Танец убывающей луны

Счастье – штука призрачная. Счастливой можно чувствовать себя какое-то время, да и то лишь тогда, когда ты готова к разочарованию, ждешь его, а оно не наступает. Жанна всегда чувствовала, что разочарование на подходе. Это проявлялось в каких-то, одной ей известных, приметах: увядший цветок на окне, моросящий дождь, головная боль, ломота в суставах, отсутствие солнца и еще бог-знает-что. Когда разочарование приходило, состояние полной усталости и бессилия охватывало Жанну и не давало жить. В такие дни она тупо смотрела телевизор, щелкая пультом и, перескакивая с программы на программу, не в силах взять себя в руки и сосредоточиться. Она чувствовала себя безразличной, безучастной к людям, к окружающему миру, утомленной, обессиленной, утратившей свою естественную бодрость. Жанна чувствовала себя разбитой.

Вечером ей позвонила давняя приятельница и попросила приютить на месяц сына какой-то дальней родни.
- Мальчик такой талантливый, такой умненький, а ты одна, - канючила старая перечница и уболтала на «талантливого и умненького».- Только на месяц, не больше.
Жанна много лет жила одна и не могла представить, что кто-то, не она, будет по утрам шуметь на кухне, открывать холодильник, хлопать дверью и заполнять привычное пространство своими запахами.
- Это же только на один месяц, - с досадой думала она, убирая вторую комнату для нежданного гостя.
Движения давались ей с трудом. Во-первых, количество лет – это не шутка, а во-вторых, она стала заложницей своего большого, рыхлого тела, которое всегда находило причины оставаться неподвижным. Целыми днями Жанна валялась на диване, читая или просматривая телесериалы, раскладывая пасьянсы и гадая исключительно на червовую даму, то есть на себя. В ее карточных раскладах падали и короли, но падали как-то случайно, и Жанна точно знала: никакой король, даже заблудившийся, в ее дверь больше не постучит. Поздно.

Она до сих пор помнит тот год, когда все женское начало в ней угасать. Это случилось ровно в пятьдесят пять лет. Еще в пятьдесят четыре «все женское» присутствовало, а в пятьдесят пять угасло. Нет, вовсе не дураки придумали пенсию. Пришло время, все угасло, будь добра – ковыляй на пенсию. И она поковыляла. Теперь любое излишество становилось смыслом ее жизни. Она сверх меры ела, пила кофе, сверх меры спала, курила, сверх меры отдыхала и при этом умудрялась уставать. Жанна могла часами висеть на телефоне, разговаривая с бывшими приятельницами или с племянницей Юлькой. Но в последнее время стала замечать, что от разговоров о болезнях со старыми подругами ее тошнит, а разговоры с Юлькой о ее любовных приключениях не будоражат кровь, а действуют, как снотворное.

Жанна считала, что прожила уже свою жизнь. Прожила так, как хотела. В далеком прошлом остался покойный муж Левушка, полеты в Ялту или Сочи, бурные, кратковременные романы, страсть, приключения, слезы, разочарования, расставания на берегу моря и клятвы о вечной любви. Ей нравилось летать в самолетах, нравилось, когда земля выплевывала самолет в небо, в облака. Почему-то ей казалось, что самолет не сам набирал высоту, земля помогала ему в этом, убегая из-под колес, будто подталкивая вверх ее, Жанну. И Жанна летела! Она летела к новым городам, людям, событиям. И в такие минуты она думала о том, что когда-то существование ее прекратится, но все это останется. А ее уже не будет. Нигде. Хотя часть ее – она была убеждена, останется: в людях, которых она не знала, в тумане, который висел там, внизу, на ветках деревьев и в белых облаках, которые хотелось погладить. Сейчас ей казалось, что раньше она жила от отпуска к отпуску. Отпуск был смыслом ее жизни. Весь год она копила деньги, шила платья, делала покупки, посещала массажиста и парикмахера только для того, чтобы достойно встретить лето. А летом Жанна уезжала в отпуск. И не было причины, из-за которой она не смогла бы уехать. Сначала Левушка метался по квартире, ревновал, скандалил, мучил ее подозрениями, прятал вещи. Все было напрасно. Жанна уезжала, а Левушка оставался. Жанне требовался отдых от всех и от всего. Даже от Левушки.

Жанна знала, что Левушка – это ее половина. У нее с ним было одно кровообращение на двоих. Он думал, как она, жил , как она. Они ели одну и ту же пищу, дышали одним воздухом, занимались одним делом. Даже интересы были одинаковыми: оба любили старинные вещи, классическую литературу и терпеть не могли спорт. Когда-то Левушка преподавал в университете, но после перестройки ушел с преподавательской работы и занялся пошивом меховых изделий под заказ. Семейный бизнес процветал, заказов было много, и Жанна с Левушкой сутками не выходили из собственной квартиры, принимая обеспеченных заказчиц. В одной из комнат они оборудовали мастерскую, в которой всегда царил классический беспорядок: лекала, меха, ткани, пуговицы, бобины ниток. Под стенкой стояли две японские швейные машинки – их кормилицы. Многие изделия приходилось шить вручную, поэтому Жанна очень уставала. Ей постоянно хотелось спать. Но Левушка не давал расслабиться. Он будил ее в самом интересном месте сна и молча оставлял на тумбочке дымящийся, ароматный кофе. Жанна беспрекословно подчинялась его требованиям, потому что не знала, когда спит Левушка. Ей казалось, что он работает двадцать четыре часа в сутки, без передышки и отпусков. Все заработанное Левушка тратил на старинные статуэтки, книги, картины и на нее, Жанну. Они ни в чем не нуждались. Могли позволить себе если не все, то многое. Золотых украшений у Жанны собралось столько, что хватило бы прокормить небольшой детский дом. Она часто рассматривала их магический блеск, сидя перед зеркалом, которым в это позднее время не могли пользоваться заказчицы. Одевала кольца, браслеты, цепляла броши и вглядывалась в себя. Ей было грустно. Не было радости. Из ее жизни уходил свет.

Вот тогда она и отвоевала кусочек свободы у Левушки – летний отпуск. И никакая сила не могла забрать у нее этот праздник души и тела. Она готовилась к поездке заранее, чувствуя, как между лопаток вырастают крылья. Приезжая на юг, Жанна снимала номер в самой дорогой гостиннице, а через несколько дней снимала мужчину, под стать гостинничному номеру. Обычно это был местный альфонс, мачо местного разлива. Он не отличался умом, но был красив, как бог. Этот покоритель женских сердец знал себе цену: она всегда была завышена. Жанна не была дурой и видела его насквозь. Но это был ее праздник, ее мужчина, ее лето, ее свобода. И она бросалась в эту придуманную любовь, как в морские волны, где слезы и радость смешивались, и от этого во рту оставалось горьковато-соленое послевкусие.

Месяц пролетал быстро, Жанна уезжала домой отдохнувшей и загорелой. Еще золотилась блестками кожа, еще искрились жизнью глаза, но что-то в ней уже начинало умирать. До следующего лета.

Собственно говоря, сейчас она уже не Жанна, а Жанна Петровна. Но она ненавидела эту приставку к имени. Хотела подольше оставаться молодой. А потом все это стало неважным. Пока время не прекратит свое течение и жизнь не исчезнет совсем, она предпочитала оставаться просто Жанной.

Жанна услышала трель звонка, пребывая в горизонтальном положении. С трудом поднявшись, чертыхаясь и пыхтя, медленно пошла открывать дверь. Перед ней стоял молодой человек, лет 23-25, худой, высокий, с черными курчавыми волосами. Волосы были короткими, глаза темными и какими-то влажными. Жанна подумала, что глаза похожи на вишни, плавающие в оливковом масле. Юноша вошел, потом поздоровался, потом представился: «Миша». Жанна провела его в комнату, показала кухню, места общего пользования и сказала:
- Пользоваться можешь всем, но сделай так, чтобы я тебя не видела и не слышала.
И она действительно его не видела и не слышала. Она не знала, что он ест, чем занимается, куда уходит и когда приходит. Она не знала о нем ничего. Ей звонили подруги, напоминала о себе Юлька, рассказывая длинные любовные истории. Иногда Жанне казалось, что кто-то поднимает трубку паралельного телефона и прослушивает ее телефонные разговоры. Но она не была в этом уверенна. Ей так казалось. Молчание квартиранта тяготило ее, но присутствие живой души рядом – успокаивало.

Прошел месяц. Деньги за квартиру Жанна нашла на кухонном столике. Она решила оставить все, как есть: пусть живет. Впереди долгая, тоскливая зима. Будет с кем встретить Новый год. И Мишка остался.

Постепенно Жанна привыкла к своему молчаливому квартиранту, и в душе ее поселился покой. Иногда Жанна приглашала его на кофе. Он не отказывался: кофе у Жанны был превосходный. Они пили душистый напиток, ели печенье, которое Жанна сама пекла в старенькой духовке и говорили о жизни, искусстве, литературе и о другой ерунде. Жанне нравилось, что Мишка не соглашается с ней, в угоду ей же, по многим вопросам. Да он и не подозревал, что Жанна терпеть не может тех, кто ей поддакивает или льстит. С высоты своей молодости ему было абсолютно все равно, что о нем думают другие. И Жанна чувствовала это наплевательское отношение ко всему миру и к себе в том числе. Это ее, скорее, забавляло чем раздражало. Что у них могло быть общего? Ничего. Даже тогда, когда Мишка подносил к ее сигарете зажигалку, Жанна замечала в его глазах легкое пренебрежение, снисходительность к плохим привычкам старухи, с которой он вынужден жить под одной крышей. Со временем его пренебрежение стало таким притягательным, что Жанне не оставалось ничего другого, как провоцировать его, создавая неоднозначные ситуации. Теперь она подолгу разговаривала со своей племянницей Юлькой по телефону, зная наверняка, что Мишка их подслушивает. Юлька была такой бесстыже-откровенной в своих рассказах, что даже Жанне было за нее неудобно. Но Жанна очень серьезно ставила «наводящие» вопросы, а Юлька на них отвечала. Столкнувшись с Мишкой в коридоре, Жанна видела его покрасневшее лицо и влажные глаза, которые не просто убегали в сторону, а плескались в чем-то тягучем и маслянистом. Она шалила и проказничала не потому, что хотела разбудить в нем мужика, самца. Ни мужика, ни самца она в Мишке не видела. Это был вызов стареющей женщины бессердечной, наглой молодости, которая не рассмотрела в Жанне эту самую женщину. Иногда она ловила на себе Мишкины взгляды, полные недоумения и любопытства, и что-то в ней становилось для него недоступным, закрывалось на тысячу замков. Когда она выходила на кухню, то пугала его пустым взглядом. Ей требовалось время, чтобы очнуться от сна. Было видно, что она с усилием отрывается от своих мыслей, погружена в себя и все вокруг для нее не существует. И Мишка тоже.

Следующие дни и недели были наполнены предвкушением ожидаемого Нового года. Жанна достала старые кулинарные книги и решила составить меню на новогодний вечер, тем более что Мишка передумал уезжать на новогодние каникулы к матери.
Значит Значит, встречать Новый год им придется вместе. Она давно уже перестала считать любой праздник поводом для праздника, так как долгие годы оставалась одна. Ее навещали приятельницы, Юлька, но сама она никогда в гости не ходила. Ей было лень.

Зима в этом году оказалась холодной и снежной. Снега выпало столько, что ветки деревьев не выдерживали и ломались под его тяжестью. Жанна давно не помнила такой зимы. Тридцать первого декабря Жанна проснулась с ощущением, которого давно не испытывала. Ей казалось, что сегодня, в новогоднюю ночь, случится что-то необычное, фантастическое. Она вошла в комнату, приодетая и нарядная, сверкая магическим блеском золотых украшений, и первое, что увидела – Мишкин взгляд. Он смотрел на нее не то, чтобы восхищенно, а как-то ошарашенно. И Жанне стало неловко. В последнее время ее отношение к нему было двойственным. Она по-матерински заботилась о нем, жалела, что у нее нет такого взрослого сына. В то же время ей казалось, что будь у нее такой сын, у них никогда не было бы взаимопонимания и привязанности. Сомнения и подозрительность целого поколения стояли между ними будто стена.

После смерти Левушки она была напугана тем, что осталась одна. У нее не было детей, не было сестер и братьев, давно уже не было родителей, и Жанна чувствовала себя осиротевшей. Появлялись какие-то мужички без возраста и места жительства, предлагали руку и сердце, желая разделить ее гордое одиночество. Но Жанна понимала, что делить свое одиночество ни с кем не хочет.

Елка в углу вспыхнула разноцветием гирлянд, на столе заискрились бокалы с шампанским, а пламя свечи бросило на стол светлые неровные пятна и отблески. Мишка шутил, что-то рассказывал, произносил тосты и был каким-то другим. А Жанна вспомнила детство, юность, Левушку. Ей хотелось плакать. Когда Мишкина ладонь накрыла ее руку, она испугалась, дернулась в сторону, но ее рука так и осталась лежать под этой невероятной тяжестью чужой плоти. Ей хотелось поскорее избавиться от тягостного ощущения собственного малодушия, оградить свой покой от ненужных страданий, глупых сантиментов. Но мужское прикосновение, медленно и надоедливо воздействуя, захватило ее, доведя до полного истощения сил. Жанна почувствовала противное жжение в пищеводе, как попытку выразить свою тоску, свой гнев. И печаль – ужасная, всеподавляющая, бесповоротная упала на нее тяжелой глыбой. Она понимала, что ее время давно ушло, и каприз этого мальчика убивает ее раньше срока. Это было неправильно! Сердце, оборвавшись, покатилось вниз и внутри стало звеняще пусто. Какой-то шутник, вершивший человеческие судьбы, отмотал время в ее жизненных часах назад, вернув ее на прежнее место. Ей казалось, что она одела чужие туфли, и эти новые туфли немилосердно мучили ее изношенные временем стопы. Время вроде бы замедлило свой неустанный бег, во всяком случае настенные часы тикали слишком тихо, почти бесшумно, и в душе ее по-прежнему не было никаких чувств, кроме удивления. Она втягивала в себя этот тревожный запах беды и ощущала ее присутствие. Мишкины губы скользнули по ее лицу, и Жанна почувствовала, как с нее сползло оцепенение, будто тонкая корочка льда. Но усталость не уходила. Усталость тянула ее вниз, давила на плечи, не давала двигаться, шевелить руками, бессильно упавшими на колени. Ей хотелось обвинять, упрекать, ругать, прогнать этого мальчика, который осмелился разрушить ее покой и навсегда оставил ощущение странной неопределенности в их отношениях. Некоторое ощущение вины бередило ей душу, но делало это как-то слабо и неуверенно.

Жанна молча поднялась и ушла в свою комнату. Она плотно прикрыла дверь, оставив за ней всю недосказанность сложившейся ситуации. Отодвинув тяжелую штору, она посмотрела в окно. Мир обретал совсем иные очертания и краски. Жанна подумала, что осталась в этом мире совсем одна. Ей хотелось верить, что близкие ей люди, покинувшие этот мир, потеряны ею не навсегда, что они где-то рядом и, возможно, в самый трудный момент смогли ей помочь. Сон не шел, и сознание ее было ясным как никогда. Оно упрямо возвращало ее в ту комнату, где яркими гирляндами горела новогодняя елка. Она знала, что завтра ей придется готовить завтрак только для себя одной и пить обжигающий кофе, глотая горечь со слезами вперемешку. Это будут легкие слезы, почти счастливые. И какой-то внутренний голос говорил ей, что завтра из ее жизни уйдет последний мужчина, на любовь к которому у нее хватило сил.