Ты меня любишь? Глава 38 из романа "Одинокая звезда"

Расстроенная Маринка, придя домой, бухнулась на диван и долго лежала, глядя в потолок. Наконец отец возмутился:
— Не представляю, как можно целый час бездумно валяться, глядя в одну точку, и ничего не делать? Тебе что, заняться нечем? Так возьми книгу или, на худой конец, телевизор включи. А лучше пойди — матери на кухне помоги.
Почему бездумно? — обижено размышляла Маринка. — Очень даже думно! Если я лежу молча, это не значит, что я ни о чем не думаю. Как раз наоборот. Но разве они поймут. Для них все мои переживания — полная ерунда. Какие все-таки эти взрослые — что родители, что учителя — странные. Все у них наизнанку — то, что для нас самое главное, они считают чепухой, а на что не стоит даже внимания обращать, самым важным, важнее всего на свете.
Взять, к примеру, вчерашний случай с Сашкой Олениным. Как физичка на него орала, что он учебник забыл! Как же это он будет решать задачи, глядя через плечо к соседу? Решать по одному задачнику — с ее точки зрения — все равно, что сидеть вдвоем на одном стуле. Ну и что? Им случалось и втроем сидеть на одном стуле. И вообще — нужны Оленю эти задачи! Он их как не решал, так и не будет решать. С доски спишет, а на контрольной передерет у кого-нибудь. Для него сейчас куда важнее проблемы с Иркой. Вот что действительно важно.
Или взять ее, Маринку. Сейчас для нее самое главное — главнее ничего и быть не может — как относится к ней Дима Рокотов? Кто она ему — поставщик стихов для его песен или нечто большее? Но разве кто-нибудь из взрослых это поймет? Для них же важнее учебы ничего нет.
Нравлюсь я ему или не нравлюсь? — мучительно размышляла Маринка. — Вроде бы нравлюсь. Но мы уже знакомы почти два месяца. Сегодня было десятое наше свидание, а он все топчется на месте. Другие едва ли не с первого раза начинают целоваться, а этот — все только в ладошку. Хотя, может, он и прав? Если не уверен, что любишь, зачем целоваться?
Но что же мне делать? Перестать с ним встречаться? А как я ему это объясню? Продолжать? Но, может, он меня просто использует, как автора, — и все?
Сделаю так, — решила она, — если он меня еще раз пригласит на свидание, откажусь. Пару раз откажусь под удобным предлогом. И посмотрю на его реакцию. Если он хоть немного влюблен, то должен по-настоящему огорчиться и настаивать на встрече, искать ее. А если нет, легко согласится встретиться когда-нибудь потом.
Но на душе у нее скребли кошки. Все-таки Дима ей нравился и с каждой встречей все больше. Новое незнакомое чувство, высокое, как океанская волна, накатывало на нее. Она боялась этого чувства и одновременно стремилась к нему, хотя понимала, что, если оно ее захлестнет, то с головой.
Три дня от Димы не было ни слуху, ни духу. Маринка выжидающе смотрела на телефон, но он молчал. С Геной она так и не переговорила — тот все время крутился возле Лены. Наконец, она решила позвонить Гене сама.
— Маринка, прости меня, — сразу извинился Гена. — Сам не знаю, чего я на него окрысился. Слишком он хорош — даже завидно стало. Держи его покрепче и никому не отдавай. Мировой парень!
Гена сознательно кривил душой — он говорил совсем не то, что думал. Но своя рубашка ближе к телу. Пусть Маринка побыстрее заполучит этого Диму со всеми потрохами — меньше опасности он будет представлять для него, Гены.
— Нет, ты вправду так думаешь? — обрадовалась Маринка. — А мне сначала показалось, что он тебе не понравился. Знаешь, он меня к тебе приревновал.
— Это хорошо, — одобрил Гена, — ревнует, значит, любит. И почему он мне должен нравиться? Он тебе должен нравиться, а мне он до фени. Смазлив, но держится достойно, за словом в карман не лезет. И похоже, спорта не чурается — мускулы у него ничего. В общем, для тебя — в самый раз. Выбор одобряю. Дерзай!
— Ген, а можно с тобой посоветоваться?
— Конечно, подруга. Я весь внимание.
— Понимаешь, мы с ним столько встречаемся, а он меня — только в ладошку, и все. Я уже думаю: может, он со мной только из-за стихов? А так — может, я ему и не нужна вовсе?
— Понимаю. Но если бы только из-за стихов, так он мог бы просто попросить их у тебя. Еще тогда — во Дворце. Ты ведь не отказала бы?
— Конечно, нет. Знаешь, как приятно слышать песни на свои слова.
— Вот видишь! Значит, ему еще что-то нужно от тебя кроме стихов. Может, ты ведешь себя, как недотрога? Вот он и не решается к тебе подступиться.
— Да нет. Веду себя нормально. Улыбаюсь ему. И руку не отдергиваю. Нет, дело не в этом.
— А он тебе как — очень или так себе?
— Очень. Нет слов — как! Он все время перед глазами — ничего с собой не могу поделать. Уроки уже на ум не идут. Как я теперь тебя понимаю, — ты даже представить себе не можешь! Но тебе легче — ты мужчина, ты имеешь право сделать первый шаг. А я должна лишь молча ждать: позвонит — не позвонит, скажет — не скажет. Так устаешь от этого.
— Ага, нашла, кому завидовать. Ты все-таки с ним встречаешься и определенно нравишься ему. А тут столько лет ; и сплошной туман. Такая безысходность — хоть волком вой. Я же без нее не могу жить — хоть ты это понимаешь?
— Геночка, конечно, понимаю. А ты думаешь, она не понимает? Еще как понимает! Знаешь, как она тебе сочувствует.
— Плевал я на ее сочувствие. Постой! Она тебе сама это сказала? Что сочувствует?
— Да — мы с ней как-то говорили о тебе. Она все понимает. И как ты ее любишь, и как она обязана тебе. Но... понимаешь, Гена, она не знает... сама не знает, чего хочет. Тем более ты должен добиваться ее. А то узнает... не то, что надо. Не подпускай к ней никого.
— А как? Она теперь по Интернету бродит, знакомится со всякими. Как уследишь?
— Не знаю, что тебе еще посоветовать. Мне бы кто посоветовал. Невезучие мы с тобой, Гена, в любви.
— Да. Но у тебя хоть есть надежда. А у меня ее все меньше и меньше.
И не в силах больше продолжать этот разговор он положил трубку. Потом, не выдержав, позвонил Лене.
— Лен, можно к тебе?
— Зачем?
— Просто так. Раньше ты не спрашивала.
— Гена, раньше мы были детьми. А теперь мы выросли. Я доделываю уроки и буду купаться.
— А можно я тебе спинку потру?
Короткие гудки. Положила трубку. Рассердилась. Уже и пошутить с ней нельзя. Как жить?
И от безысходной тоски он сел за уроки.
Маринке тоже ничего не лезло в голову. Но, чтобы родители не цеплялись, она разложила учебники и сделала вид, что занимается. И не заметила, как и на самом деле включилась в этот процесс. Тем более, что назавтра грозила четвертная по физике.
Под конец четверти учителя словно взбесились. Каждый стал тянуть одеяло на себя. Химичка утверждала, что важнее ее предмета ничего нет и быть не может. Подобно тому, как химия простирает руки свои в дела человеческие — ее любимая фраза — так и химичка широко простирала химию в свободное время одиннадцатиклассников, грозя полностью занять его своими реакциями.
Не отставала от нее и физичка. Они проскочили семимильными шагами учебник, и теперь она стала задавать им по всем темам безумное количество задач.
— Но я же не требую, чтобы вы их все решали! — восклицала она в ответ на их возмущение. — Вы должны уметь их решать, а это не одно и то же. Не хотите — не решайте. Видите, что задача легкая — пропустите. Решайте только те, что вызывают у вас трудности. Но учтите: на контрольной любая из этих задач может быть в билете.
Ну разве не издевательство? Значит, если задачу можешь решить — не решай, а если не можешь — решай. А как ее решать, если не можешь?
— Людмила Анатольевна, у нас ведь не одна физика, есть и другие предметы, — жалобно взывали они к ее совести.
— Да что вы говорите? Вот не знала! А вам не кажется, что кроме других предметов у вас есть еще и физика? — парировала она. — И вообще, физикой нужно заниматься каждый день независимо, есть она у вас завтра или нет. Ведь сдавать придется материал за все пять лет. В этом году физика должна стать для вас не предметом, а образом жизни!
Ну что тут скажешь? Хоть ложись и помирай.
А эти бесконечные сочинения? Они съедали последние ошметки свободного времени. Хорошо, что некоторые сознательные родители взвалили их написание на свои плечи. Но ведь такие были далеко не у всех.
Завтра контрольная по физике, послезавтра зачет по химии, контрольная по алгебре и сдача очередного сочинения. Еще на этой неделе зачеты по истории и английскому. Интересно, а где взять время на личную жизнь? Им уже по семнадцать, молодость проходит, еще два-три года и кому она, Маринка, будет нужна? Совести нет у этих учителей — вот что я вам скажу.
Маринка взяла задачник по физике и принялась его листать. Завтра контрольная по колебаниям и волнам.
Заколебали! — подумала она. Так, эту решу, эту решу, эту тоже решу — она всего в одно действие. А вот эту, пожалуй, не решу. С этими шариками на пружинках у самой шарики за ролики скоро заскочат. Позвонить Лене? Нет, не буду, ведь решила держаться от нее подальше. Интересно, Гена решил?
И только она хотела снова позвонить ему, как телефон зазвонил сам.
— Это Он! — замирая, подумала Маринка. — Господи, сделай так, чтоб это был Он!
— Мариночка! — услышала она бархатный голос Димы — Мы же не договорились, когда встретимся. Может, завтра часиков в шесть?
Как будто ему что-то мешало договориться. Поцеловал руку и ушел. А теперь вроде как вспомнил. Через три дня. Держаться, сразу не соглашаться!
— Извини, Дима, но у меня послезавтра зачет и контрольная, — сделав над собой усилие, ответила она.
Боже, как ей хотелось встретиться с ним! Прямо сейчас. Ведь последние теплые деньки уходят. Но уговор дороже денег. Решила, так решила — теперь надо держать марку.
— А послезавтра?
— Послезавтра еще два зачета. И сочинение надо сдавать, а я еще и не бралась. Правда, не могу. Извини.
Произнося эти слова, она даже возгордилась. Вот как она умеет владеть собой! Но тут же испугалась. А вдруг он сейчас скажет: “Ну, как хочешь”. И положит трубку. И больше не позвонит.
Ну, не позвонит, и не надо. Значит, так она ему нужна. По крайней мере, все станет ясно. Она переболеет и забудет.
Но сердце ее от этих мыслей сжалось и заныло.
Не ожидавший такого решительного отказа Дима даже растерялся. Что с ней случилось? Он думал: она обрадуется его звонку. Кажется, он переоценил ее чувства к нему. Он ведь о ней совсем ничего не знает. Решил, что она всецело увлечена им. А может, за ней еще кто-нибудь ухлестывает? В ее классе или во Дворце. Вон она какая хорошенькая. Ведь не только у него глаза есть — другие тоже это видят.
Вот дурак! Нет, надо покрепче привязать ее к себе ; пока она совсем не отказалась с ним встречаться. Не то потом будет поздно. Ведь она ему нравится, очень нравится. Так чего же он тянет резину?
— Мариночка, а когда же я могу рассчитывать на встречу? — робко спросил он и замер. Вдруг она сейчас скажет: “А зачем?” Или: “А стоит ли?”
— А зачем? — услышал Дима, обмирая.
— Как зачем? — Он постарался придать своему голосу как можно больше обаяния. — Я уже не могу без наших встреч. Я скучаю, когда долго тебя не вижу. Все вокруг становится каким-то серым, бесцветным. А тебе разве не хочется встретиться?
Маринка возликовала. Вот теперь совсем другое дело! Но что-то подсказывало ей, что эту радость показывать ему не следует. Пока не следует.
— Мариночка, почему ты молчишь? — обеспокоился Дима. — Ты меня слышишь?
Может, что с телефоном? А вдруг она опять ответит: “Я занята”. Что тогда делать?
Он представил, что больше не будет их встреч, и ему стало до слез обидно. Он даже разозлился на себя. Упустить такую девушку! Вот болван! Господи, пусть она только согласится — все будет по-другому.
— Слышу, — ответила она после недолгого молчания, — но я, правда, не могу ни завтра, ни послезавтра. У меня вся эта неделя тяжелая. Может, в субботу?
О боже — до субботы целых пять дней!
— А раньше никак? — умоляюще спросил он. — До субботы еще целых пять дней. Ну хоть на полчасика.
— Никак! — скрутив свои желания в тугую веревку и забросив ее подальше, твердо ответила она. — Понимаешь, зачетная неделя. Если в четверти будет хоть один трояк, меня отец съест.
— А разве у вас четвертные выставляют? — удивился Дима. — А у нас — только по полугодиям.
— У нас даже дневники требуют заполнять. По решению родительского комитета. И чтоб родители каждую неделю расписывались.
— Ну, у вас прямо Освенцим какой-то. По-моему, ни в одной школе такого нет.
— Зато наши выпускники стопроцентно поступают в вузы, а ваши в прошлом году гепнулись на вступительных со свистом. Нам учителя рассказывали.
— Можно подумать, на институте свет клином сошелся. Прекрасно люди живут и без диплома.
— Я сама так думаю. Но отец говорит, что высшее образование нужно не ради диплома.
— А ради чего? Специальность можно получить, и не оканчивая вуза.
— Нет, он говорит: ради мировоззрения. Что с высшим образованием у человека одно мировоззрение, а без высшего другое. Ниже. Понимаешь, это уже другой человек. Мозги другие.
— Интересно твой предок рассуждает. Что же станет со страной, если все будут стремиться только в вузы? А кто будет рабочим, крестьянином? Если все захотят получить высшее.
— Я тоже об этом его спросила. А он, знаешь, что ответил? Что наша страна тогда бы так рванула — ту же Японию догнали бы и обогнали. Там ведь высшее почти у всех.
— А ты представляешь, сколько нужно денег, чтобы всем дать высшее? А кто в армии служить будет? Нет, в нашей стране это невозможно.
— Я понимаю, что невозможно. Но мне поступать придется. Да я и сама хочу.
— А куда? Небось, на филфак? С твоим талантом только туда и дорога.
— Нет, я хочу со всеми нашими на информатику в Политех. У нас туда почти весь класс идет.
— Смотри, и я туда же собрался. Значит, вместе учиться будем. Вот красота!
— Ты сначала поступи. Там знаешь, какой конкурс!
— Ха! Да я же победитель олимпиады по программированию. Я пройду вне всяких конкурсов. Меня там вся кафедра информатики знает. Нет, конечно, экзамены я сдавать буду. Но математика для меня — не проблема, да и остальные предметы тоже. Пару я в любом случае не получу, а с остальными оценками меня возьмут. Мариночка, мы уже полчаса болтаем. Может, выйдешь? Погуляем хоть немного, а?
— Дима, извини, не могу. Посмотри в окно — уже темно. Нет, не уговаривай меня. Давай — до субботы. На том же месте часов в пять вечера. Хорошо?
— Ну, ладно, — со вздохом согласился Дима. Да, эта девочка не так проста, как он думал. Умница и характер сильный. Он ей безусловно небезразличен, иначе бы она просто отказалась встречаться. Но какая выдержка! Что ж, придется ждать субботы. Хотя можно перехватить ее по дороге из школы. Нет, не стоит этого делать — еще решит, что он за ней бегает. А это лишнее.
А Маринка, положив трубку, еще минут пятнадцать сидела на диване, счастливо улыбаясь. Приходила в себя. Правда, со стороны ее улыбка выглядела, наверно, по-идиотски, потому что отец, как-то странно посмотрев на нее, спросил:
— Миллион выиграла? Или в институт без экзаменов взяли? Ты бы видела себя со стороны — у тебя выражение, как у дауна. Есть такие больные. На головку.
Подумаешь, миллион! Да она в сто раз больше выиграла! Она ему нравится, нравится, нравится! Да разве родители это поймут?
Продолжая сиять, она снова придвинула к себе задачник. Но если раньше до нее доходил хотя бы смысл задачи, то теперь она не понимала ни бельмеса.
Позвоню Гене, — подумала она, — может, он их уже решил. Кому не везет в любви, везет в учебе.
Но, услышав его голос, она не утерпела. Какие там задачи, когда такие новости!
— Гена, он позвонил! Полчаса уговаривал меня встретиться. Прямо умолял! — захлебываясь от восторга, сообщила она. — Но я стерпела, отложила до субботы. Ты рад?
— Безумно, — грустно согласился Гена. — Нет, правда, Маринка, я очень рад за тебя. Ты только не прыгай при нем до потолка. Сдерживай свои эмоции. Пусть добивается и дальше твоей благосклонности. Знаешь, что труднее достается, то больше ценится.
— Ты прав, конечно. Буду стараться. Но это так трудно! Когда я о нем думаю, у меня внутри как будто светлячок загорается. Ты чего молчишь?
— Завидую.
— Да, я сама себе завидую. Ну, как там Ленка?
— Влезла в свой компьютер — один хвост торчит.
— А та подергай.
— Я подергал, а она огрызается. Не подступишься. Хоть бы он сломался поскорее. Не хвост — компьютер.
— Гена, ты в задачах по физике педришь? На пружинный маятник? До меня что-то они никак не доходят.
— Да чего там педрить? Выучи формулы и все. Там же все задачи в одно действие.
— Ха! Если бы в одно. Помнишь задачу, где в шар пуля попадает. Какой-то дурак в него стрелять вздумал, а ты — решай.
— Да, милая, здесь, кроме формул, еще и законы сохранения знать нужно. Физика не предмет, а образ жизни. Не забывай, тебе ее в институт сдавать. Так что — учи!
— Законы сохранения! Придумали же такое. Лучше бы открыли закон сохранения любви. Он куда нужнее. А заодно, и закон взаимности.
— Тогда сразу еще и закон предохранения надо открывать. Для вас. Чтобы не залетали, куда не надо. Кстати, закон взаимности есть. В геометрической оптике. На уроках надо слушать, а не мечтать о высоком блондине.
— Генка, ну ты — нахал!
— А ты хочешь сразу все — и влюбиться, и учиться? Ладно, извини, я пошутил. Не сердись.
— Гена, мне ничего в голову не лезет. Просто, не знаю, что делать. И отец все время издевается. Ты не придешь ко мне? Я тебя пирогом угощу с яблоками — мы с мамой вчера испекли. А ты мне задачки объяснишь.
— Ладно, сейчас приду. Ставь чайник.
В ожидании его прихода Маринка постелила салфетку, поставила на нее тарелку с огромным куском пирога и чашку кофе. Он сразу откусил полкуска и с набитым ртом принялся ей объяснять. Понять что-либо из его объяснения было невозможно.
— Ты сначала прожуй, а потом говори! — рассердилась Маринка. — Ничего понять нельзя, сплошное жужжание.
— Ижвини, пирог очень вкушный, — виновато заметил Гена, прожевывая. — А кто это под дверью шаркает?
— Папа, интима не будет! — крикнула Маринка. — Гена мне задачи объяснит — и все.
— Ты у меня дождешься ремня, — послышалось из-за двери. — Совсем обнаглела!
Но шарканье прекратилось.
— Следит за мной, как рысь за ланью, — пожаловалась она, — никого пригласить нельзя. Сразу под дверью туда-сюда, туда-сюда.
— А чего он не на работе?
— Да какая сейчас работа? Ты посмотри на часы. Правда, он и днем дома. Никак не устроится. Везде одни обещания.
Маринкин отец недавно уволился в запас и подыскивал подходящую работу. Но пока не получалось. А может, не слишком и стремился. Полковничья пенсия его была, конечно, маловата, но за копейки вкалывать тоже не хотелось. Да и за дочкой надо приглядывать ; хотя бы до поступления в вуз. Они теперь такие... скороспелые. Ишь, какого долговязого привела — задачки он ей объясняет. Знаем мы эти задачки.
— Да это же Геннадий, Ольгиной дочки ухажер, — успокоила его жена, — у нашей другой кавалер. Я ее с ним видела. Красавец! Только она его еще в дом не водила.
— Я скоро их всех с лестницы спускать буду! — вскипел отец. — У девки выпускной класс, уйма экзаменов впереди. Не до кавалеров тут! Хоть бы ты ей внушила.
— Митя, да ты что? Девушке шестнадцать лет. У меня в ее годы одни парни были на уме ; а она тебе пятерки да четверки носит. Чего ты к ней цепляешься?
— Вот погоди, принесет она в подоле — будут тебе пятерки да четверки. Ишь, закрылись. Задачки решать можно и с открытой дверью.
— Может, им посекретничать надо? А ты все по дверью торчишь. Оставь их в покое. Принесет — вырастим. Неужто внука не хочешь? Или внучку. А, старый?
— Какой я тебе старый? Болтаешь невесть что. Отрежь и мне пирога, что ли. Чавкает этот долговязый — аж сюда слышно.
На контрольной Маринка из десяти задач восемь решила сама — сказались Генины объяснения — а последние две содрала со шпоры, которую он ей передал — у него оказался такой же вариант. Гена тоже все решил задолго до звонка, но работу не сдавал, ждал, когда сидевшая рядом Леночка справится со своей. А она все ковырялась с последней задачкой про мальчика на качелях. Та никак не получалась.
— Да примени ты закон сохранения энергии, — прошептал Гена, — зачем ты с этими производными связалась? Давай я решу.
— Гена, ты сделал свое задание? — Лена сердито посмотрела на него. — Тогда иди, гуляй. Я сама справлюсь.
— Ну-ну, решай. Получишь трояк, тогда не жалуйся.
Гена резко встал, сдал работу и вышел из класса.
Хочет показать, что больше в его услугах не нуждается. Почему? Он, вроде, не слишком ей последнее время докучал. Раньше, если он день-два не позвонит, сама звонила — спрашивала, все ли дома в порядке, не случилось ли чего. А теперь ее даже близнецы не интересуют. Совсем от рук отбилась.
Он инстинктивно чувствовал, что все дело в том поцелуе ; и в его желании дальнейшего сближения. Она давала ему понять, что против, но он этого понимать никак не хотел. Точнее, умом он понимал, но все в нем противилось этому. Может, у нее кто появился? Да нет, не похоже. Но тогда — не каменная же она, в конце концов.
Хорошо хоть на уроках сидит с ним по-прежнему за одним столом, не отсаживается. Можно, скосив глаз, потихоньку любоваться ее профилем. Правда, даже в этом невинном удовольствии она ему стала отказывать. Подожмет губки и пальцем в тетрадь тычет. Мол, хватит пялиться, займись делом.
И матери ее не пожалуешься, как прежде. — Насильно мил не будешь, — вот что она скажет теперь. И будет права.
Только ему от этой правоты не легче. Нет, надо некоторое время держаться от нее подальше. Не тащиться рядом по дороге из школы, а идти в отдалении, лишь бы к ней никто не цеплялся. И дома пару дней не докучать. Может, соскучится. Или хотя бы потеряет бдительность, расслабится. И надо собрать денег да записаться на компьютерные курсы, чтобы хоть немного догнать ее ; иначе им скоро вообще не о чем будет говорить.
А Маринка, чем ближе становилась суббота, тем сильнее волновалась. Какая будет погода? Что она наденет? Вроде, в брюках и куртке неудобно на свидание идти. Ах, какое она недавно видела пальто из искусственной замши! С такой красивой отделкой под кожу. Длинное, с пояском и роскошными пуговицами. То, что надо. Но цена!
Так что же надеть? В старое пальто она уже не влезает. Куртку и юбку? Фи, как некрасиво. Да, проблема!
И тут мать будто прочла ее мысли:
— Дочка, холодно становится. Надо бы тебе новое пальто купить — старое уже никуда не годится. Ты бы присмотрела, что по душе.
— Мам, я присмотрела. Только оно ужасно дорогое. Но такое красивое!
— Ну сколько?
Когда Маринка назвала цену, мать даже охнула. Но тут же сказала:
— Ну, что ж. Ты уже заневестилась — тебе одеваться надо. Добавлю из денег, что отцу на костюм откладывала. Походит в старом, может, быстрее на работу устроится. Беги, купи, пока не продали.
Так у Маринки появилось новое пальто. Когда она надела его и сапожки на каблучках, купленные весной, да покрутилась перед зеркалом, даже отец одобрительно крякнул. Хороша, ничего не скажешь!
Наконец, пришла суббота. С утра зарядил нудный дождь и похоже надолго. Но и он не испортил Маринке настроения. Весь день она летала, как на крыльях. Даже Гена упрекнул:
— Не светись. Не показывай, что ты счастлива — сглазят. Веди себя, как будто ничего особенного не происходит.
Гена прав, — думала Маринка, наряжаясь. Она постаралась спрятать рвущуюся из нее радость поглубже и с равнодушным видом вышла из дому. По дороге в парк она изо всех сил старалась идти помедленнее, чтобы прийти позже него. Но ноги сами так и несли ее.
Дима пришел задолго до назначенного времени. По мере приближения стрелки часов к пяти он все сильнее волновался. Придет или не придет? Она так безразлично разговаривала с ним по телефону. Вдруг у нее уже кто-то есть.
Он стоял под зонтом, держа в руке темно-красную розу на длинной ножке, купленную у входа в парк. Дождь усилился, и аллеи парка опустели. Он посмотрел на часы. Пять. А ее нет. Наверно, не придет, дождя испугается.
Он собрался позвонить, как вдруг увидел ее. Она неспешно шла под красным зонтом в роскошном длинном пальто — такая тоненькая, румяная, необыкновенно хорошенькая. Он протянул ей розу и, целуя в ладошку, заглянул в глаза. И сразу почувствовал ее волнение, а почувствовав его, успокоился. Она взволнована, значит, ждала этой встречи не меньше него. Значит, он ей небезразличен, очень даже небезразличен. И никого другого у нее нет. Какое счастье!
Он взял ее под руку, и, прижав к себе, спросил:
— Что Мариночка предпочитает: прогулку под этим уютным дождиком или, может, посидим в сказочном кафе "Золотой колос"? Там сегодня почти никого — я заглядывал.
— Пойдем на нашу скамейку, — предложила Маринка.
— Прекрасная идея! Но она же мокрая. Не идея — скамейка.
— Ну и что? У меня два больших целлофановых кулька есть — постелим. А под зонтиками не промокнем.
— Что ж, раз так — пошли.
Они спустились вниз. Листья с деревьев уже почти облетели и золотым мокрым ковром лежали на земле. Кругом не было ни души. Они постелили Маринкины кульки и сели, сдвинув зонты. Так они сидели некоторое время молча, слушая шум дождя и наслаждаясь тишиной и уединением.
Наверно, это самые прекрасные минуты в моей жизни, — думала Маринка. Интересно, есть ли кто-нибудь на свете счастливей меня? Как хорошо с ним просто сидеть и молчать.
Если я ее сегодня не поцелую, — думал Дима, — буду последним дураком. Но не сейчас. Сейчас мы немного поболтаем. Пусть расскажет, чем занималась эту неделю: какие успехи в школе, что нового написала. Девушки любят, когда интересуются их делами.
— Мариночка, я всю неделю о тебе думал, — начал он, и это было правдой. — Утром встаю и говорю мысленно: “Доброе утро, Мариночка! Удачного дня”. Вечером ложусь и думаю: “Спокойной ночи, дорогая! Счастливых снов” Как ты считаешь, что бы это значило?
Что ему ответить? Ждет, что я сейчас растаю. Только без глупостей! — подумала Маринка, замирая от счастья. А что бы посоветовал Гена? Он бы сказал: преувеличивает.
— Я думаю, ты преувеличиваешь, — ответила она, погрузив нос в розу и опустив глаза, чтобы они не выдали ее радости.
Да, эта девочка не похожа на остальных. С ней надо держать ухо востро. И Дима решил переменить тему.
— Ну как зачеты? Все посдавала?
— Спасибо, хорошо. Даже лучше, чем ожидала. Физичка пятерку в четверти поставила. Теперь надо жать, чтобы было пять в аттестате. В прошлом году у меня даже трояки случались. Спасибо Гене! — мысленно поблагодарила она друга. Если бы не он, не видать мне этой пятерки, как своих ушей без зеркала. Но теперь все! Буду учить, как проклятая.
А Дашенька стала бы клясться: “Ничего не могла учить, все время о тебе мечтала!”, — подумал Дима.
— А обо мне вспоминала? — прямо спросил он и замер. Что она ответит? А главное, каким тоном. Жаль, нельзя заглянуть ей в глаза ; сидит, опустив реснички. Скромница. Ничего — он в них сегодня еще заглянет.
— Держись! — приказала себе Маринка. — Не растекайся по паркету, как сказал бы Гена.
— Конечно, вспоминала, — сдержанно ответила она, стараясь не смотреть на него. — Ты же звонил. Ну как, выбрал что-нибудь из моих тетрадок?
— Выбрал. Там есть детское стихотворение "Песенка про щенка" — ну, просто, отличное. Само поется. И еще несколько. Сейчас мелодии подбираю.
— О, про щенка мы еще в детском саду пели. На фестивале детской песни. Я сама тогда мелодию придумала. Даже приз получили — пять коробок конфет. Мы ими тогда объелись. И по телевизору нас показывали.
Она вспомнила, как все восхищались Леночкой, — какая она была красивая на экране. И как ей, Маринке, было обидно, ведь песню сочинила она, а не Ленка.
— А новые стихи написала?
— Всего одно. Некогда было. Может, на каникулах сочинятся.
— А как ты их сочиняешь? Долго думаешь или сразу? Я, когда начинаю подбирать рифму, думаю-думаю, и иногда ничего на ум не приходит. Беру первую попавшуюся. Из-за этого песни такие корявые получаются.
— Нет, у меня иначе. Иногда совсем не пишется — даже боюсь, что больше уже и не сочиню ничего. А потом вдруг как нахлынет! Помнишь, как у Пушкина: "минута и стихи свободно потекут". Именно так — свободно. Хватаю, что под руку попадется, и пишу, пишу. Почти ничего потом переделывать не приходится. Одно ; два слова, и все.
— Да, у тебя талант. Зря ты не идешь на литфак. Погубишь его, потом пожалеешь. Программистов много, а хороших поэтов — раз-два и обчелся.
— А жить как? Кто сейчас поэзию покупает? Нет, надо специальность получить ; которая прокормить сможет. А стихи и так можно сочинять, между делом. Пушкин вон литфака не кончал, а стал великим поэтом.
— Тут, я думаю, ты не права. Во-первых, Александр Сергеевич получил великолепное, по тем временам, гуманитарное образование. Во-вторых, литфак дал бы тебе знания, которые ты сама нигде не получишь. Как твой отец говорит: ты бы стала на ступеньку выше именно в творчестве. Лучше бы писала и тематика твоих стихов расширилась. Но решать, конечно, тебе.
— Нет, Дима, я пойду в Политех. Стихи не моя профессия. Буду писать ради собственного удовольствия. Может, повезет — книжку издам. Когда-нибудь. Пусть люди читают. Если повезет.
— Жаль! Ну прочти мне стихотворение, что на этой неделе написала. О чем оно?
— Оно о людях, которые, когда были молоды, дружили, любили друг друга, а потом поссорились и расстались. И она представляет себе их встречу через много лет. Вот послушай:

— Когда-нибудь мы станем старше вдвое.
Пройдут года. Промчится много лет.
И может быть, мы встретимся с тобою.
Узнаем мы друг друга? Или нет?

Наверно, да. Ты станешь взрослым дядей.
И в жизни каждый свой отыщет путь.
Мы встретимся. И, друг на друга глядя,
Мы вспомним то, что больше не вернуть.

— Стоп! — остановил ее Дима. — Больше не читай. Не хочу, чтобы у нас с тобой так было. Это слишком грустные стихи. Дочитаешь их когда-нибудь в другой раз.
Они опять помолчали. Каждый думал о своем.
Дождь усилился, и стало быстро темнеть.
— Пойдем, Мариночка, в кафе, — встал Дима, — что-то холодно стало. Да и сыро. Как бы ты не простудилась. Выпьем по чашечке кофе с пирожным.
— Только недолго, — согласилась Маринка, — отец не любит, когда я поздно возвращаюсь. А для него темно, значит, поздно.
— Всего только половина седьмого. Часа полтора у нас еще есть?
— Ну часик.
Они пошли в кафе, посидели там, потом медленно прошлись в полном одиночестве по аллеям парка. Дождь лил, как из ведра. Маринка представила тревогу родителей, поглядывающих на темные, залитые струями дождя окна, и заторопилась домой.
Они дошли до середины двора и остановились под старым кленом. Фонарь у их подъезда не горел — лампочку опять разбили мальчишки. Они регулярно разбивали ее и почему-то не трогали у соседнего, где жили Гена и Лена. Там сияла "кобра", да так ярко, что освещала весь двор.
Дождь ненадолго перестал. Они сложили зонты.
Он взглянул на ее напряженное лицо и притянул за поясок к себе. Она стояла, бессильно опустив руки и глядя на него испуганными глазами. Он обнял ее и коснулся губами ее сжатых губ.
Совсем девочка! — подумал Дима. Даже нецелованная. Как приятно!
— Мариночка, а зачем же поджимать губки? — спросил он, любуясь ее смятением. — Я же именно их поцеловать хочу. И зажмуриваться не обязательно — это совсем не страшно. Ну-ка, давай еще раз попробуем.
Он снова притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы, которые она теперь перестала прятать. Но, заглянув ей в глаза, увидел, что они полны слез.
— Мариночка, а почему эти самые прекрасные в мире глазки вот-вот заплачут? Тебе неприятно? Тогда скажи — я не буду.
Он ужасно расстроился. До того, что чуть сам не заплакал. Как ее понимать? Думал, она будет рада.
— Дима, ты меня любишь? — дрожащим голосом спросила Маринка.
— Конечно, люблю! — уверенно воскликнул он. — А почему ты спрашиваешь?
— Я думала: сначала в любви объясняются, а только потом целуют, — не глядя на него, прошептала она. — А у нас все наоборот.
— Так вот в чем дело! Но разве поцелуй не означает признание в любви? Я люблю тебя, очень люблю — не сомневайся! — У Димы, просто, камень с души свалился. Значит, она все же влюблена, как он и думал.
— Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю! — повторял он, целуя ее в мокрые щеки, нос, губы, лоб. — Не плачь, пожалуйста, все будет так, как ты захочешь. Мы всегда будем вместе!
И тогда она сама, привстав на цыпочки, обняла его и, вытянув губы, неумело поцеловала. Потом он ее. Потом снова она. Потом они обнялись и долго стояли, наслаждаясь этими чудесными мгновеньями. Расставаться не хотелось никак.
Наконец, Маринка опомнилась. Подняла голову и с ужасом увидела в освещенном кухонном окне силуэт отца.
— Все, Дима, сейчас он меня убьет, — пробормотала она. Губы не слушались ее, так нацеловалась. — Димочка, я побегу, ладно? Созвонимся.
И, высвободившись из его объятий, она понеслась наверх. Дверь открыла мать. Не говоря ни слова, она ушла на кухню. С видом, не сулившим ничего хорошего, в коридор вышел отец.
— Кто он? — грозно спросил отец, и у Маринки от страха подкосились коленки. Он все видел. Что сейчас будет! Точно убьет.
Ну и пусть! Она вдруг разозлилась. В конце концов, ей семнадцатый год. Она уже не маленькая девочка, которую ставят в угол. Она влюблена и имеет на это право.
— Мой знакомый. Из сорок седьмой школы. А что? — с вызовом спросила она.
— Как его зовут? И кто его родители?
— Дмитрий Рокотов. Папа полковник, как ты. Только еще не в отставке. Мама завуч в его школе. И я его люблю — так и знай.
— А не рано ты начала этим заниматься? Может, сначала хоть в институт поступишь?
— Ничем таким я не занимаюсь! — У Маринки от возмущения на щеках выступили красные пятна. — И в институт поступлю, можешь не сомневаться. Он, кстати, тоже туда собирается. Лучший программист среди старшеклассников города. Победитель олимпиады, между прочим.
— Митя, иди сюда, — позвала мать из кухни. — Оставь ее в покое. Раздевайся, дочка, небось, вся промокла.
— Ничего я не промокла, я же с зонтом.
Маринка разделась, прошла в свою комнату и выглянула в окно. Он стоял на том же месте и, задрав голову, смотрел на ее окна. Счастливо засмеявшись, Маринка постучала в стекло и помахала ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй и только тогда пошлепал по лужам к воротам. В душе у него все пело.
Господи, как хорошо! — думал Дима. — Какая чудесная девушка! Чистая, как росинка. Повезло мне. Теперь такая девушка редкость. Буду с ней встречаться. А потом, может, и женюсь. Надо ее с мамой познакомить — она в людях разбирается, как никто другой. Если одобрит, точно женюсь. Года через три. Или два.
А у Маринки зазвонил телефон.
— Мой совет: до обрученья не целуй его, — голосом Мефистофеля пропел Гена. — Ну как ты? Вся в процессе?
— Подглядывал? — взмутилась Маринка. — Как не стыдно!
— Зачем подглядывать? Я любовался открыто. Вы же стояли, как на сцене. А все жильцы — как на галерке. Сплошной театр! Ну давай, рассказывай.
— Гена, все замечательно! Он мне в любви объяснился. Представляешь?
— Сам объяснился? Как это было?
— Ну, он меня поцеловал... а я спросила: “Ты меня любишь?” А он сказал: “Ну конечно, люблю, очень люблю!” И еще повторил: “Люблю, люблю, люблю!”
— Значит, напросилась.
— Гена, ну зачем ты так? Все настроение испортил. Почему напросилась? Я же его за язык не тянула. Он говорит: раз целую, значит, люблю.
— Ничего это не значит. Целовать это одно, а любить — совсем другое. Мало ли кто кого целует.
— А ну тебя! Тебе просто завидно — вот что я тебе скажу. Он меня любит — я в этом уверена. Ты бы видел, какое у него было счастливое лицо.
— А он тебя не спросил, любишь ли ты его?
— Нет, а зачем? Это же и так видно.
— Все равно, плохо, что не спросил. Лучше, если он будет хоть чуть-чуть в этом сомневаться.
— Вот уж чего-чего, а притворяться я не умею. Ну тебя! Не хочу больше слушать.
И она положила трубку.