И ангелы тихо споют...

Ты умер.
Телефон прозвенел длинной тревожной трелью. Это междугородка. Мама сдавленным голосом прошептала, что тебя больше нет. Я всегда теряюсь перед этим ее голосом, полным тревоги и невозможности говорить. Когда я слышу, как она боится заплакать, у меня падает сердце. Я верила и не верила в то, что услышала. Верила, потому что ты тяжело болел, и твоя смерть - нормальный ход событий, а не верила потому, что ты часто меня обманывал. Мы с мамой были уверенны в том, что ты счастливчик и переживешь нас обеих. Нам так казалось. Но тебе не повезло.
Ты умер в мае.
Цвели вишни, абрикосы, трава была зеленой и сочной, похожей на салат. Хотелось упасть в эту зелень, запомнив мир ярким, зелено-голубым. Белая пена цветущих садов казалась жизнерадостной, оптимистичной, легкой. Никому в голову не приходило умереть в этот день.
А ты умер.
Я уезжала в другой город к тебе, мертвому.
Ты лежал на своем смертном ложе посреди комнаты, напротив двери, ногами к выходу. Мне казалось, что я вошла в чужую, незнакомую мне комнату. Совсем не хотелось плакать, потому что я никак не могла осознать, что ты умер, и тебя больше нет. Мама подходила к тебе и постоянно что-то поправляла, трогала руками твои руки, прикасалась к волосам. Мне было непонятно, зачем она это делает, и что-то неприятное просыпалось во мне. Это потом, через многие годы, я поняла и увидела связующую нить, которая все еще держала вас вместе и никак не хотела отпускать. Ты нуждался тогда в маме так, как не нуждался в ней при жизни. Твоя душа не хотела уходить из этого дома. Душа была до ужаса напуганной и одинокой! Мама своим шестым чувством угадывала твой страх перед Неизвестностью. А я так и не смогла прикоснуться к тебе: ты казался мне чужим и далеким.
А потом мы остались одни в пустой квартире. Ты и я. Обычное дело. Человек умер, а проблемы остались – оформление документов, заказ гроба, венков, приглашение священника и певчих. Ты всегда был атеистом, но в тот день не смог повлиять на решение других. Все должно быть, как у людей.
Я часто заходила к тебе в комнату и смотрела на тебя. Меня тянуло к тебе, потому что я чувствовала, как мы одиноки и покинуты всеми. Целому миру не было до нас никакого дела, и мое сердце начинало потихоньку скулить от единства с тобой в эти минуты. Я не просила у тебя прощения за все то плохое, что было когда-то между нами. Мне это просто не приходило в голову – просить у тебя прощения. Но что-то необратимое, фатальное висело в воздухе и звенело, как туго натянутая струна. Я вспоминала себя маленькой и то, как ты гордился мною, как восхищался моими философскими рассуждениями, моей памятью, быстрым схватыванием всего на лету, моей нежностью к тебе. Тебе не было никакого дела до того, что я - больной слабый ребенок, страдающий от физической и душевной боли. Ты любил меня беззаветно и был уверен в том, что твой ребенок – гениален, хотя и не такой, как все остальные дети. Ты так и не смог полюбить моего старшего брата. У тебя просто не хватило любви еще на кого-то. Теперь я это понимаю.
Я думала о том, что самых родных людей обижают больнее всего. Я вспоминала тебя пьяным, еле ворочающим языком, с заплетающимися ногами, слабого, глупого, униженного. В семье катастрофически не хватало денег из-за твоего пьянства, и я по просьбе мамы выпрашивала у тебя то, что осталось от хорошо проведенного досуга. Ты даже не догадывался, как унижал меня этим. Но это было своеобразным доказательством моей любви к тебе. Тебе хотелось быть нужным и важным для меня. Как глупо! Я долго не могла простить тебе этого.
Вы с мамой постоянно отвозили меня в какие-то санатории или больницы, и я считала вас предателями. Я тосковала, скучала по маме, но никогда не тосковала по тебе. Мне всегда казалось, что ты не решаешь в моей жизни абсолютно ничего, потому что вместо тебя все решала мама. Я ненавидела южное солнце, ненавидела знакомства со своими новыми друзьями в очередных санаториях. Ты даже не представлял, как сложно завоевать дружбу и симпатию незнакомых детей, не переставая быть гордым и независимым ребенком. Иногда я чувствовала себя такой потерянной, разбитой, покинутой своими родителями! Но больше всего мне не хотелось, чтобы именно ты забирал меня оттуда. Я считала, что это не самая лучшая идея.
Я ждала маму. Не тебя.
Приезжала мама, и мы шли на море. С мамой море казалось прекрасным. Мы купались в соленой морской воде, загорали, ели мороженное. Морская вода больно кусала мои разбитые незажившие коленки, зализывая ссадины не только телесные, но и душевные. А потом мы садились в поезд, и под стук колес я думала о доме, о нашей старой яблоне во дворе, о любимой овчарке, ждущей меня, как никто другой.
Ты никогда не понимал меня. Мне казалось, что ты живешь своей жизнью, непонятной мне. Я хотела быть ее частью, но мне не удавалось это сделать, потому что ты многое делал назло себе и другим. Ты постоянно бросал вызов нам, самым близким людям, испытывая на прочность. Я закрывала глаза, чтобы тебя не видеть. Я закрывала уши, чтобы тебя не слышать. И мне не о чем было с тобой говорить.
И вот ты лежишь мертвый.
Мы как будто поменялись ролями: ты ничего не видишь, ничего не слышишь. Ты ничего уже не сможешь сказать. Мне бесконечно жаль тебя, себя и наших утерянных возможностей. Смерть должна была принести тебе покой, которого ты не мог найти в жизни. Отчего же ты казался мне таким безнадежно потерянным?
Я ходила по пустому дому и никак не могла найти себе места для «просто посидеть». Что-то гнетущее и недосказанное висело в воздухе. Мне казалось, что я чего-то не сделала, не успела, не вспомнила. Я чувствовала себя виноватой только потому, что ты умер, а я не смогла что-то уладить. Мне нужно было что-то предпринять. Но я так и не придумала что именно. В голову лезли самые горькие воспоминания, а это неправильно.
Свое детство, отрочество и юность я всегда вспоминаю под плохую погоду, когда идет дождь, дует резкий холодный ветер, и небо похоже на немытое окно в заброшенном доме. Детство было до краев заполнено болезнями и лечением. Из отрочества я еле унесла ноги, подсчитывая многочисленные потери, потому что отрочество – это всегда война. Никто не выходит из него в целости и сохранности. Юность прошла под флагом сомнений, поисков себя и ненавистной мне дисциплины. Дисциплина, навязанная другими, вызывала во мне сопротивление. А это тоже война. Отсюда вывод: мое место - на передовой. Ты не был моим врагом, но воевать мне приходилось и с тобой тоже. Я часто проигрывала сражения, но считала себя победителем, так как в конечном счете ты сдавался. У меня была своя стратегия и тактика, и удары я наносила по твоим самым болевым точкам.
Ты умер.
И в доме появились люди. Много людей. Я терялась от соболезнований и утешений чужих людей. Они знали тебя когда-то, любили, уважали. Это с ними ты вел задушевные беседы о жизни, о политике, о них самих. Не со мной. И не обо мне. Мне больше не хотелось быть твоим центром Вселенной.
Какое-то странное неестественное оживление нарастало в доме, где ты умер. Мне напомнило это своеобразный ритуальный спектакль, в котором все роли давно расписаны. Постные, унылые лица, темные платочки, опущенные вниз глаза, прячущие скорбь. Все казалось мне сплошным притворством, игрой. Я не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего. Противное нетерпение съедало меня: когда это закончится?
Священник начал читать молитву. И вдруг тихо запели певчие – заунывно, печально, тягуче. Они будто зависли на одной ноте, не следуя мелодии, вопреки музыке. В этом пении не было ритма, не было правильного чередования ударных и безударных слогов. И такая печаль ударила в сердце! Такая тоска! «Соблюдай себя на земле странником…» С небес скатывались капли погребального пения, будто голоса ангелов. И я подумала: «Родной мой человек, пусть ангелы споют тебе свою последнюю песню. Песню у последней черты. Теперь, когда сердце твое свободно, а душа пребывает в невесомости, я надеюсь, что смерть не застала тебя неготовым к ней».
Если бы пение ангелов научило людей слушать не ноты и звуки, а стоящий за ними высокий смысл и великую спасительную красоту, тогда звезды стали бы нам ближе! И светлое восхищение сердца очистило бы нас от всего того, что так мучительно болит и кровоточит внутри нас.
Какая-то пружина во мне сломалась и я заплакала так горько и безутешно, как давно уже не плакала. Пение пробилось ко мне словно свет сквозь узкое, закопченное стекло. Я плакала и думала о тебе, жалела тебя, любила тебя. Я плакала, и что-то темное, тягостное уходило от меня, освобождая и исцеляя. Мне хотелось, чтобы ты видел, чувствовал, как мне тяжело расставаться с тобой.
Гроб с твоим телом вынесли на улицу, и у тебя на лбу появилась испарина. Это был знак! Ты услышал меня, и все наши немые разговоры один на один не прошли даром.
Пусть, пусть ангелы тебе споют свою последнюю песню…