Жить за него и за себя

Недавно мы с сыном лежали в больнице. Операция, которую ему должны были сделать, вроде бы, с приходом лапароскопии, стала самая что ни на есть стандартная, можно даже сказать,плёвая, - три дырки проколоть. У интерна должно получиться. Всё равно как аппедицит отрезать – не умеешь делать – иди морковкой торгуй. Так и тут, при всём цинизме ситуации, не на жизненно важный орган. И если эту операцию плохо сделаешь, изобретатели метода Петревальский с Шемахером, придут в страшном сне и пригрозят этот нежизненно важный орган отрезать, чтобы неповадно было хирургией заниматься. То есть, практически никакого риска. Это ни как мужа, когда лечили от той же болячки в конце 80-х, всего располосовали. Но всё равно долго выбирали больницу, советовались со знакомыми медиками, где лучше. Нашли, определились, приехали, госпитализируемся.

«Надо дать заведующему денег, - совсем как в «Берегись автомобиля» шепчет мне папа во время сборов в больницу, – Надо дать много, тогда он возьмёт! Отдай ему всё, что сейчас кладёшь в кошелёк! Надо подстраховаться!» Поясняю, что давать заведующему я ничего не собираюсь, а деньги беру с собой, исключительно, чтобы заплатить за платную палату. Тогда папа выкладывает последний аргумент – «Ну уж за анестезию точно придётся что-то дать! Вот возьми, мне так спокойнее будет».

Я вспоминаю, как у папы вымогали деньги за наркоз в онкологической больнице, когда тяжело болела мама, наши бесконечные походы по клиникам и знахарям в поисках чудодейственных средств, и мне становится тошно.

Неприятное чувство не покидает меня, когда мы уже оказываемся в больнице. Платной палаты нам не достаётся, грустно вздыхаю и топаю с ребёнком в общую, не за комфортом приехали, за здоровьем, потерпим, переживём.

Накануне операции стараюсь не думать о плохом. Как ни странно, положительно настраиваться на операцию мешает заведующий. «А что вы такая спокойная? Вам что, совсем не страшно за ребёнка? Вот смотрите, мама из соседней палаты в истерике бьётся!» Чувствую себя полной свиньёй от того, что не бьюсь головой о стенку, а пытаюсь заснуть. Но, в самом деле, если врач не спит, не пьян, не под наркозом (под наркозом должен быть как раз пациент), то промахнуться и неправильно сделать три дырки – это из раздела «очевидное-невероятное». Вот только отойти бы удачно от наркоза… Может быть, папа прав, и надо с медиками поделиться моей коллекцией дензнаков?

С этой мыслью засыпаю, и слышу тихий шорох! Господи, неужели мыши?
Оглядываюсь по углам, и с огромным удивлением понимаю, что передо мной стоит маленький мальчик. Внешне он очень похож на моего сына, но гораздо младше, в каком-то странном костюмчике, мне кажется, у меня такой был в детстве, в руках у него жёлтый пластмассовый кот, когда-то так любимая мной игрушка. У ребёнка умный пронзительный взгляд.

-Мальчик! Ты кто? – ничего не понимая, спрашиваю я.
-А ты меня не помнишь? – горестно вздыхает ребёнок. – Совсем?
Меня как будто сильно бьёт током. Накатывает волна детских воспоминаний: та же самая больница, только она совсем новая, только что построена. Для медперсонала со всего города проводят экскурсии, хвалят только что закупленное уникальное оборудование.

Мне скучно, я не понимаю, зачем мы сюда пришли, всё время хочу сбежать. Папа успокаивает плачущую маму, сам держится из последних сил. Одной рукой он удерживает меня, другой даёт мужчине в белом халате пухлый конверт, в котором лежит вся его немаленькая по советским временам месячная зарплата главного инженера завода. Доктор буднично кладёт конверт в карман, таких конвертов у него лежит не один и не два, и скрывается в коридоре.

В круглом холле мы ждём довольно долго, я начинаю засыпать, когда дверь внезапно открывается и появляется врач. Взгляды родителей одновременно устремляются на человека, от которого зависит жизнь моего брата. По тому как он смотрит, понятно, что чуда не произошло.
Врач молча подходит к моему папе и, ни слова не говоря, отдаёт ему все конверты из кармана.

-Дюша! – шепчу я куда-то в пустоту, и просыпаюсь в холодном поту. Как я могла забыть, это та же больница и то же хирургическое отделение, где оперировали моего брата Андрея! Вот поэтому мне так и неуютно.

В палату заходит медсестра и называет фамилию моего сына. Миша доверчиво протягивает ей руку, другой он машет мне: «Пока, мама!» Через час, показавшийся вечностью, его привозят на каталке. Когда он окончательно приходит в себя, я спрашиваю, как он себя чувствует, не было ли ему страшно.

-Ни капельки ни страшно, мама. - улыбается сын. – Меня же всю операцию дядя за руку держал!
-Какой дядя? -с изумлением спрашиваю я.
-Один мальчик, он сказал, что он мой дядя. Ты его уже почти забыла, а он тебя очень хорошо помнит. Он сказал мне, что я должен жить и за него и за себя.