Шма Исроэйль

Не знаю, чье это, но это сильно. Читать до конца. В 1996 году я
решил уволиться с телевидения. Это был мой последний рабочий день.
Снимаем мы мужичка, главного повара гостиницы <<Дан Панорама>>, а в соседней комнате, кто-то мычит. Тут повар прерывается и кричит в
стену: - Папа, они тебя все равно снимать не будут! Мычание
прекращается.
Я спрашиваю: - А зачем ему сниматься, вашему папе?
- Он хочет рассказать о своей жизни, - говорит повар, - Может,
сделаете вид? Так, для блезира поснимайте, чтобы у него давление не
поднялось...
- Рабочий день закончился, - отрезает мой оператор Ави и начинает
собирать оборудование. (У них, на телевидении, это было железно, 7
часов работы, два обязательных перерыва, и на все <<положить>>.
Собственно, поэтому я и увольнялся, ничего нового там уже нельзя было
сделать.)
Стало мне больно, достал я свою камеру-мартышку и сказал
сыну-повару: - Мне торопится некуда. Показывайте папу.
Заходим в полутемную комнату. На кресле качалке сидит старик и смотрит
на меня круглыми глазами. Повар говорит: - Папа, познакомься, это
самый известный режиссер.
- Это было сразу после войны, - начинает старик еще прежде, чем я
успеваю сесть... - А это увидят люди? - подозрительно кивает на камеру.
- Обязательно, - говорю, - Это она выглядит, как мартышка. Но это
профессиональная камера, дедушка. Говорите!
- Так вот, - говорит старик, - мы ездили по Польше, искали сирот. Мы
постановили в нашем кибуцном движении, что должны успеть раньше
религиозных. Те ведь тоже искали. Мы хотели, чтобы не заморочили они
детям головы. Я-то знал, что такое религия, я жил и родился в Польше,
в религиозной семье. Но вовремя одумался... Так вот, приезжаю я в один
монастырь, под Краковом. Проводят меня к настоятелю. Говорю ему, так и
так, я из Израиля, ищу детей - сирот, хотим их вернуть на нашу
историческую родину.
Он мне говорит - садитесь, попейте нашего чая травяного.
Сижу, пью чай, а он рассказывает.
- Да, - говорит, - есть у нас еврейские дети... скрывать не буду. Наш
монастырь брал детей. Настоятеля соседнего монастыря повесили, когда
узнали... я боялся... но когда до дела доходило, не мог отказать. Ну, сами
посудите, приходят евреи в монастырь. Тихо, ночью, чтобы никто не
видел. Стучат в окно. Открываю. Они заходят, с ними их сынок
маленький, еле на ножках стоит. Завернутый в пуховый платок, только
глаза видны. Возьмите, говорят, завтра нас увозят. И вижу, как мама
ему личико открывает, волосики разглаживает, и целует его, целует,
чувствую, как прощается. И знаю я... они не вернутся... Ну, как тут не
взять?!.. Беру.
- Спасибо вам огромное, - говорю настоятелю, - вы настоящий праведник!..
А он мне говорит, - и так, бывало, по 5-6 за ночь... Идут и идут. Я
боюсь. Но беру. И братья в монастыре - они все про это знали. И
молчали. Ни один не проговорился.
- Спасибо вам, спасибо, - повторяю, - вам и всем братьям монастыря...
Спасибо, что сохранили наших детей!
- А теперь вы приехали их забрать, - он продолжает.
- Повезу их на родину, - говорю.
А он мне говорит: - а как вы их отличите, детей ваших?
- Что значит, как отличу? - спрашиваю - У вас же списки остались?!
- Нет, - говорит, - Нет никаких списков. Мы никаких списков не
составляли. А если бы их нашли, не дай бог?!
- Послушайте, - говорю, - спасибо за спасение детей, конечно, но я без
них не уеду. Покажите мне их. Я их заберу. И все.
- Вы что ж, насильно их заберете?
- Почему насильно, я им все объясню...
- Они ничего не помнят, что вы им объясните?
- Что у них были другие родители, - говорю, - что они наши дети...
- Мы их давно уже считаем нашими детьми, - говорит.
- Но они наши дети!
- Докажите! - говорит.
- Есть у наших детей, - говорю, - одно отличие...
- Это наши дети! - говорит он жестко. - Никакой проверки я делать не позволю.
И встает. И я встаю. И чувствую, что за мной встает весь наш
многострадальный народ. И говорю веско: - а ну-ка, ведите меня к
детям.
- Хорошо, пойдемте, - говорит он спокойно. - Но на меня не надейтесь.
Сами определите, где ваши дети. На глаз.
И приводит он меня в большой зал. В такую огромную спальню.
И вижу я там много-много детей. Белобрысых, чернявых, рыжих, разных...
Время вечернее. Ложатся спать. Все дети причесаны, сыты, чистые
личики, румянец на щечках... сразу видно, с любовью к ним относятся.
Стоим мы посреди зала, и настоятель говорит мне: - Ну, как вы
определите, где ваши дети, а где нет?
Молчу. Не знаю, что ему ответить.
А он мне говорит: - Если ребенок захочет, мы насильно держать не
будем. Обещаю вам, - и продолжает,... просит, - Родителей своих они не
помнят. Вместо их родителей - мы. Не мучайте их. Оставьте здесь.
Тут проходит мимо чернявенький, я ему на идише говорю: - как
поживаешь, малыш? А он мне по-польски отвечает: - здравствуйте, меня
зовут Иржи, я вас не понимаю.
- У всех польские имена, - слышу я голос монаха. - Все говорят только
по-польски. Их дом здесь.
И тут я окончательно понимаю, что ничего сделать не смогу. Что это
насилием будет, если я буду искать их, объяснять, уговаривать... ну,
даже если я определю кто наши дети... они же не согласятся ехать!..
Надо оставить все, как есть, - думаю. - И уходить.
Вот уже потушили свет. Вот уже все легли.
Поворачиваюсь, чтобы идти...Смотрю на настоятеля. Он разводит руками.
Думаю: <<Ну, не в тюрьме же я их оставляю, им здесь хорошо...>>...
И тут... откуда только все берется?.. впрочем, знаю, откуда!.. Из
детства...Я вдруг спрашиваю настоятеля: - А можно, я им только один
вопрос задам?..
- Можно, -говорит, - задавайте.
И тогда я набираю воздуха в легкие.
И громко, чтобы все слышали, говорю: <<Слушай, Израиль, Бог наш, Бог един>>...(Шма Исроэйль: Адойной Элойhейну —Адойной эход!)
До сих пор, мурашки по телу идут, когда это вспоминаю.
Вспоминаю, как все стихло...Такая тишины наступила!..Гробовая тишина!..
И вдруг у окна приподнялись две головки... а потом у двери еще две... и у
прохода одна...
Приподнялись и смотрят на меня... Смотрят и смотрят...И вижу я их глаза, -
такие большущие, удивленные!...
И тут спускают они ноги на пол. И вдруг начинают ко мне бежать!..
Как по команде. Со всех сторон.Стучат голыми ножками по полу, и бегут.
И так, слету, втыкаются в меня. А я плачу, не могу сдержать слезы.
Обнимаю их, заливаюсь слезами!.. И повторяю все время: - Дети, мои
дорогие, вот я приехал, ваш папа! Приехал я забрать вас домой!
Смолкает старик. Вижу, как дрожит у него подбородок.
- Не было дома, чтобы не знали мы этой молитвы... - говорит, - Утром и
вечером повторяли, - <<Слушай Израиль, Бог наш, Бог один...>>... жила она в
сердце... каждого....
Снова молчит. Я не прекращаю съемку Вижу, это еще не конец. И
действительно - он продолжает.
- Оглядываюсь я, - говорит он, - стоит этот мой настоятель. И так у
него голова качается, как у китайского болванчика... и он тоже еле
сдерживается, чтобы не завыть.
И дети вдруг, вижу, разворачиваются к нему. На него смотрят, на меня
оглядываются... снова на него... на меня... И вдруг начинают к нему
пятиться...
А я молчу. Сказал себе, что буду молчать. И все!.. Пусть сами решают.
И тут вдруг настоятель говорит: - Дорогие мои дети... Как я счастлив... -
говорит, - что вы возвращаетесь домой...
Они останавливаются.
Вижу, он еле выговаривает слова...
- Все исчезнет, дети мои, - говорит, - вот увидите! Не будет религий,
наций, не будет границ... Ничего... Ничего не будет разъединять нас.
Любовь только останется, - говорит.
И вдруг делает к ним шаг, обнимает их... и улыбается! Улыбается!..
- Любовь - она и есть религия, - говорит. - Вот возлюбим мы ближнего,
как самого себя... не меньше - не больше, - возлюбим!.. Как самого
себя!.. вот тогда и раскроется нам, что есть только Любовь. Что Он -
Любовь, дети мои! Любовь!.. А мы все - семья... Весь мир, дети мои,
большая семья!..
И замолкает...
Дети стоят, молчат. Я молчу. Все мы молчим...
- А я к вам обязательно приеду! - говорит он. - Обязательно приеду, а
как же!.. Вы только не забывайте нас там, дома!...
Потом поворачивается и уходит. Спотыкается у выхода, чуть не падает...

...Так я их и привез сюда, - говорит старик.- Двенадцать мальчиков. Всех
мы воспитали в нашем кибуце. Я ими очень гордился.
... Трое погибли в 73-м, в войну <<Судного Дня>>. Тяжелая была война. Йоси
сгорел в танке на Синае. Арье и Хаим прямым попаданием... Еще один,
Яаков, поженился на Хане ... такая была свадьба веселая!... а через три
года... в автобусе в Иерусалиме... это был известный теракт... подорвались.
Настоятель приехать не успел... После этих слов старик замолчал. Я
понял, что съемка закончена.