пожалуй. Гетти Грин была просто чудовищно скупа.
 
К началу 80-х годов ее брак фактически распался. Вплоть до смерти Эдварда в 1902 году в полном безденежье, супруги жили врозь, вместе их никто не видел и многие ньюйоркцы даже полагали, что Гетти давно вдова. Нэд, с которого была взята клятва не женится в ближайшие двадцать лет, 6ыл направлен ею в Чикаго, а затем в Техас, центры ее финансовых интересов. Мать, положив ему жалованье в несколько долларов в день (ее собственный доход составлял 5 миллионов в год) требовала от сына неусыпной активности и отчетности. Костыли и пробковый протез во внимание не принимались. Сама Гетти жила только с безмолвной дочерью, близорукой и неуклюжей. Причиной неуклюжести была не стеснительность, а природный дефект ступни, но после случая с братом Сильвия и помышлять не смела о помощи медицины .Она безропотно следовала за матерью из одной квартиры в другую, которые та меняла в небезуспешных попытках скрыться от бдительности Налогового Управления. В те времена законодательство о налогах в США было запутанным и противоречивым с существенными отличиями в разных штатах. Как же этим было не воспользоваться миллионерше для которой была невыносимой сама мысль отдать государству что-нибудь «просто так»? К слову говоря, всю свою долгую жизнь она не совершила ни единого акта благотворительности. Поскольку в Нью-Йорке ставки налогов были одни из самых высоких в стране, Гетти выбрала для кочевого бытия район Хобокен в соседнем штате Нью-Джерси. Тяжелым сюрпризом для нее стала 16-ая Поправка к Конституции, принятая Конгрессом в 1913 году и устанавливающая единый и жесткий порядок взымания подоходного налога. При обсуждении парламентариями этой поправки под куполом Капитолия неоднократно звучало имя миссис Грин в качестве образца неплательщицы, корыстно использующей несовершенство закона.
 

 

Стареющую Гетти никогда не оставлял страх покушения и к редким знакомым она приходила с собственной едой и даже спиртовой горелкой для варки яиц. Получив лицензию на ношение оружия, никогда не расставалась с ним. Утро у нее начиналось с того, что распихав по потайным карманам деньги, пакет с сухой овсяной кашей и револьвер, она отправлялась к парому через Гудзон, а затем пешком к Национальному банку, где вы, читатель, и повстречались с ней в начале очерка. Городским транспортом она предпочитала не пользоваться. Появившиеся автомобили, как и любые предметы роскоши, отвергала, приговаривая: «Иисусу Христу было достаточно для перемещения осла». Именно в момент ее утреннего прохода «на службу» объектив фотографа и схватил необычный облик этой женщины: черный глухой плащ, шляпа со вдовьей вуалью, злое старушечье лицо и резкую, отнюдь не старческую походку. То ли этот отталкивающий вид, то ли постоянные слухи о странных, неординарных поступках послужили появлению ее газетной клички «ведьма Уолл-Стрита». Хотя при ином раскладе внешних и поведенческих признаков, она вполне могла бы называться «королевой» .
 
Каждый день в полдень Гетти поднималась из-за стола и шла в соседний офис знакомого 6рокера. Здесь с утра в котелке на батарее отопления подогревалась ее овсянка, которая по ее собственным словам «придавала силы в постоянных сражениях с волками Уолл-Стрита». Правда, силы уже были на исходе. А тут еще «некстати» вышла замуж великовозрастная Сильвия. Ее мужем стал аристократ Мэттью Астор Уилкс, малосостоятельный потомок знаменитых богачей Асторов. Разница в возрасте молодоженов была тридцать лет, и теща, почти сверстником которой был зять, называла его за глаза не иначе, как «старый подагрик». И снова, как сорок лет назад, на свадебной церемонии Гетти держала в руках сумочку со свежим документом . На сей раз это было только что подписанное женихом соглашение об отказе от невестиного имущества.
 
Спустя семь лет, в 1916 году Гетти умерла от сердечного приступа. Ей был 81 год. Двое детей унаследовали ее состояние, равное головокружительной сумме — сто миллионов долларов (более 2 миллиардов по нынешним деньгам — ред.). Нэд довольно быстро растратил свою часть, вырвавшись из под материнского пресса. Бездетная Сильвия посвятила себя щедрой благотворительности, не забыв, вероятно милосердное завещание своей провинциальной двоюродной бабушки и одновременно тезки.
 
Во всех изданиях книги рекордов Гиннесса, тщательно фиксирующей «самое-самое», в разделе «Богатство» и сегодня можно увидеть фотографию Генриетты Грин с подписью: «величайшая в мире скряга».

автор: Иосиф Богуславский