Истории мыса Тык - 6 Я - Фашист

Шла вторая неделя моего пребывания на Тыке. Я уже начал скучать. Уже поучаствовал в распитии ящика водки, рассказал и выслушал все новости, которые произошли с моего последнего дежурства. А это больше, чем полгода. За окном почти все время выла вьюга, и никто не летал. И тут приходит заявка на прием Ан-2. Чего бы это вдруг?

Сенька Чесалин привез с собой высокого симпатичного парня. Он представился мне, как капитан Петрыкин, и мило улыбаясь, добавил:
– Коля.
Я пожал ему руку и спросил, откуда он. Оказалось, что из нашего гарнизона. Странно, что я никогда его там не видел. Он служил у нас уже больше двух лет, и мы ни разу не встречались.
– Служба такая, – загадочно сказал он, – чтобы на глаза не лезть.
После обеда, Губернатор, воспользовавшись моментом, в закутке возле его кабинета тихо меня предупредил:
– Ты с ним не очень откровенничай. Он из особого отдела. Кэгэбешник. Курирует мой полигон. Раз в полгода прилетает проверить, нет ли какой крамолы.

Предупреждение мало на меня подействовало. Соскучившись по свежему собеседнику, я болтал с Колей почти на все темы, старательно обходя политику и характеристики руководителей партии и правительства. Николай оказался прекрасным собеседником. Он прекрасно знал Дальний Восток, Сахалин и особенно хорошо местные условия и обычаи. Начитанный, он производил впечатление эрудированного и образованного человека. Глубоко знал историю античного мира и средних веков, чем окончательно покорил меня.

Ничто человеческое ему не чуждо, и почти каждый вечер из этой недели, что он провел в Виахту, мы до глубокой ночи засиживались за бутылкой водки.

Пролив намертво сковало льдом, и местные рыбаки, пробив в торосах трактором дорогу, возили сани, горой нагруженные мороженой навагой. Они нам и сказали, что по ночам к кучам выловленной рыбы приходят лисы-огневки. Я давно мечтал добыть лисичек на шапку и воротник жене. Мы выпросили у Губернатора пару конфискованных охотничьих ружей и две ночи безуспешно прятались за кучами рыб. Мы видели какие-то шмыгающие тени, и Коля пальнул в темноту. То ли опыту не хватило, то ли охотничье счастье не для нас Фортуна припасла, но лис добыть нам не удалось.

В последний день пребывания Николая на полигоне прилетел Ан-2. Он привез штурмана дивизии подполковника Ершова, компанейского дядьку, и на другой день должен был забрать Петрыкина домой. Вечером состоялись традиционные посиделки в кабинете Губернатора.

Было прилично выпито, и разговор перешел на историю. В частности мы беседовали о различных типах боевых построений войск. Мы пришли к выводу, что построение типа «клин» требует от воинов высокой воинской дисциплины и слаженности действий:

– Собственно, – открыл я америку, – немецкая армия всегда славилась высокой дисциплиной. Взять хотя бы Гитлеровские полчища. Дисциплина немецких солдат в бою была выше, чем советских.
– Тут можно поспорить, – ответил Ершов.
– Ну, как же, – настаивал я, – это неопровержимый факт.
– А вот в американской армии дисциплина и воинская выучка куда хуже нашей, – немного изменил направление дискуссии Губернатор. – Взять хотя бы Алеутскую операцию. В ее ходе американцы бомбили и обстреливали с кораблей один алеутский остров, уже не помню какой, в течение месяца. На острове стоял японский гарнизон из пяти тысяч солдат. Перед началом операции японцы втихомолку покинули остров, а американцы целый месяц долбили по нему из всех видов оружия. И лишь потом убедились, что палили в белый свет, как в копеечку.

Вот за такими разговорами мы и засиделись до полуночи.

Утром я проводил Николая на самолет. Прощаясь, мы обнялись и пообещали встречаться и вместе ходить на рыбалку, когда я прилечу домой.

Я пробыл на полигоне еще недели две.

Когда радостный, весь в мешках, с подарками и под глазами, я ворвался в дом, мне сразу бросилось в глаза странное поведение жены, и оно мне не понравилось. Нет, поцеловать она меня поцеловала, но как-то холодно и настороженно. Дочка гостила у какой-то своей подружки.

– Что случилось? – спросил я.
– Ничего не случилось.
– Ты какая-то странная.
– Тебе еще никто ничего не говорил?
– А что должны были сказать? Ты изменила мне?
– Тьфу, дурак! Вечно одно на уме…

Больше меня ничего не интересовало. Все остальное не имело значения.

Мы воспользовались отсутствием дочери. Надо было погасить огонь, который разгорался во мне целый месяц. А когда уже успокоились, она сама вернулась к тому, что привлекло мое внимание в первые минуты встречи.

– Так ты точно, ничего не знаешь?
– А что я должен знать?
– Может, кто-то говорил тебе…
– Никто ничего не говорил. Да и когда, я ведь только-только с самолета. И не встречал никого.
– Ну, может быть там, на Тыке?
– Котик, не говори загадками. Что случилось?
– На тебя завели дело в политотделе.
– На меня? Ха-ха-ха-ха! Вот еще! За что? В пьянстве и разврате я незамечен. Ну, не без того. С Губернатором, ты знаешь, по-другому нельзя. Но все в пределах внутренних взаимоотношений. Какое еще дело? С чего ты взяла?
– Генка говорил. Ты там, на Сахалине, болтал какую-то ересь.
– Ну, болтал. Я со всеми разговариваю. Но ересь… Ты что, имеешь в виду антисоветчину? – раз ей это сказал Генка, а он у нас чекист, речь может идти только об этом. - Никогда. Ты же знаешь, мне плевать на политику. Что и кому я мог сказать?
– Ты такого Петрыкина знаешь?
– Кого, Колю? Да. Мы познакомились с ним на Тыке. Классный парень. Даже на охоту на лис ходили. Все хотел тебе парочку огневок привезти. Вот бы ты у меня была в лисьих малахаях! – я стал щекотать любимую, – Представляешь, вся в мехах?
Но расшевелить Ларису не удалось.
– Так этот Петрыкин на тебя и донес.
– Что, ну что он мог донести? Что мы с ним ящик водки выпили и на лис ходили. Я с ним, кроме как об истории, и не говорил больше ни о чем. И вообще, не может такой замечательный парень «стукачом» быть. Да, он чекист, но это совсем другое. Он мне почти друг.
– У тебя все друзья. Только почему-то ты до сих пор майора получить не можешь. И штурман, вроде, лучший в полку, и грамоты таскаешь, а по службе не двигаешься. Почему? Меньше пей и держи язык за зубами.
– Да все пьют…, – мне было стыдно. Что да, то да. Заглядываем в бутылочку и разговоры умственные вести любим с кем не попадя. Но чтобы Коля… В жизни не поверю.

К вечеру я встретился с Геннадием. Он мой друг.

Завидев меня, Гена, еще издалека набросился:

– Что, доболтался? И нашел с кем! Этот Коля мать родную продаст, лишь бы выпутаться и выслужиться перед начальством.
– Во-первых, здравствуй! – я пожал крепкую ладонь моего друга и неловко чмокнул его куда-то за ухо. – А, во-вторых, из чего ему надо выпутываться?
– А ты что, не знаешь? Весь городок говорит. Он по девкам ходок и жена его застукала. Он еле-еле ее упросил не поднимать шум. Но начальство кое-что вызнало. Наше начальство все знает. Он и выпить не дурак.
– Это я заметил. Но мне-то что до всего этого?
– А то. У него по работе показатели хуже всех. Вот он и рыщет, кто бы мог на его удочку попасться.
– И что, критика построения македонской фаланги относится к антисоветским нападкам?
– Фаланги – нет. А вот вопросы дисциплины в немецкой армии – да.
– ???
– И не пучь на меня глаза. Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?
– Да не в чем меня обвинять!
– Не более и не менее, как в пропаганде фашистской идеологии!
– Это что, я – фашист?! Все говорят, что в немецкой армии дисциплина всегда была на очень высоком уровне. Я что, что-то новое сказал? Да на лекции в институте марксизма-ленинизма нам об этом же говорили.
− Это как подать. Одно дело лектор-пропагандон. Другое дело ты в пьяной компании.
− Ну, гад! Я с ним поговорю…я…!
− И не вздумай! Ты меня подведешь. Ты делай вид, что знать ничего не знаешь. Я тебе потом все расскажу, какой ход делу будет дан. Пока на тебя материалы собирают. Замполитов эскадрилий, «стукачей» наших опрашивают. Ты теперь язык на запор. Ни с кем не болтай. Анекдотов антисоветских много натравил?
− Да прилично, – я почесал затылок, вспоминая, что ни один перекур без меня не обходился. Эх! Вырвать бы себе язык! И Лариса сколько раз предупреждала.
− Ничего! Тебя больше месяца не было, может, подзабыли, − попытался он успокоить меня, увидев− что-то наподобие раскаяния на моем лице. – Эти разговоры еще легализовать надо. Не могут тебе представить обвинение на том основании, что твой друг, скажем, Петя Жестов, на тебя настучал. Ты матросам анекдоты не травил?
− Ну, вот еще, с какой стати?
− А из офицеров вытрясти заявление гораздо труднее. Легче всего на это алкашня всякая идет. Их и припугнуть и придавить легче. Держись подальше от пьянчужек, они сдают вашего брата – за милую душу. А я попробую перекрыть эту дырочку.

Мы попрощались, и я пошел домой, кипя от негодования. Мне не так страшно было за себя. Я переживал за жену. Я видел, что она напугана и расстроена. Вот сволочь этот Коля! А каким рубахой-парнем он представлялся. Да лучше его и на свете нет. И пьет знатно. А говорят, что среди выпивох подлецов нет? Это я потом узнал, что они все такие славные ребята. На вид. И среди замполитов лучше парней и не найти. Как с кем из них поговоришь, потом думаешь: «И чего на них наговаривают?» Даже выражение такое ходило: « Замполит − как индеец. Хороший замполит – это мертвый замполит!»

Может они и не виноваты. Система. Система ломала их. Как правило, в замполиты брали отличных парней. Смотрели только, чтобы они на бутылку не сильно налегали. А так, чтобы и веселый, и общительный был и выпить чтобы мог. И анекдот иногда с душком, чтобы рассказал. А вот что они потом, когда мы их не видели, из себя представляли? Вот в чем вопрос. У меня, через много лет после увольнения из армии, водителем работал бывший замполит отдельного истребительного полка. Это даже не замполит, а целый начальник политотдела. То, что он с таких высот скатился без стонов и упреков до положения простого водителя да еще со своей машиной, мне импонировало. Умеет человек сносить удары судьбы! И добрый, и отзывчивый, и мудрый. Беседуешь с ним – не нарадуешься – вот человек! Это я потом узнал, что он меня, где только мог, грязью поливал. Замполитство не вытравишь. Змея кожу меняет, а яд – нет.

Вот и Коля. Чтобы поправить свои дела, он меня, преданного Родине офицера, в грязи вывалял. И в чем обвинил?! В пропаганде фашистской идеологии. Всю родню моей матери немцы убили. Мать все круги ада перенесла. Как выжила, один Бог знает. И этот подонок только на основании констатации факта обвинил меня…

Я пришел домой и все рассказал Ларисе.

− Не бойся, ничего они мне не сделают, − твердо сказал я, хотя особой уверенности не испытывал. Я рассказал ей содержание разговора с Геннадием. Мой бодрый тон не обманул ее.
На другой день я встретил подполковника Ершова, штурмана дивизии, что пил с нами в тот вечер:
− Саня, − сказал он, − меня вызывали в особый отдел. Хотели, чтобы я написал на тебя телегу. Чтобы якобы возмутился твоими высказываниями. И вроде и раньше за тобой подобное замечал. Мы же с тобой только на Тыке познакомились. Я слышал про тебя, но вот так, за столом… Я послал их на хрен. Мне скоро на пенсию, и мне дела нет до ихних игрищ.

Я пожал ему руку и подумал: «Вот люблю я нашу штурманскую братию никогда не продадут». Жизнь потом показала, что и тут я сильно ошибался. Наш командир полка, настоящий донской казак, предупреждал нас.

− Вот вы там, в курилках, обсуждаете меня. Мне на это наплевать. Но помните, что каждое ваше слово доносят или мне, или кому следует, а тот мне. Про меня еще Бог с ним, не облезу, но не вляпайтесь по-глупому с партией и правительством. Вон Овсянников, отличный штурман и рос бы себе и рос. Уже полковником был бы. Так нет же, ляпнул, что вдруг он от усталости в полете не ту кнопочку нажмет и улетит самолет в Японию. Дескать, квартиру ему трехкомнатную не дают, а у него двое детей и теща, а ему перед полетами и отдохнуть нельзя. И это после того, как Беленко самолет в Японию угнал! Я понимаю, что он это не со зла сказал, но там, где надо, решили подстраховаться. И все, карьере его – стоп машина! Так майором на дембель и уйдет. И вы все – держите язык за зубами!
В субботу я поехал на своей машине в село, что на берегу Татарского пролива стояло. Рыбки, икорки прикупить. Сала домашнего и еще какой вкуснятинки. Наши рыбачки, наловив корюшки, уже домой собирались, да автобус что-то не шел. Говорят, обломался. Это значит 14 километров пешком в гарнизон топать. Некоторые так и поступили – поволоклись в гору цепочкой.

Гляжу: Колюня мой, любезный, на улице стоит с рюкзаком и удочками. Увидел меня, обрадовался, обниматься лезет. Хорошо, я в машине сидел, не вышло это у него. Через опущенное стекло друг на друга порадовались.

− Сань, ты в гарнизон едешь?
− Да, Коля. Вот сейчас к бабушке заеду, семинку копченую куплю, а потом и домой.
− А меня заберешь?
- Спрашиваешь?! Конечно, заберу, – и улыбаюсь ему лучезарно, − кого же и подвезти как не тебя? Ты тут минут десять постой, я быстро. Рыбку куплю и за тобой заеду. Он моему лучезарному виду поверил, хотя в машине на заднем сидении хвосты рыбьи торчали и пахло копчением, как в рыбном отделе Елисеевского магазина.
Я проехался по поселку − и в гору. Он, наверное, видел мои маневры, так как на другой день Геннадий на меня налетел:
− Ты почему Колю из поселка не забрал?
− Эту свинью, которая меня в тюрьму готова посадить? Жену мою и дочку сиротами оставить? И я еще его катать должен!?
− Он вчера из-за тебя грузовик пропустил, думал, ты его отвезешь, а потом увидел, как ты в гору шпаришь, все понял и пешком все 14 км проперся. Это все бы ничего, но он меня обвиняет, что я тебе все рассказал. У меня могут быть неприятности.
− А ты ему скажи, что у меня с памятью плохо. И что я бабульку дома не застал, расстроился и уехал. А вообще, если бы его на той дороге трактором переехало, на земле бы чище стало, и воздух свежее стал бы.

Гена свое обещание выполнил. Так как я служил в полку, который, как они говорили, Геннадий и «обслуживал», мое дело ему передали и он, при смене начальника особого отдела эти бумаги уничтожил. Медведь бы их задрал за это обслуживание. Колю за пьянство и аморалку перевели в нельготный район Приморья и вскоре уволили. Очевидно он, как Горгона-Медуза, напоследок что-то нашему начальнику политотдела рассказал, так как моя карьера на Дальнем Востоке закончилась. Когда меня в очередной раз должностью обошли, я подошел к нашему славному командиру полка.

Я ему все, как есть, рассказал. Он, молча меня выслушал, но по выражению его лица я понял, что он все знает и только сверяет мой рассказ с тем, что ему известно. Очевидно, результат сверки его удовлетворил.

− Так что ты хочешь? Чтобы я против особого отдела попер, как медведь на рогатину.
− Нет, командир. Я не так глуп, чтобы этого хотеть. Я думаю, что моя карьера здесь, как у Овсянникова, окончилась. Тот хоть майора получил, а мне быть здесь до дембеля «капытаном». Я вас прошу, не препятствуйте моему переводу. Я бы и дальше с вами в одном экипаже хоть куда летал, но возраст. Скоро дети на улице надо мной смеяться будут. Отпустите меня.

− Ладно, пиши рапорт.
− Есть! – я посмотрел на его черную голову. Это ж надо, человеку под полтинник и ни одного седого волоса! Вот это казак! Никого не боится.

Почти через два года меня перевели на запад. Но горбатого могила исправит. Рот мне не зашили, так как я военным преподавателем работать стал. А преподавать молча еще никто не научился. Как и я не научился не встревать туда, куда не просят. Увы!