Преданность до последнего вздоха

Эта правдивая история случилась очень давно,
            когда мой дед работал на КВЖД
            начальником станции. ..

Чао был собакой, и такую кличку дали ему китайские дети в Яомыне. Бедному псу очень не повезло в жизни, и ему часто снилось его счастливое щенячество. Так было и в эту ночь. Сладкий сон пришёл к нему за полночь, и он почувствовал себя в прошлом. Он «увидел» лежавшую на боку мать и щенят, теребивших её соски. Он не видел только себя, но он чувствовал, что находится здесь же и делает то же, что и его братья. Щенки толкались, наседали друг на друга, искали, где удобней, а мать изредка поднимала голову и кого-нибудь лизала. Этот сон был настолько явственен и ощутим, что Чао простонал от избытка чувств и затем проснулся.

В том году рано наступила весна, и на задворках фанзы быстро обсохла земля. Поэтому совсем ещё крохотные сосунки стали выползать из норы и резвиться на солнцепёке.

От воспоминаний далёкого щенячества Чао расчувствовался, и на его морду скатилось несколько слезинок…Ему было всего два месяца, когда хозяйские дети отвели его к лавочнику Бо, жившему в другой части города, и тот сразу посадил Чао на цепь, а ребят угостил сладостями. Когда китайчата направились домой, то пёсик рванулся следом за ними, но тут же перекувыркнулся через голову и упал на спину. Чао очень удивился и не сразу понял, что за препятствие удерживает его на месте. Он продолжал рваться с цепи до тех пор, пока не почувствовал удушье и пока в его глазах не помутился белый свет…

Придя в себя, Чао тщательно обнюхал новое место, и после этого понял, что его выгнали из родной стаи. Однако он не знал за собой вины, поэтому глубоко переживал предательство, жалобно скулил и грыз свою цепь, которая была крепче самой крепкой кости. Наконец Чао устал и понял, что пока он не станет большим, ему не справиться с этой ненавистной «костью». Но Чао не хотел ждать так долго, и когда наступила ночь, он стал «жаловаться» луне на свою участь. Во второй половине ночи лавочник вышел из фанзы с бамбуковой палкой и сильно его избил. После этого для Чао померк белый свет, и от горькой обиды он несколько дней не вылезал из будки.

В Яомыне, если от вокзала подняться на виадук и перейти на другую сторону, а затем идти прямо, то обязательно выйдешь на улицу Лянсуйлу. Вот, на этой улице и стояла в 1912 году лавка, принадлежавшая китайцу по имени Бо.

Это была обыкновенная лавка с двумя прилавками, расположенными буквой «Г». Бо чаще всего находился за тем прилавком, что был напротив двери. Здесь, под рукой, он держал самый ходовой товар: зелень, бобовое масло, приправы и разную всячину, мыслимую и немыслимую. К мыслимой относились финики, жареный арахис, семечки, вяленая хурма и многое другое – всего не перечесть. К немыслимой принадлежали трепанги, челимсы, дурно пахнущая приправа под названием «тадян» и нечто в открытых бочках, тоже дурно пахнущее, и ещё много чего такого, что непросто не только перечесть, но и назвать.
В округе, где находилась лавка Бо, жили в основном бедняки,и все они были должны лавочнику. Но более всех задолжал ему неудачник Лю, у которого было шестнадцать детей. Однажды разгневанный Бо пришёл к многодетному Лю и сказал, что заберёт у него за долги двенадцатилетнюю дочь Юй. Вся семья теперь горевала, но Ван, старший брат Юй, сказал, что он этого не допустит.

Чао продолжал каждую ночь грызть свою цепь, самую противную «кость» из всех костей, и рычал от злости, потому что видел, что дело подвигается из рук вон плохо. Собачья жизнь на цепи продолжалась уже около года, но Чао твёрдо верил тому, что рано или поздно расправится с ненавистной цепью.

Однажды он так увлёкся этим делом, что не заметил, как кто-то перелез через забор и подошёл к нему. Однако Чао не испугался, потому что на него повеяло запахом хорошего человека. А когда он узнал Вана, который иногда приходил в лавку, то тут же завилял хвостом.

Присев на корточки, Ван расстегнул на собаке ошейник и сказал, что она свободна. Чао быстро понял, что произошло. Он на радостях облизал Вану лицо и, перемахнув через забор, скрылся в ночи.

После того, как собака покинула подворье, Ван, оглядевшись по сторонам, подкрался к фанзе. Просунув пучок бересты под соломенную крышу, он прислушался, но кругом было тихо. «Проклятый Бо, это тебе вместо моей сестры», - прошептал он и зажёг спичку. Через несколько минут над усадьбой лавочника взметнулось пламя, и в фанзе послышались дикие крики…

…Теперь Чао был свободен как никогда! Свобода опьяняла, кружила голову, и он бежал зигзагами. Он торопился поспеть везде: справа от себя, и слева от себя, и впереди. Так Чао пробежал до окраины города, а потом заколесил по разным улицам. Стояла чёрная ночь, но Чао продолжал свой бег до тех пор, пока инстинкт не привёл его на родину. Перемахнув через невысокий забор, Чао узнал фанзу, возле которой он появлся на свет и, обежав вокруг неё, остановился возле знакомой норы. По запаху Чао быстро определил, что здесь уже давно не было его матери, но зато совсем ещё недавно здесь находилась со своими щенками другая сука, очень близкая ему по крови.

На другой день Чао озабоченно колесил по городу в поисках пищи, но когда ему попадались заборы, деловито задерживался и отмечал свой маршрут. Для Чао открывался совершенно новый мир ощущений, и он очень переживал из-за того, что ему пришлось просидеть на цепи лучшие годы. Возле корейского ресторанчика пёс остановился как вкопанный; затем он засуетился и, обследовав улицу, почувствовал опасность. Тем не менее, что-то снова и снова заставляло его обнюхивать всё окрест, и, в конце концов, он оказался на задворках квартала, где в воздухе витали подозрительные запахи. Здесь Чао вдруг увидел вольеру, а в ней – молодых собак, которые тут же пожаловались ему на то, что каждую из них скоро убьют и съедят двуногие животные. Хвост Чао, загнутый перед тем калачом на спину, вдруг быстро распрямился, затем  спрятался между задних ног, и пёс убежал подальше от этого гибельного места.

Более месяца Чао бегал по улицам, как потерянный, питался, чем попало, и однажды едва не угодил в сеть живодёров. За это время пёс стал свидетелем многих трагедий: видел, как резали овец, убивали бычков, и удивлялся покорности этих животных. Только свиньи, вымаливая себе жизнь, голосили на всю округу, и в это время все четвероногие замирали от ужаса…

Исхудавший, грязный, со свалявшимися комками шерсти на некогда красивых очёсах Чао, ставший теперь бродячей собакой, появился однажды на железнодорожной станции и побежал вдоль просторной улицы с аккуратными рядами стандартных домов. И вдруг Чао неожиданно остановился, - он увидел возле одного палисадника русского мальчика. Тот был в матроске, коротких штанишках и в одной руке держал румяную булочку.

- Ой, собачка! – воскликнул мальчик и подбежал к собаке. Чао следил заворожёнными глазами за булочкой в его руке, и его чёрный нос шевелился. – Ты хочешь булочку? Да? – услышал Чао.

«Если бы ты только знал, как мне хочется её проглотить!» - ответил ему глазами пёс, и мальчик тут же протянул ему «угощение»:

- На… покушай!

Чао осторожно взял булочку из его рук, положил её перед собой и, повиливая хвостом, посмотрел на ребёнка, чтобы убедиться в его добрых намерениях.

- Ешь-ешь, у нас есть ещё! – ответил мальчик на немой вопрос, заданный глазами животного. После этого Чао подобрал булочку, затем клацкнул зубами, и  она исчезла.

– Ты хорошая собачка, да? – продолжал мальчик, поглаживая пышный воротник собаки.

В это время отворилась одна из створок окна, и женский голос строго спросил:

- Сенечка, ты что там делаешь? Ну-ка, сейчас же отойди от собаки! Я кому говорю?

- Мамочка, она хорошая и хочет кушать, - ответил мальчик, не в силах оторваться от симпатичного животного.

Через некоторое время из окна снова послышался голос:

- Сенечка, вот возьми хлебец и отдай собачке, а сам иди домой, мы уже садимся ужинать!

Мальчик отдал собачке хлебец и, погладив её по голове, сказал:

- Приходи завтра снова, и я снова дам тебе булочку.

После этого Сенечка скрылся за калиткой, а Чао, решив, что ему вполне подойдёт такой хозяин, расположился возле калитки.

Хиценко Валерий Иванович был инженером путей сообщения. В Яомыне он обосновался с 1906 года, потому что получил сюда назначение на должность начальника станции. Русское поселение в полосе отчуждения ему понравилось, - здесь было всё, что необходимо человеку для жизни: церковь, начальное училище, очень удобные и уютные квартиры. А за виадуком находился китайский город со множеством магазинов, лавок, ресторанчиков, бесконечными базарами, где можно было купить абсолютно всё и сравнительно недорого.

Русские люди, жившие здесь, хорошо знали друг друга, были чрезвычайно гостеприимны, широко, по-русски, отмечали все православные праздники, а особенно Рождество и Святую Пасху. В такие дни мужчины непременно «визитёрили», а их жёны весь день принимали гостей.

Китайцы в Яомыне были особенные: доброжелательные, незлобивые и очень предприимчивые. Русское поселение притягивало к себе разный торговый люд с китайской стороны. Сюда часто заходил один и тот же зеленщик с двумя корзинами на коромысле, которого звали Захаркой, и у которого можно было купить как калиброванные «огурезы», так и иные овощи.. Здесь же, между вокзалом и церковью, облюбовали себе места лотошники. Летом они продавали фрукты, а зимой – липучки, сугубо китайское лакомство, обожаемое всеми детьми. Они были разных сортов, форм и размеров.

Валерий Иванович приехал в Яомынь не один, а вместе с молодой женой, прелестной Любочкой, с которой его свела судьба в Харбине. Хиценко очень любил свою жену, а когда она подарила ему Сенечку, то он и вовсе не чаял в ней души и, можно сказать, носил её на руках.

…Семья ужинала, и Люба следила за Сенечкой, - ей всенепременно казалось, что у сына плохой аппетит, и она довольно мило его упрашивала:

- Сенечка, доешь свою котлетку!

- Мамочка, но я уже больше не хочу! – противился Сеня.

- Ну, тогда съешь, пожалуйста, за свою мамочку! – уговаривала она сына.

- Ага! А потом за бабушку, да? – прохныкал сын и незаметно засунул в карман штанишек мясной пирожок.

- Оставь его, Любаша, по-моему он сыт, - сказал Валерий Иванович, но Люба не унималась:

- Ну, тогда компотику! Сенечка, ты не выйдешь из-за стола, пока не съешь свой компотик!

- Компотик, да компотик… Ну уж ладно, - нехотя согласился Сеня.

…На другой день Валерий Иванович, выходя из дому, увидел пушистую собаку, которая расположилась возле калитки, как у себя дома. Она подняла голову и дружелюбно помахала хвостом.

- Ты откуда взялся, чумазый красавец? – удивился Хиценко. Он постоял в явном недоумении возле невесть откуда взявшейся собаки и, ничего не поняв, отправился на службу.

С самого утра Сенечка запросился на улицу.

- Нет, Сеня, так рано ты никуда не пойдёшь! – сказала Люба.

- Мамочка, ты только посмотри, какое солнышко! Наверно, на улице тепло-тепло, а я сижу дома один, - просился Сеня; он был настойчив как никогда, и Люба, в конце концов, смилостивилась:

- Ладно, сыночка, иди, но только имей в виду: будешь всё время играть возле нашего палисадника! – Она снова надела ему матроску и панамку и, предупредив, чтобы он не пачкался, выпустила его во двор. Сеня очень спешил встретиться с собакой и, торопливо открыв калитку, выбежал на улицу.

- Ты уже пришёл? – радостно спросил Сеня, увидев собаку, и затем «выудил» из кармана пирожок.

- На, покушай, он вкусный-вкусный! – простодушно уверял мальчик, и  Чао ему поверил; он в два счёта проглотил пирожок и, старательно обнюхав Сеню со всех сторон, окончательно убедился, что ему повстречалось хорошее "животное", и его не следует покидать. Затем они стали играть и быстро подружились. Скоро Сеня уже обнимал Чао за шею и садился на него верхом.

В тот день Валерий Иванович, придя на обед и снова увидев ту же собаку, удивился куда более прежнего:

- Сеня, откуда взялась эта собака?

- Папочка, это моя собачка! Она сама пришла ко мне и будет у нас жить, – отвечал Сеня.

- Как это будет у нас жить?

- А ты спросил об этом у меня и у мамы? – нахмурился  отец. Сеня опустил голову и виновато проныл:

- Я спрошу сегодня…

- Собачка и правда славная, но я боюсь, что наша мама не согласится оставить её у нас, - уже более спокойно сказал Валерий Иванович, затем немного поразмышлял и добавил: - Ладно, давай покажем ей этого симпатягу. – Он открыл калитку, и когда Сеня прошёл во двор, собака прошмыгнула вслед за ним. На новом месте Чао сразу принялся всё изучать и ставить «метки» там, где это было необходимо по его собачьему разумению.

Хиценко вошёл в дом, но вскоре же появился на крыльце вместе с женой и сказал:

- Посмотри, Любаша, у нашего Сенечки появился друг…

- Господи, откуда он взялся такой  неухоженный? – всплеснула руками Люба.

– Наверное, потерял хозяина, - предположил Валерий Иванович.

- Валерий, неужели ты хочешь оставить его у нас? – заволновалась жена.

- Почему бы и нет? Пёс принадлежит к хорошей породе, которая называется «чау-чау». Этих собак разводили в дворцах китайских императоров ещё задолго до новой эры. Между прочим, это единственная порода, не имеющая специфического запаха.

Чао стоял рядом с Сеней и, услышав своё "имя", помахал хвостом.

- Кажется, его и зовут именно так – Чау. Видишь, он снова помахал хвостом.

- Валерочка, но он определённо бездомный, и у него могут быть глисты. Ты только посмотри, какой он грязнуля! – почему-то противилась Люба.

Тут совсем неожиданно и совсем не кстати Чао проявил любезность к мальчику и лизнул того в лицо.

- Господи, какой ужас! Валерий, немедленно выдвори его за калитку! – тут же закричала Люба. Её как ветром сдуло с крыльца, и она потащила за руку упирающегося Сенечку к умывальнику: - Сыночка, разве можно целоваться с собачкой? Не дай Бог, чтобы теперь у тебя появились глисты!

Чао немедленно прогнали со двора, и тот снова улёгся возле калитки, а дома уже назревала драма. Сенечка громко плакал, рвался на улицу и не хотел садиться за стол:

- Не буду, не буду кушать! Мамуля, ты плохая!

- Сенечка, что с тобою? Да как ты мог сказать такое своей маме? Боже мой, Боже мой… Почему он так сказал? – переживала Люба и беспомощно оглядывалась на мужа.

- Мама, мама, не надо прогонять собачку! – продолжая плакать, твердил одно и то же Сеня, а когда наплакался до икоты, то окончательно сразил родителей: - Мама, а то я вот… как возьму и умру!

В его голосе было столько скорби и беспредельного отчаяния, что сердце матери дрогнуло. И ещё она испугалась за Сенечку. Подхватив его на руки, она прижала его к себе, потом обцеловала ему лицо и снова прижала к себе горячее и крепче…

- Сенечка, не надо, Сенечка… - потерянно лепетала Люба и снова оглянулась на мужа.

- Любаша, успокойся… Всё будет хорошо… Собачку мы выкупаем… Потом я принесу порошки, и мы выведем у неё глисты, - сказал Валерий Иванович и вышел на улицу, чтобы запустить собаку во двор.

Так Чао попал к новым хозяевам, и из бродяжки вскоре же превратился в ухоженную собаку. Его регулярно купали, а с очёсов отстригали свалявшиеся клубочки. Для него построили во дворе удобную конуру, и так как Чао всё время играл с Сеней, его не стали садить на цепь. Палевый пёс оказался удивительным красавцем, был очень предан мальчику и исполнял все его прихоти. Все дети очень завидовали Сене, когда Чао катал его на спине и приносил в зубах брошенную им палку.

А ночью пёс выбегал со двора через лаз, который он прорыл под забором, и во весь опор носился по ночным улицам, предаваясь своей, сугубо собачьей жизни…

Прошёл полный год после того, как Чао подружился с Сеней Хиценко. А когда осенью мальчик поступил в подготовительный класс начального училища, то его четвероногий друг всегда сопровождал его в школу и там терпеливо ожидал мальчика возле крыльца, пока Сеня сидел на занятиях. Теперь мальчик не ходил в одиночку. Чао не отставал от него ни на шаг, а когда дети гоняли мячик на школьном дворе, он азартно носился за мячиком вместе со всеми.

…Ещё весной в пристанционном посёлке появился какой-то бродяга, - он был китаец и за кусок хлеба выполнял любую работу. Звали его Бо; он колол дрова, носил воду и иногда что-нибудь чинил. А когда ему подавали хлеб просто так, он низко кланялся.

Говорили, что этот китаец раньше был лавочником, но в одночасье стал нищим, потому что всё его состояние было уничтожено пожаром. Шла молва и о том, что в огне погибли близкие ему люди, и китайца жалели. Этот несчастный чаще всего спал в какой-нибудь канаве, укрываясь драной рогожкой, а когда шёл дождь, отсиживался на вокзале.
Однажды этот Бо случайно увидел в пристанционном посёлке свою бывшую собаку и остановился. Чао тоже узнал его; пёс обнюхал ноги китайца, но при этом не проявил никакой радости; мало того, его хвост почему-то распрямился, повис как у волка, а глаза блеснули недобрым огнём. Затем Чао равнодушно засеменил далее, и бродяга вскоре заметил, на каком подворье он скрылся.

Бо действительно был тем самым лавочником, но свою историю он излагал не совсем правдиво. В ту, трагическую для него ночь, он потерял многое, но далеко не всё, так как выскочил из огня с кожаным мешком, туго набитым деньгами. Лавочник имел возможность снова открыть своё дело, но к нему явилась во сне родная мать и спросила, почему он спас деньги, а не женщину, которая произвела его на свет. После этого Бо начал курить опиум. Промотав всё своё состояние за один год, китаец стал бродяжить. Однако его по-прежнему снедало желание погрузиться в мир грёз, и он день и ночь думал о том, как добыть очень много денег.

Однажды Бо пришло в голову попытать счастья в русской колонии. Подрабатывая на хлеб, он в то же время присматривался к тому, как живут русские, и вскоре пришёл к выводу, что это очень доверчивые и беспечные люди. В далёкой молодости Бо хунхузничал в Приморье, где «потрошил» зажиточных китайцев. Там же он слышал о том, что все русские очень богаты, и у них в ходу только золотые монеты. Поэтому Бо уже давно собирался ограбить какую-нибудь семью, но планам бродяги мешали злые собаки, жившие почти на каждом подворье.
Повстречав свою собаку, Бо, конечно же, воспрянул духом, и остановил выбор на квартире инженера Хиценко. Бродяга был уверен в том, что собака, которую он вырастил, не встанет на его пути, и он без помех осуществит свой замысел.

Бо уже несколько раз ночевал в одной и той же канаве, напротив облюбованной им квартиры. Как он и предполагал, Чао не обращал на него никакого внимания. В эти же дни китаец колол дрова в соседнем доме и изредка наблюдал за тем, как  русский мальчик играет с его собакой. Очень скоро в его голове созрел дерзкий план. Чем дальше, тем больше, его план приобретал конкретные очертания, и Бо уверился в том, что настанет день, когда родители этого мальчика сами принесут ему царские золотые рубли…

Во время ночных прогулок Чао часто забегал домой, чтобы проверить, всё ли там в порядке. Он делал это после каждой пробежки по кругу. Круги у него были разные, как малые, так и большие. Чаще всего он пробегал вокруг своего ряда стандартных жилых домов, реже – вокруг станционного посёлка и совсем редко перебегал рельсовые пути, чтобы поноситься в китайском городе.

Ночью пристанционный посёлок и китайский город полностью принадлежали собакам. В такое время суток они никого не боялись и царили на всех улицах. Они с наслаждением гоняли котов, и те спасались от них как на деревьях, так и на крышах домов. Доставалось от них и одиноким путникам; особенно нищим, и те отбивались от четвероногих забияк палками.

…В ту ночь Чао, пробежав вокруг пристанционного поселения, решил побывать дома. Добежав до своего подворья, Чао уже хотел проскользнуть в свой лаз под забором, как вдруг почувствовал неладное и насторожился: он увидел, что одно из окон в палисаднике раскрыто настежь. Это был непорядок, - окна, выходившие на улицу, на ночь закрывали, и так поступали в каждом доме. Пёс засуетился и когда поймал запах следов плохого человека, то они привели его к палисаднику. Теперь Чао встревожился ещё больше и перепрыгнул через штахетную изгородь. В самом палисаднике пёс даже заскулил от досады, потому что почувствовал, что дурной запах ушёл через раскрытое окно в дом. О-о-о! Чао хорошо помнил этот запах; вместе с ним к нему приходила и бамбуковая палка. Пёс заметался, затем поднялся на задних лапах, чтобы заглянуть в окно, но его морда не доставала до подоконника. Встревоженный донельзя он понимал, что пришла беда, и что эту беду может предотвратить только он, Чао. В это время в комнате послышались осторожные шаги, затем в проёме окна показался Бо и положил поперёк подоконника какой-то тюк. Это было странно, но тюк шевелился и издавал непонятные звуки. И вдруг Чао всеми фибрами своей собачьей души почувствовал, кто находится в мешке, который собирался унести плохой человек. Чао грозно зарычал. Но плохой человек его не послушал; он взвалил себе на плечо мешок и засеменил к калитке. И тогда Чао озверел; он так яростно залаял, что захлебнулся своей слюной и теперь хрипло рычал. Больше нельзя было медлить, и он бросился на выручку к своему другу. Возле бродяги клацкнули зубы; во второй раз они не клацкнули, потому что челюсти Чао сомкнулись на ноге преступника.

- Уо… вамба… дан! -  во всё горло изрёк ругательство  Бо и вместе с поклажей упал на колени. Пёс уже яростно трепал его за штаны, и когда его зубы снова впивались  в его голень,  то всю Железнодорожную улицу оглашал поросячий визг.

Чао был ослеплён яростью,  и он не видел, как в руках плохого человека оказался нож; он только почувствовал острую боль в боку и машинально разжал челюсти. Но едва Бо поднялся на ноги и заковылял прочь, Чао снова набросился на него, и его челюсти снова сомкнулись на его голени, но уже в другом месте, поближе к ступне.

В доме уже давно переполошились, и загорелся свет. Полуодетый Хиценко выпрыгнул из окна в палисадник и сразу же понял, что произошло. Он тут же вызволил из мешка дрожавшего от страха сына и вытащил из его рта грязную тряпку. В то же время его жена Люба, захлебываясь от слёз, разговаривала с кем-то по телефону и просила, чтобы прислали военную стражу.

А смертельная схватка в палисаднике продолжалась. По светлой шкуре животного текла кровь, и Чао заметно терял силы. В какой-то момент он почувствовал невыносимую боль за грудной клеткой, но пёс хорошо помнил о своём долге перед мальчиком, который стал ему другом. Чао было очень плохо и очень больно, но он не отступил и ещё крепче сжал челюсти.

Когда русские солдаты военной стражи КВЖД прибыли на место происшествия, они были поражены увиденным. На собаке не было живого места от ножевых ранений; она казалась околевшей, но крепко держала за ногу преступника.

Челюсти Чао разжимали ножом. Потом издыхающую собаку бережно перенесли в дом и положили на чистый матрац. Затем поспешно вызвали опытного ветеринара, но тот был бессилен, и Чао уходил из жизни от большой потери крови. Он чуть слышно скулил и пытался поднять голову. Сенечка и его мама сидели рядом с собакой и плакали, а Валерий Иванович  только покряхтывал и прятал глаза, чтобы скрыть свои чувства.

- Папочка, неужели Чао умрёт? – спросил Сенечка, когда совсем уже устал плакать.

- Сынок, нужно говорить «сдохнет», потому что Чао животное, - ответил отец.

- Нет, папочка, я никогда не скажу так, потому что он мой друг, так он умрёт или нет?

- Да, сынок, он умрёт…

Сенечка тотчас снова заплакал, только ещё горше прежнего, а когда уж совсем выдохся, то решил проститься с собачкой. Он встал на коленки, приподнял обеими руками голову своего друга и поцеловал его в чёрный носик, а Чао при этом лизнул ему подбородок…

Конечно же, пёс испустил дух, и в этот же день его похоронили во дворе, потому что он этого заслужил, и об этом со слезами на глазах просил Сеня.

В полиции бродяга рассказал о том, что собирался выкрасть мальчика и запросить за него выкуп. Китайские власти не стали держать его в тюрьме, так как он не успел совершить преступление.

- Но разве не он убил собаку? – спросил инженер Хиценко.

- Собаку убил Бо, но за это в тюрьму не садят, - был ему ответ.

*  *  *
Это было давно, и о самоотверженном подвиге собаки по имени Чао рассказала мне моя бабушка. Вспомнить эту историю помогло одно событие,  которое произошло уже в наше время. Судили педофила, пытавшегося изнасиловать шестилетнюю девочку. Преступника остановила овчарка, но была им застрелена. Состоялся суд, и преступник получил условное наказание, ибо не успел причинить вред девочке. Тогда хозяин овчарки спросил, почему педофил не наказан за то, что убил собаку, и что жизнь этой собаки, тем более, бесценна, что она совершила подвиг. Но судья снисходительно улыбнулся и заметил: «Может быть, вы предложите посмертно наградить медалью этого пса?». Зал ответил смехом, а я подумал, что это совсем не смешно, и скорее всего, нужно плакать по той причине, что мы, люди, настолько очерствели душой, что даже смеёмся, когда нужно отдать должное подвигу собаки.

Да люди ли мы на самом деле? А кто так решил? Да сами человеки и решили.  Думаю, что воробей не станет орлом, если объявит на весь птичий мир о том, что он главнейший из всех пернатых…