Половики

Что-то происходит с нами,
потянулись к старине;
может, стосковалась память
по музейной тишине...
нет, отыскивая круто
прапрапрадедов следы,
постигаем в ту минуту
назначенье красоты,
что несла от века к веку,
сохраняя свой запал,
будущему человеку
вечных истин идеал.

Виктор Широков

Нашла стихи о половиках, сопровождавших меня всю мою детскую жизнь, и вспомнилась мне эта радостная радуга под ногами. Тут Витина рубашка, затканная в эту полоску, а здесь мое платье, а тут мои чулки, порезанные мной по кругу...
Даже уехав на Украину, я продолжала помнить их и радоваться красоте под ногами. Пока могла ткать моя бабушка, просила ее подарить мне радость детских воспоминаний, чтобы они лежали хотя бы в кухне, и возила от нее для себя домотканные половики. Любила и до сих пор люблю их очень. Помню, как мама собирала ромонья (изношенную до дыр одежду), потом мы рвали или резали на тонкие полоски, я сидела и сшивала их в одно целое по цвету, потом скручивала - ссучивала, затем сматывала в клубки, а затем на что-то, что бабушка вставляла в челнок. Тут моя детская память не сохранила названия частей стана.
А бабушка, как только заканчивались все копательные работы в огороде, все было нарезано, сшито, скручено, приготовлено и окрашено, вытягивала с подволоки свой стан, складывала его и начинала наматывать на вал основу - нитки 10й номер черные и белые. Потом меж ними будет сновать челнок туда-сюда, будут выплетаться узоры бабушкиными неутомимыми руками.
А к Пасхе она на плечах каждому своему "робёнку", уже имеющему семью, принесет новину половиков, мы с мамой нарежем по размерам комнат, обошьем, предварительно связав все ниточки основы меж собой, вычистим весь дом до блеска, вымоем всё и, на влажный еще пол, настелем новину. И на душе настанет покой и праздник

Я бы заменила имя (Василиса свет Матвевна) на бабушкино - Ах моя Анастасия! Чтобы уж совсем как про мою единственную бабушку -Анастасию Яковлевну говорить)))


Ах, моя Анастасия!
Василиса свет Матвевна, ты и впрямь не знаешь сна.
У тебя на сердце, верно. вечно девичья весна!
И легко челнок играет, плещет рыбкой золотой - пусть заказчик выбирает цвет любой, узор любой.
Пышут летом и зимою радугой из-под руки - синим, красным и зеленым бабкины половики.
Эх, была бы моя власть, их бы под ноги не класть; постелить и глянуть вкось: как же это де - ла - лось?!
Разноцветные метели в карусели завертели.
Как взглянули раза два - закружилась голова.

Ой, желтый квадрат и зеленый квадрат, так смотрел бы и смотрел бы день за днем подряд!
Ходит селезень дорожкой, носит красные сапожки, а с таким половиком можно прямо босиком...
Василиса свет Матвевна, деревенская царевна, у твоих резных ворот собирается народ и несет домой оттуда пестроклетчатое чудо.
Здесь на радость человеку ткешь ты радужную реку.

Помрачнеет сторона без такого полотна.
Остроглазая, как птица, косы стянуты узлом, ты склонилась, мастерица, над прабабкиным станком.
Плавно, с виду без усилья набираешь воздуха; и летают руки-крылья день-деньской без роздыха.



Написала я про бабушку в "Одноклассниках" и решила перенести сюда - там я потеряю, не смогу найти под чьими фотографиями написала, а так уж не смогу рассказать снова. Будет хуже или лучше, но не то, что пришло в этот момент.

Всему с рождения нас учили в Вятке, не боялись, что малы или не по силам нам это будет. Я еще в школу не ходила, а бабушка, когда я приходила к ней в гости, чтобы ей не мешала, должна была меня занять тем, что было интересно.

Бывая у бабушки гостьей в детстве я и ткала и пряла - к прялке бабушка привязывала расчесанную куделю, сверху на прялку она ставила на гвоздь катушку с нитками, на которую я напрядывала шерсть, да чтобы без хохряков и утолщений. Учила как веретено держать, как тонко шерсточку вытягивать... Всему учила, что сама умела и могла. Носки вязать... А вышиванию, шитью и вязанию крючком учила мама.

Нравилось мне ходить к бабушке в деревню, если бабушка зайдет к нам по дороге из города, то я уж не отвяжусь, пока не надоем маме просьбами отпустить к бабушке миленькой. Если мама отпускала, то радость и счастье бурно плескалось в моей маленькой душонке, всю дорогу шла своими ногами, лишь бы только идти, сменить обстановку и внимать чему-то новому.
Наша неграмотная бабушка - Анастасия Яковлевна Косолапова - умела быть философом. Научила и меня видеть красоту в обыденном.

Особенно нравилось бабушкино сокровенное отношение к таинству угасания дня - сумерки, когда свет становился плотнее, как будто обнимал своей грустной сиреневостью уходящего, потухающего дня. Бабушка еще долго не зажигала лампу, позволяя и себе и мне налюбоваться переходами дня в ночь, в это время, как я сейчас понимаю, у бабушки было внутренное созерцание, сопричастие к таинству превращения одного в другое. Она не позволяла долго задергивать занавески, пока не зажигалась лампа.

И когда провели электричество, то она все равно не разрешала разрушать таинство сумерек, не рушила красоту света гаснущего дня, позволяя и мне насытиться красой уходящего в небытие очередного дня моей, еще маленькой тогда, жизни.

А день как будто таял, меняясь ежеминутно, переходя от состояния сумерек в сумрак. Сумрак сгущался, скапливался в углах, за печью, закрадывался на полати, становясь темным мраком, но бабушка не убивала его, не гнала светом, позволяла ему еще пожить, похозяйничать в ее небольшой опрятной избе.
Сумерки превращались в сумрак, сумрак во мрак - время оттяпывало от состояния дня по светящейся частичке, затемняя, спрссовывая, превращая день во мрак ночи. Погасло всё. Умер день.

А бабушка сидела тихо, пожалуй, единственное время дня, наедине со своимим думами, и ждала...
Ждала, когда совсем угаснет свет небесный, вот тогда она зажигала фитиль керосиновой лампы, ставила ее на столе или полИчке повыше, и сумрак отступал. Лампа обрисовывала, выхватывала из мрака теплое пятно, в котором были я, моя бабушка, запелёнатый мной кот Васька, норовивший вырваться из плена полотняных пеленок или бабушкиных цветастых платков, но я пела ему песни, плотно прижимая к себе, чтобы он даже не мечтал вырваться и удрать, нервно помахивая хвостом. Иногда бабушка выпадала из круга света, подавшись в темень по какой-то надобности, иногда, напротив, я оставалась в тени, а бабушка с мерцающим светом уходила в другой угол избы, чтобы что-то взять или сделать.

А еще с нами вместе жили тени. Наши тени становились живыми от, то разгоравшегося, то чуть притухавщего фитиля лампы. И я этих качающихся теней очень боялась. Может это были вовсе не только наши тени, а в них воплощались души тени забытых предков, пришедших к нам таким образом? Представали тенями, чтобы побыть с нами - их продолжением во времени. Может они нашими глазами хотели взглянуть на изменившийся с их поры мир, что нас окружал? Может они всегда присутствовали в нашей жизни, а тут проявились в тенях, подвижных от мерзающего фитиля?

Бабушка к вечеру наладит какую-нибудь кашу или постный супчик на таганке, поставленном на шесток, если это лето. Или сварит похлебку-свежеварочку на плите зимой, открыв пару кружков, регулировавших силу жара, чтобы разгоряченный огонь внутри подтопка покрепче обнял дно чугунки, плотно ушедшей в отверстие на плите, и быстро приготовил то, что бабушка поставила варить.

И я ждала... Иногда так и засыпая, сложив руки на столе и уткнувшись в них щекой. А еще по вечерам к бабушке приходили из деревни "старухи"- табачку понюхать, да мозги чиханием прочистить, и начинали рассказывать такое!!! Обожала их слушать!

Вот уж время сказки, взятой из жизни моей бабушки для меня приходило! Вели они рассказы о гаданиях, о событиях своей жизни, совершенно не обращая на меня внимания, а я улезу на печь за занавеску и слушаю-слушаю! Пока под мерный говор не усну... И снятся мне кони, выпрыгивающие из проруби, около которой гадали девицы, и они с визгом несутся от проруби к воротам своей избы и едва успевают залететь в ограду и захлопнуть дверь, быстро задвинув засов...

А то слышится звон бубенцов свадебного кортежа, мчавшегося с угора от Михониных к Избной и обдаваших холодом всех гадальщиков, сидящих на повёрке к деревне под скатертью, очертившихся сковородником, чтобы сила нечистая не смогла им причинить вреда...

Четко вижу силуэт солдата - бабушкиного братенника (кузена), вернувшегося с полей Первой Мировой войны, слышу стук упавшей из кольца палки, на которую, как на замок, оставляли избу, когда уходили куда-то, скрип половиц под солдатскими сапогами в ограде, а потом вскрики радости оставленных в избе детей! Братушка вернулся, живой! и почти здоровый!

Летом наступала пора стирки половиков.
Приходят теплые дни, когда тебя мама пошлет то ли половики стирать сухомоем, то ли лоскутные одеяла, сшитые тобой... Расстелешь их на предварительно ополоснутых мосткАх, намочишь поливая из чего-то, предусмотрительно прихваченного с собой, натрешь печаткой хозяйственного мыла и начинаешь шоркать одёжной щеткой, что есть мочи, полоса за полосой, потом перевернешь на обратную сторону и то же самое. Бывало, что печатки мыла и не хватало...

После этого пустишь половик по течению и полощещь, пока вода после него не станет чистой. Тогда аккуратно свернешь в рулончик и начинаешь его давить своими худосочными руками, насколько возможно выдавишь из него воду и положишь на корзину, в надежде, что вода сама сойдет, пока так же стираешь другой. Придешь, развесишь в ограде на бодожину и потихоньку ворочаешь то одной стороной к солнцу, то другой, чтобы сохла твоя стирка равномерно. И как же потом приятно ступать босыми ногами по промытым до блеска полам, застланными радужными половичками, вытканным руками твоей бабушки, обшитыми мамиными, и выстиранными, застланными твоими.. По избе разливается дух чистоты и воли. Бабушка так называла- волей пахнет