Прогулки по Киеву. Штетл.

- продолжение.
 
Городом называется место, в котором есть пара сотен каркасных домов, ряд каменных лавок. Там есть один новоиспеченный большой богач, несколько богатых лавочников, несколько коммерсантов, которые торгуют сельскохозяйственными продуктами: орехами, воском, медом и холстом, несколько крупных дельцов, которые оперируют частью деньгами больших богачей из половинной доли, а частью — деньгами богатых арендаторов, живущих в окрестностях города. В таком городе есть помещик («князь») и его усадьба. Ему принадлежит город и десяток окрестных деревень (это называется «ключ»). Кто-нибудь, кто пользуется уважением в помещичьей усадьбе, держит городскую аренду или даже аренду всего «ключа» в придачу. Есть в таком городе и крепкий еврей, состоящий в дружбе с капитаном-исправником. Есть там и сутяга, таскающий город и общину по местным судам, иногда доходя и до губернского. Помещик стремится заполучить к себе в город на жительство «хорошего еврея», чтобы был там хасидский ребе, поскольку от того, что евреи ездят к нему, увеличивается продажа водки, пива и медовухи. Все это принадлежит помещику — и он получает доход. Есть в таком городе содержатель винного погреба, часовщик и доктор, канторы бывший и нынешний, фактор, сумасшедший, брошенная жена, общинные служки и сарвер. Есть в таком городе и братство портных, погребальное братство, братство изучения Мишны и беспроцентное ссудное товарищество. В таком городе есть синагога и бесмедреш, иногда еще и клойз или хасидский штибл. И если вдруг кому-то взбредет в голову назвать такой город местечком — то это наглец или дурак.
 
Большим городом называется место с парой тысяч домохозяев, с каменными домами помимо каркасных. Это уже совсем другое дело. Здесь иной может похвастаться, что при встрече с жителем другой улицы он его поприветствовал, приняв его за чужого. Да и правда, кто в таком большом городе может отличить своего от чужого? Там так много народу, что невозможно знать всех.
 
Предложенная Аксерфельдом классификация еврейских городских поселений основана, по видимости, на объективных социально-экономических критериях, однако в глубине ее лежит психологическое восприятие. Роман этот был написан в Одессе, где Аксенфельд поселился в 1820-е годы и где сделал успешную карьеру в торговле. Свысока глядя на проделанный им путь из своего родного местечка Немиров, где он принадлежал к числу приверженцев знаменитого хасидского ребе Нахмана из Брацлава, в Одессу, он иронически ставит своего рассказчика в положение жителя «города», который, по существу, и является штетлом, подчеркивая, что для самих его жителей такое отождествление выглядит обидным.
 
Аксенфельд представляет штетл как еврейский микрокосм, замкнутый и самодостаточный в отношении религии и культуры, но тесно связанный с окружающим миром социально и экономически. Религиозно-культурная автономия штетла возможна только благодаря его включенности в локальные и глобальные экономические структуры. Аксенфельд смотрит на культурную замкнутость евреев критически. Причину отсталости он видит именно в традиционном укладе штетла, который становится объектом его сатирического изображения. Впрочем, возможно, причина такого мнения скрывается в личных устремлениях автора, в его нежелании жить в местечке? Ему было, что с чем сравнивать: все же, Аксенфельд умер в Париже, где его сын был профессором медицины. Кстати, сын - медик известен еще и тем, что перевел на французский язык «Былое и думы» Герцена.
 
К сожалению, «Дос штернтихл», вместе с несколькими пьесами, остался единственным романом, сохранившимся из богатого наследия этого автора о жизни подольского еврейства первой половины XIX века. Однако, предложенная Аксенфельдом типология описания штетла прочно вошла в еврейскую культуру. Она была подробно разработана представителями «классической» традиции — Ш.Я. Абрамовичем (Менделе Мойхер-Сфоримом), Шолом-Алейхемом и И.Л. Перецем — и впоследствии переосмыслена следующим поколением писателей — Шоломом Ашем, Иче-Меиром Вайсенбергом, Давидом Бергельсоном, Ициком Кипнисом и другими. Эта типология стала предметом классического исследования израильского и американского литературоведа Дана Мирона, без ссылки на которое не обходится практически ни одна современная работа о штетле. (19)
 
Но, как бы не говорили, лично для меня гораздо приятнее описание штетла у Шолом-Алейхема. Собирательный образ его Касриловки настолько точно отражает еврейские местечки, что понимаешь: вот те самые штетлы, которые вдохновляли творцов!
Забитый в уголок, в самую глушь, отрешенный от всего окружающего мира, сиротливо стоит этот город, заворожен, заколдован и погружен в себя, словно никакого касательства к нему не имеет весь этот тарарам с его кутерьмой, суетой, сумятицей, кипением страстей, стремлением подавить один другого и всеми прочими милыми вещами, которые люди удосужились создать, придумав для них всякие названия, вроде «культура», «прогресс», «цивилизация» и другие красивые слова, перед которыми порядочный человек с величайшим благоговением снимает шапку. Маленькие, маленькие люди! (20)
 
Читаешь, и вспоминаешь незатейливые бородатые еврейские анекдоты об этих самых местечках.
 
- Моня, где вы шили костюм?
- В Париже.
- А далеко ли это от Бердичева?
- Тысячу верст.
- Надо же, такая глухомань, а шьют отменно!
 
Да вы и сами, вероятно, много их вспомните. Согласитесь, еврейские анекдоты – отдельная тема для разговора об оптимизме и проявлениях его в фольклоре, формировавшемся все в том же штетле. Анекдоты отражают внутреннюю жизнь еврейского местечка, которое всегда было связано и с историей развития того населенного пункта, в котором жили далеко не одни евреи. В нашем случае – с богатой событиями историей города Тульчина.
© Светлана Шапиро
Продолжение следует