Я помню, я горжусь!!!

Это не документально-статистическое исследование. Не претендую я и на историческую точность и последовательность. Но так говорил мой отец, когда в детстве изредка что нибудь рассказывал о своей войне. Мне было лет 10-12 и так я запомнил что-то запомнил. Но его воспоминания были, к сожалению, очень редкими, человек он был скромный и о себе говорить не любил.

Поэтому просьба к тем, кто расчехлил клавиатуру для критики - будьте либеральны к рассказу отца и обнажите головы в День Победы перед уже ушедшими в иной мир отцами, дедами и прадедами.

И дай Бог, чтобы подольше пожили с нами оставшиеся в живых ветераны. Они это заслужили. И чтобы мы и те, кто будет жить после нас, никогда не забыли их великий ПОДВИГ. Они совершили его для нас и это не громкие слова, а ИСТИНА.
И поменьше пустозвонства и чванства, те, кто действительно прошёл дорогами войны, к трескотне и шуму вокруг себя не привыкли.
Х
Наше послевоенное поколение, рождённое во второй половине 40-х годов, война тоже опалила, хотя уже не буквально. Голодным в детстве я себя не помню, но одёжки и сладостей в достатке тоже память не сохранила. Зато зубы у меня без конфет уцелелели, а это с возрастом начинашь ценить. Одежду мы с младшим братом носили ту, которая становилась мала старшим братьям. Никогда не забуду наши шикарные шёлковые рубашки лимонного цвета и настоящие кожаные шапки-ушанки. Это были подарки недавно от недавно ушедшей тёти и её сыновей из Китая.

Братья жили после войны с Японией, вместе с мамой и отцом, военными врачами, в освобождённом Красной Армией городе русской славы - Порт Артуре. Их отец был ведущим хирургом военного госпиталя, лечил советских солдат и семьи офицеров гарнизона.

Одежда, которая им становилась мала, доставалась нам. Помню, как мы гордились своими кожаными ушанками, уши у которых были из настоящего собачьего меха. Самих собак практичные китайцы съедали. Из их шкур они шили меховые пальто и шапки для русских.

Да и игры наши во дворах 50-х годов были все "военные", с обязательным взятием у противника "языка" и его допроса где нибудь в сарае. Допрашивали мы всегда с пристрастием, частенько и до слёз доходило и до ругани родителей во дворе. Назывались игры однообразно - "в войну" и "в Чапаева". Игры заканчивались обычно, когда "пленные" от тумаков начинали орать и звать родителей.

Жаль мне сейчас, что насмотрелись мы в детстве и юности однообразных «киношек» о войне, в которых только наши побеждали. Немцы в этих фильмах — все поголовно были дураки. Мы так и считали, что война - это такое прикольное приключение. Пацаны совсем "зелёные", мы не спрашивали наших отцов об их войне. Войне настоящей, которая без прикрас, со смертями и с тяжёлыми боями. Вообще не говорили дома об нелёгкой жизни отца на фронте.

Мой отец два довоенных года, четыре фронтовыхгода и после Победы ещё сорок лет, крутил баранку больших грузовиков. В общей сложности его шофёрский стаж за рулём был полста лет! По фронтовым дорогам он водил советский «ЗИС». И только где-то в 1944-м ему доверили мощный американский "Студебеккер". В нечастых рассказах он вспоминал американский "Студикк".

Так между собой фронтовые шофера называли поставленные по ленд-лизу американские грузовики высокой проходимости "Студеббекеры". Он о них отзывался только в превосходной степени. Диаметральной были его характеристики нашего фанерного "ЗИСа". В детстве я захватил оба этих автомобиля, с отцом успел покатататься на обоих.

На послевоенных стройках Южного Урала возил мой папа бригады мирных строителей. На тяжёлых, не приспособленных для дальних дорог и уральских морозов, отечественный «ЗИЛ-157» поездка на 100-150 километров была сродни подвигу. Это машина была бледная копия американского "Студеббекера".

С боевыми медалями отцая в раннем детстве играл, за неимением других игрушек, в маленьком местечке Титовке, под славным городом Бобруйском. Славным он был потому, что бит был под ним сам великий полководец Наполеон. При отступлении французских войск не выдержал лёд на реке Березине и кирасиры стали уходить под лёд вместе с конями. Прославленный победами император Франции так быстро убегал, что даже потерял в пинских болотах свой обоз.

В этом обозе, по легендам историков, хранился награбленный в России золотой запас. Русская армия и генерал Мороз гнали деморализованных и замерзающих французов до самого Парижа. Потом Красная Армия устроила аналогичный бобруйский котёл гитлеровским "завоевателям" из армии фашистского фельдмаршала Клейста.

Наград у отца было немного: медали"За боевые заслуги", «За оборону Москвы», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и «За Победу над Германией в Отечественной войне». Орден «Отечественной войны 2-ой степени» его наградили потом, к юбилею Победы, в 1975 году.

Всю войну он провоевал в БАО [батальон аэродромного обслуживания], в воздушной армии Белoрусского фронта. Командовал армией самый лучший советский ас — генерал А.И.Покрышкин. Отец говорил, что видел его на аэродроме несколько раз. Конечно их к самолёту командующего воздушной aрмией не подпускали.

Покрышкин летал на американских истребителях «Мустанг» и «Эйркобра» — очень маневренных, надёжных и очень комфортабельных. Их присылали из Штатов, в оборудование самолёта входил даже комплект кожаной одежды. Но красивые кожаные пальто с меховой подстёжкой сразу забирало фронтовое начальство и высшие чины НКВД. «Мустанг» Покрышкина был особый — ярко-красного цвета. На его боку звёздами были обозначены сбитые фашистские стервятники. Звёзд этих было почти шестьдесят.

Отец возил на аэродром в кузове своего грузовика сменных офицеров-лётчиков, наводивших с земли наших асов и слышал их переговоры с пилотами, сражавшимися в небе с противником за штурвалами краснозвёздных «яков».

Немцы, по словам отца, тоже были знающие лётчики, тем выше ценились и сбитые немецкие самолёты, а у А.И.Покрышкина их было сбито в групповых боях и лично 59 штук! Слушали они на аэродромном поле и разговоры немцев между собой.

Мой отец, выросший в еврейском местечке, говорившем на языке европейских евреев - «идиш», кое что понимал по-немецкий. В этих языках, как ни печально и странно, есть много общего. А вот в написании они отличаются, как день и ночь, ну, как евреи и немцы.

Русские асы вели переговоры между собой одними междометиями и криками, непонятными немцам. Немцы терялись в догадках от шифра наших летчиков. Попросту сказать, наши лётчики общались во время воздушного боя сочным русским матом!

Вообще отец рассказывал, что раций в советских самолётах долгое время не было. Появились рации сначала на самолётах, которые поставляли в СССР союзники из Англии и Северной Америки по знаменитому ленд-лизу. Это сегодня в России слово "лизинг" не вызывает вопросов. Мы знаем, что это обозначает товары с оплатой частями.

Запомнился мне интересный факт, как однажды за обедом я, уже как медик, начал говорить отцу - сливочное масло вредно для здоровья, от него сосуды в голове и сердце суживаются. Я это сказал ему потому, что знал, как сильно все годы болела у отца контуженная голова.

Но насчёт масла он категорично возразил: "В войну масло выдавали в аэродромной столовой только лётчикам. Оно очень полезно для зрения, витамин "А" содержит. И ещё им давали, даже в войну, зелёный лук. Наш доктор говорил, что в нём витамины так и бегают". Слова фронтового доктора отец запомнил на всю жизнь.

Когда он это мне рассказывал, ему было тогда уже за семьдесят. А закончил он жизнь, не дожив два года до 90-летия. Часто приходит мне в голову - сколько же он мог прожить, если бы война так сильно не подорвала здоровье ветерана.

После войны, с подачи тупых цековских пропагандистов, советский народ возмущался на митингах:"Почему это мы, страна - победитель, должны платить за военную технику и продукты, привезённые между прочим, в самые тяжёлые критические моменты войны. Мы ведь кровью расчитались за все товары! Гитлера добили в Берлине!"

Наш народ ни тогда, ни сейчас не хочет и думать о законном выполнении подписанных в войну договоров и обязательств. Мы были и остаёмся пока правовыми нигилистами. Что делать, такими нас воспитала родная партия.

Во время воздушых столкновений немецкие истребители, только увидев на подлёте красный «ястребок» Покрышкина, начинали вопить своим асам открытым текстом: «Ахтунг, ахтунг! Ин люфт Покрышкин! Ахтунг!» Значит надо было разворачиваться и убегать домой хвалённым лётчикам в чёрной форме. У многих из них наши пилоты видели на шее большие кресты, полученные за боевые заслуги.

Сколько я знал отца, тот никогда, даже в редкие поездки на Родину, в Беларусь или дважды за всю жизнь в санаторий, не летал самолётом. Как ни долго было, ехал только поездом. И объяснять почему-то нам не хотел.

Но мама, в войну бывшая медсестрой в госпитале и спасшая много жизней, однажды рассказала мне, почему отец патологически боиться летать в самолётах. Во время войны, когда отцовский аэродром перебазировали, весь БАО силком, в приказном порядке, перевозили на неприспособленых для этого истребителях, вместо самолётных боекомплектов.

В холодный фюзеляж засовывали двоих техников, кроме пилота. За отказ можно было угодить в штрафбат, много не разговаривали в те суровые времена. Тогда судили на месте, по закону военного времени, могли и к "стенке" поставить. А зимой, в полёте на высоте, мороз был минус 50 градусов! Ну, кроме того, ещё и не все краснозвёздные самолётики долетали до места назначения. Это было не кино, фашисты ведь не дремали. Самолёты же были не боеспособны без снарядов отвечать фашистским асам.

Вот такая стойкая неприязнь была потом к воздуху у моего отца. Лишь однажды пришлось всё таки ему сесть в салон авиалайнера ТУ-154. Сначала нас переправляли до Будапешта, а из него потом ещё надо было долететь до аэропорта «Бен Гурион» в Т.Авиве.
Это случилось с ним и со всеми нами, когда в 1990-м мы всей роднёй, в несколько заездов, переехали жить на «историческую» Родину, в Израиль.

Однажды, ещё в 1942-м, на их аэродром, базировавшийся тогда в Брянской области, налетели «Юнкерсы». Бомбы падали без всяких сирен, их на аэродроме не было. Отец спал в фанерной кабине своего «ЗИС-5». Спросонок, он начал искать заводную ручку[стартёров в тех машинах не водилось], что его и спасло.

Едва он выскочил из кабины, фанерный верх у неё, как бритвой, срезал крупный осколок немецкого фугаса. И отец стоял и смотрел, как зачарованный, на заводную рукоятку[её называли водители — кривой стартёр], которая была зажата насмерть в его большой шоферской ладони.

В тот раз отец был сильно контужен, на несколько недель у него пропали зрение и слух. Надо было бы идти в санчасть, но он, как все на фронте, был несказанно счастлив, что вообще остался жив. конечно, через годы эта контузия дала о себе знать, намного ускорив его кончину.

Но, если бы не этот случай с рукояткой зимой 1943 года, не писал бы я для вас и не было меня бы здесь и сейчас.

Такая вот была война у простого труженника — фронтового шофёра батальона аэродромного обслуживания[БАО], старшего сержанта авиации Бориса Волкова.

2011 год. Израиль.


© Симион Волков