Истории мыса Тык - 2 (Продолжение, начало смотрите http://www.myjulia.ru/post/399941/)

УДАЧНАЯ РЫБАЛКА


Прилетел как-то на полигон вертолет Ми-6. Меня привез. Из снабжения кое-чего. Как раз в пятницу. Полетам отбой. Вертолет зачехлили. Экипаж – 6 человек и я – в гостинице разместились. Я – на месяц, вертолетчики – до понедельника.

Командир экипажа и я с литром спирта к Губернатору пошли. Уважение оказывать. Он Паше команду дал: ужин спроворить.

На камбузе свежую горбушу пожарили. Отдельно – требуху и молоки. Язык проглотишь. Грамм по сто пропустили. Матвей Иванович командиру говорит:

– Сейчас спать завалитесь или спирта натрескаетесь. Ни пользы, ни прибыли. Поезжайте на рыбалку. Сейчас горбуша прет – валом.

– Так ведь нерест, Матвей Иванович. Рыбнадзор поймает – мало не покажется!
– Это верно! 100 рэ за штуку. Отдельно за икру и за орудия лова. Вы же с неводом поедете?
– Ага! Поедем! Как же! А с нас потом штаны спустят.
– Не спустят. Вы на территории полигона ловить будете. А на территорию полигона вход посторонним – строго Вэ!
– А где границы полигона?
– Где я скажу – там и территория. Инструкция полетов на полигоне – секретная. Я не стану ее всякому рыбнадзору показывать. Так что поезжайте. Не пожалеете.

Меня долго уговаривать не надо было. Выпросил у Паши резиновые сапоги 47 размера. Впрыгнул в них с разбега и на машину. Дал нам Матвей Иванович вездеход – Зил-157. На него погрузили 4 весельный ялик, в ялик невод положили – метров 150 длиной. Расселись по бортам и поехали.

Ехали минут тридцать. Темнеть стало. Приехали на речку. Уанди называется. И кто ее только речкой назвал. Полтора метра шириной и глубины соответствующей.

– И это река? – спросил я у прапорщика Володина.
– Река, – ответил он. – Только сейчас отлив. А так, в прилив, и до 20 метров будет. И глубина метра три.
– Это другое дело. А когда прилив начнется?
– К утру поближе.
– А что же мы сейчас приперлись?
– Еще неизвестно, будет сегодня ход или нет. А сейчас…. Вот смотри.

Он включил довольно сильный фонарик и стал водить им над водой. То тут, то там засверкали отраженным светом яркие точки, которые тут же бросились врассыпную. Возле некоторых из них заплескала вода. Сергей Володин кинулся к такому бурунчику и ударил по воде ногой. На берег вылетела серебристая рыбина. Осталось только подхватить ее и сунуть в мешок.

Часа два мы занимались рыбным футболом и таскали маленький бредешок. Собрали на берегу мешка два горбуши. Но и рыба скоро смекнула, что лучше на дно залечь – урону меньше. Самый опытный из нас, штурман вертолета, спасаясь от тумана, шапку-треух надел. Одно ухо в сторону торчало. Это придавало ему вид бывалого браконьера. Он всем и распоряжался. Видя, что рыба исчезла, предложил собираться домой. Ну, домой так домой.

Пока они остатки закуски-выпивки собирали, я к устью спустился. Рассвет брезжить стал. Небо посерело, воду стало видно. Солнце за спиной из-за Сахалина вот-вот выйдет. Гляжу в воду, а там, где речка с проливом сливается, дно черное. Я к нашим рыбакам.

– Рыба, – говорю, – в устье стоит. Слышит, как мы тут злодействуем, и не поднимается в реку. Боится.
Опытный наш пошел, глянул:
– Нет, это камни такие, черные.

Я свое гну:

– Спускаем ялик на воду и неводом от реки в море прогребем. Потом назад.
Еле уговорил. Спустили ял. Трое в него сели и рыбу от реки отсекли. Сделали полукруг на веслах и второй конец сети на берег выбросили. Тянем. Ничего. Опытный, в треухе своем, смеется и на меня пальцем показывает. Но тут невод смыкаться стал и к берегу подтягивается. Вода в нем закипела.
Столько рыбы не то что я, а и опытный наш в жизни не видели. Ял в машину забросили, его корма на метр из кузова выглядывала. Стали рыбу в ял кидать, по самые борта набросали. Сверху неводом прикрыли. Только штурманец в треухе носится, сам бледный и приговаривает:

– Посодют нас! Ох, как Бог свят, посодют…

Пошел я руки от чешуи рыбной отмыть. Зашел в воду, что через край в сапоги потекла. А вода-то теплой показалась. Тихо. Нигде волна не плеснет. Волны – как мармелад без сахара. Недалеко от берега три скалы в воде. Три местных брата. И мимо сапог моих косяк рыбный в речку струится. Глянул повыше – а там одни спины черные из воды торчат.

Как на полигон приехали, полдня рыбу разделывали и солили. Икру на марле откатывали и в банки складывали. Нехило вышло. По бочке рыбы на участника и по две трехлитровые банки икры на брата, включая Губернатора и Пашу.

Командир вертолета рядом ошивался. Пользы от него никакой не было – подпил мужик прилично. Мы его поспать отправили. У него день рождения, оказывается, случился. Но это уже другая история.



У МЕНЯ РЕЖИМ


После удачной рыбалки Матвей Иванович, Губернатор Северного Сахалина, приказал Паше баньку истопить. В те времена ни один даже самый мелкий начальник без баньки и начальником не считался. И у Губернатора банька была. Особенная. Зимой ноги к полу примерзали (забыл завалинкой обнести), а на полкЕ уши в трубочку скручивались от жара. Зато если на снег в 30 градусный мороз выскочишь, да в сугроб завалишься – красота! Пока в баньку бежишь, пласт снега по спине ползет и ниже поясницы ледяной хвост намерзает. Перед тем, как на полок нырять, с треском хвост обламывали. В общем, такой контраст получался – надолго запомнишь.

У командира вертолета день рождения был. Решили его в бане отметить. Техник и механик во главе с опытным штурманом в поселок были отряжены – за выпивкой и деликатесами. Паша стол накрыл. Фирменное блюдо: противень жареной картошки с калужатами*. Жареные горбуша, молоки, сердечки, печеночки. Матвей Иванович банку тушенки говяжьей приказал открыть.

Группа обеспечения спиртным по указаниям штурмана закупила две бутылки водки, бутылку коньяка, бутылку вина крепленого и бутылку шампанского. Это на восемь-то человек!? Включая меня и Губернатора. Глянул Матвей Иванович на это изобилие и опечалился. Да и Паша тут же крутится, как не налить?

Попарились, завернулись по-барски в серые простыни и за стол, командира чествовать. Опытный штурман возле шампанского пристроился. Он вроде непьющий, ему и хватило. А остальным по три стопки досталось. А закуси – море. Все рыбное, все вкусное и много.

Видит Матвей Иванович, что наливать вроде как перестали. Для верности во все тумбочки заглянул. Вздохнул и говорит:

– Ну, вы молодежь, гуляйте, ешьте, ПЕЙТЕ. А у меня режим, пора!

С тем в «Уазик» сел и домой поехал.

Посидели мы, покурили и давай к Паше приставать.

– Паша! Как бы нам спиртиком разжиться? Мы же знаем, у Матвея в кабинете есть.
– Да не знаю я где.
– Ладно тебе. Не знает он! Ты кабинет открой, мы найдем. По соточке еще плеснем и на место поставим. Он и не увидит.
– Ага, не увидит. Он и метку поставить может.

Пока экипаж с Пашей препирался, я брюки надел и к дежурному по части пошел. Оттуда Губернатору домой позвонил и суть просьбы экипажа ему изложил, напирая на то, что завтра водкой отдадим.

– Знаю я вас. Отдадут они! Ладно, Пашу позови.

Когда Паша пришел, он долго ему объяснял, где и что. Но Паша, очевидно, проявил редкостную бестолковость, и пришлось Губернатору лично прибыть, чтобы спирту нам выдать. Жена, конечно, ни в какую. Знает, чем такие выдачи кончаются. Так ему даже прикрикнуть на нее пришлось.
А когда приехал, вот тут-то все и началось.

Часа через три мы, кто на ногах стоял, грузили бесчувственное тело Губернатора в «Уазик», а Паша, стараясь сидеть ровно, на первой скорости повез его домой.



ПАШИНА ТАЛА


Как-то зимой я в гостинице один был. Губернатор улетел на совещание во Владивосток, и раньше чем через три дня его не ждали. Полигон жил своей жизнью. Полетов не было. Я перечитал все статьи на букву «Д» в Энциклопедическом словаре и уже подумывал о переходе на букву «Е». Но тут-то Паша и вошел.

Следом за ним вошел матрос. Он нес большой поднос с обычным набором. Жареная картошка и несколько здоровенных кусков калужатины, тоже жареной.
– Вот, решил с вами поужинать, – пояснил Паша, доставая из кармана куртки заманчиво булькнувшую флягу, – не возражаете?

– Что ты, дорогой! Я этот долбаный словарь скоро наизусть выучу. Ты что…? Очень рад!
– А то я смотрю, полетов нет. Шефа нет. Вам, поди, уж и скучно одному-то?
– Еще как! Ваши отработали и домой. В поселке до субботы делать нечего. Не каждый же день водку пить. – Я выуживал из сумки под кроватью бутылку. – С тобой – другое дело. Можно и накатить по рюмочке.

Когда мы разлили по третьей из Пашиной фляги (там был чистый спирт) к нам заглянул дежурный по части, прапорщик Петченко. В ответ на наши взгляды он замахал руками. Дескать, что вы, я на службе. Разве что закусить. Он внимательно посмотрел, как мы выпили, даже сочувственно крякнул. Закусили мы квашеной капустой и рыбой с картошкой.

– Паша, а кто у вас рыбу жарит? Что, эти два армяна, которые на кухне трутся? – спросил я Пашу.
– Нет. Они только картошку и рыбу чистят. Столы накрывают. Компот варят. А рыбу жарит матросик-радист. Большой спец по этой части.

И правда, рыба всегда была пожарена отлично. Ни один кусок никогда не подгорал, ни один не был сырым. И всегда в меру соленая. А если учесть, что эта рыба осетровая, она во рту таяла.
– А что калуга, – ням-ням-ням, – действительно такая большая, как говорят?
– Огромная. В Трамбаусе раз поймали, так сеть трактором вытаскивали из воды. А перевозить – у них только сани. Сюркума запрягают. Разрубили ее топором, поперек, на две части. Та часть, что с головой в сани влезла. А у второй хвост на метр сзади волочился. Бедный Сюркум еле вывез. Ее потом весь Трамбаус и вся Виахта месяц ели. Да еще кил сто в Александровск-Сахалинский начальству передали. А это что, так, мальки.

Разговор закрутился вокруг местных деликатесов. Вспомнили крабов. Они особенно зимой хороши, когда их ловить запрещено. Тогда на каждой крабихе два сорта икры: внутренняя – красная, а внешняя – черная. Для мужиков чистый афродизиак! Я раз перед отлетом домой попробовал. Так жену чуть не в коридоре, в унтах и на полу…. Еле дотерпел.

Или взять корюшку. Ее еще называют – сахалинские семечки. По весне ловят сетями в больших количествах. Икрой она набита, что твои сосиски. Солят ее минут тридцать – не больше, пока у нее глаза не побелеют и хребет при растяжении хрустеть не начнет. Потом промывают. Делают нечто наподобие строительных носилок. Но нижняя часть не из жести, а из мелкоячеистой сети. Благо, на берегу эта сеть километрами валяется. Японцы с сейнеров, если порвется, выбрасывают ее вместе с поплавками. Промытую корюшку слоями на сетку укладывают, а носилки одни на другие ставят. Это приспособление, в виде носилок, делается на случай, если дождь вдруг пойдет. Весной это здесь часто-густо случается. Тогда все быстро под крышу унести можно. Сильно корюшку не завяливают, так только, чтобы сверху слегка подсохла, а кишки мокрыми остались. В таком виде ее в трехлитровые банки плотненько укладывают и крышками закатывают. Все лето и часть осени, пока тепло, женщины на лавочках перед воротами сидят и корюшку дербанят, только треск по Виахту идет.

А зимой, особенно в январе, в устье реки Виахту рыбаки на Буранах выезжают. Там зубаря, та же корюшка, но гораздо крупнее, подо льдом ловят. В это время икры в них почти нет, но рыбка такая жирная, что если дома развесишь вялить, надо газету подстилать. И не в один слой. Иначе пол потом от жира не отмыть.

После восьмого или десятого возлияния и упоминания о строганине из оленины разговор на талу перешел. Тала – та же строганина, но из рыбы сырой и сильно замороженной. Я, правда, против строганины высказался. Ел я ее. С Виктором Ивановичем. О нем в другой раз. А от сильно замороженной строганины вынес впечатление сродни удара лопатой по зубам. Настолько она холодной была, когда с тридцатиградусного мороза занесли. А так разжеванная строганина по вкусу сырой пельменный фарш напоминает.

Талу я до этого не ел. Поэтому Паша превозносил ее вкусовые и какие-то лечебные качества. Я уперся: строганину больше в рот не возьму! При этом мы не забывали фляжку опустошать и уже перешли к водке.

Андрюха Петченко, принимавший активное участие в обсуждении достоинств сахалинских деликатесов, несколько забылся и пару раз, под калужатинку, выпил с нами. Но, к его чести, грань не пересек и службу нес достойно. В положенное время он убежал проводить вечернюю проверку. А я и не помню, видел ли я его в этот вечер еще или нет.

Паша убеждал меня, что ничего вкуснее талы и на свете Божьем нет. Берется, по возможности, крупная рыба. Чистится от чешуи прямо в замороженном виде. Удаляются внутренности. Потом рыбу, прямо с костями, настругивают тоненькой стружкой, выносят на мороз, подмораживают, подсаливают, сбрызгивают уксусом и посыпают кольцами лука. А когда едят – во рту тает в прямом и переносном смысле.

Я, вспоминая удар лопатой по зубам, отстаивал свою точку зрения. Когда я, наверное, в третий раз рассказывал Паше про вкус сырого пельменного фарша, я обратил внимание на факт отсутствия моего оппонента. Прикрыв один глаз, чтобы не двоилось, я попытался навести резкость. Ничего не получилось. Паша исчез. Я обиделся и лег спать.

Большая вкусная рыба серебристого цвета крутилась перед глазами. Я ее почти догнал, но когда уже хотел воткнуть в нее вилку, она ловко увернулась, оставив за собой шлейф крепкого рыбного запаха. А если я крутил головой, чтобы не вдыхать рыбный дух, рыба удалялась от меня, превращаясь в серебристую точку. Потом она приближалась, и запах усиливался.

Я открыл глаза. В комнате было светло. Час-то, видно, не ранний. Первое, что я почуял, был крепкий рыбный запах. В комнате пахло, как на Стамбульском рыбном рынке. Повсюду на полу валялись кучи крупной желтовато-серебристой рыбы. Это была навага. Она оттаяла и издавала сильный запах.
Матросы ушли на завтрак. Я выглянул в коридор и крикнул дежурного. Андрей Петченко как будто ждал сигнала и появился моментально.

– Андрей, что это? Откуда рыба? Рыбные дожди бывают, но не под крышей же!

Андрей уставился в пол.
– Так ведь, это… Вы же сами захотели талу попробовать. Вот Паша и принес рыбу, талу сделать. Чего-то ему не хватало. Он начал чистить, но потом бросил. Сказал, что на камбуз пойдет и что-то там возьмет. Жена его приходила. Хотела с камбуза забрать, но я отговорил. Уж больно крепко он возле плиты спал.
– А зачем так много?
– Это на тот случай, если вам понравится.
– Что, целый мешок?
– Ну, не знаю. Он его на пол вывалил, чтобы самую крупную наважку выбрать.
– Уф! Ладно. Пришли дневального. Пусть соберет и на склад отнесет. И пол пусть помоет. Да, окно… Окно пусть весь день открыто будет. Ну, Паша! Угостил талой!

Когда помятый Паша пришел на службу, мы долго смеялись. Правда, он пообещал, что талой меня все же попотчует. Жаль только, что на другой день морозы ослабли. Пашиной талы я так и не попробовал.