Подарок судьбы

Двойные двери больницы распахнулись, выпуская на заснеженную улицу мужчину. Взлохмаченные волосы с прячущейся сединой, горящий взгляд и отсутствующее выражение лица выдавали перенесённое потрясение. Он потоптался на крыльце, засунул руку в карман распахнутого пальто, потом снова вынул и непонимающе уставился на пустую ладонь.

Его звали Глеб Викторович. Вчера он отвёз сюда самого близкого человека, свою супругу. Мария Александровна банально поскользнулась, упала и сильно ударилась головой о ледяную землю. По дороге в больницу потеряла сознание и больше не приходила в себя. Его не пустили к ней, объяснив, что сделают всё от них зависящее, и чтобы он ехал домой. А как он мог уехать? Как он мог оставить её здесь, без него? Он даже растерялся и сел на скамеечку возле поста медсестры, которая сначала недобро косилась на него, затем сказала ледяным голосом:

- Вы бы ехали домой пока, нечего тут высиживать. Всё равно вас не пустят, а тут вы только мешать будете.

Он посмотрел в её круглое, злое лицо и вздохнул. Увидев его блестящие глаза, медсестра смягчилась.

- Поезжайте, отдохните, - уже другим тоном сказала она, - потом позвоните. Вам скажут, когда удобно будет навестить вашу жену.

И вот он стоит на крыльце больницы и совершенно не знает, что делать. Как-будто руки связали, ноги сковали, запретили дышать.
Не замечая ледяного ветра и колючего снега, Глеб Викторович медленно побрёл в сторону остановки. В голове крутились обрывки жизни, такой, казалось, долгой и вымученной. Но всё это было до появления в ней Марии Александровны. Его Марусеньки, как он ласково её величал. Она пришла плавно, словно фея, оживила его, научила прощать, научила жить.
Стоя под порывами ветра, Глеб Викторович яростно выискивал в памяти все моменты, связанные с Марией Александровной, словно это могло помочь легче перенести это чувство беспомощности и совершенной бесполезности.

Они знакомы были всю жизнь. Вот всю жизнь знали о существовании друг друга, но полжизни потратили на других. Об этом думать не хотелось.
Они были добрыми приятелями. Общались от случая к случаю, жили каждый своими силами. Когда она выходила замуж, гуляла вся деревня. Это была шикарная свадьба, весёлая и смелая. Невеста была хороша, жених был пьян.

Через пару лет женился и Глеб, выбрав в супруги красавицу из соседнего посёлка. Гуляли снова всей деревней, жарко отплясывая, запевая и хохоча.
Шли годы. У Глеба подрастали двое мальчишек, у Марии дочка. Жили, как все, ничем не выделялись, так же по случаю общались.
А потом жена Глеба "вильнула" на сторону, забрала детей и уехала с новым благоверным в неизвестном направлении. Адрес потом, правда, выслала, чтобы Глеб мог отправлять алименты. Детям на тот момент было десять и двенадцать лет.
Сыновья с отцом общаться отказывались. Глеб подозревал, что бывшая супруга тут приложила руку, но выяснять ничего не стал. Жил один, обозлившись на весь мир. Редко выходил на улицу, ни с кем не общался.
Изредка к нему заходил сосед Митрич, по паспорту Дмитрий Савельевич, на чашку чая. Проведать, новости последние рассказать. Это был сильный мужик, с огромными руками, густой бородой и добрым сердцем. Глеб не привечал особо, но и не выгонял. Ему не мешала болтовня соседа, скорей убаюкивала.
От Митрича он и узнал, что Мария живёт одна. Муж захаживал к соседке, потом и вовсе переселился к ней. Мария стойко перенесла унижение, хотя и всё на виду, было трудно. Все жалели её, но за спиной шушукались, отчего Мария тоже стала почти затворницей.

- А дочка, поди ж ты, - не унимался Митрич, - уехала в большой город, к бабке, к матери отца своего, так сказать. Там и в школу ходит. А что Марийка? Ей и слова никто не дал сказать. Тихая она, безответная.
Митрич вздохнул и уставился в пустую чашку. Глеб молча подлил ему чаю, подвинул сахар. Потом посмотрел в окно и спросил:

- Что ж муж-то? Зачем так? Неужто повод дала?

Митрич вытаращил глаза и замахал руками.

- Что ты, что ты, побойся Бога, Глеб, - возмутился он, не забывая помешивать сахар в чае, - она восхитительная женщина, чистая. Ромка, гад, позарился на юное тело, да жизнь беззаботную, не оценил покорность Марийки. Да, не оценил.

Глеб скорбно отпил из чашки, прикрыв глаза. Н-да, вот и его никто не оценил. Живёт тут один, даже сыновья родные не вспоминают. Только Митрич и заходит, болтовнёй своей развлекает.

А потом Глеб и Мария встретились у реки. Случайно вышло. Глеб любил летними вечерами посидеть у воды, слушая лёгкие шаги подступающей ночи. А Мария в тот вечер пришла к реке просто так, гуляла в одиночестве, блуждая в своих мыслях.
К удивлению обоих, эта встреча их порадовала. Они тогда очень долго разговаривали, словно боялись, что больше такой возможности не будет.
С того дня они каждый вечер приходили к реке, делясь скудными событиями за день и рассуждая о жизни.

А потом пришла осень, приведя холода. Встречи прекратились. Глеб изнывал от тоски по голосу Марии, её смеху, улыбке. С тех пор, как ушла жена, он не мог вообще переносить женское общество, а с Марией ему было легко.

- Всё перемелется, утрётся и развеется, - любила говорить она, заворожённо глядя на рябь воды в реке, - а нам и порции счастья хватит.

И Глеб верил ей, настолько тепло и ободряюще звучали её слова.

Зимой стало вообще невыносимо, хоть волком вой. Глеб решительно оделся и вышел на улицу. Зачем он шёл, он не знал, но что-то его просто тащило в сторону дома Марии. Он не знал, как она отреагирует на его визит, боялся насмешек и холода, но упрямо шёл, оставляя следы на нетронутом снегу. Ветер напевал на ухо, бросая лёгкие хлопья снежинок ему в лицо, а ноги делали шаг за шагом, приближая к заветной цели.

Подошёл к забору, зашёл за калитку. Снег не чищен, следов никаких нет. Значит, дома. Стало радостно, и Глеб бодро подошёл к крыльцу. Постучал, приложив ухо к холодной двери. Тишина. Неужто никого нет? Глеб помялся с ноги на ногу и, мгновенно ссутулившись, повернулся, чтобы уйти. Но тут дверь за спиной жалобно скрипнула. Глеб резко обернулся. Марийка стояла на пороге, кутаясь в огромный шерстяной платок.

- Глеб? Что-то случилось? – тихо спросила она.

Он молча смотрел на неё. Разве что-то должно случиться, чтобы он захотел к ней прийти? Разве он не может просто захотеть увидеться? Или она даже мысли не допускает, что к ней можно наведаться без видимого повода? Чёрт знает что!
Глеб решительно шагнул к ней. Она отступила, давая пройти. Ни слова, ни жеста. Никак не дала понять, что рада ему, а он так надеялся. Вот дурак, возомнил себе там что-то, а теперь не знает, что сказать, сделать.
Мария зашуршала по кухоньке, ставя на печку чайник, доставая и нарезая хлеб, открывая пачку с печеньем. И всё молча, как-то удручённо. Глеб почувствовал себя лишним. Стало горько, отчего-то обидно. Он сдёрнул с головы шапку, и теперь мял её, не зная, чем занять руки.

- Ты присаживайся, Глеб, чаю попьём. Расскажешь, что привело тебя ко мне так внезапно, - сказала Мария, глядя на него большими, ясными глазами.

Он сел, сложив руки на коленях. Молчал. Ждал, пока она разольёт чай, присядет на противоположный стул. Ему расхотелось разговаривать, не чувствуя отдачи. Мария была такой далёкой, казалась неприступной. Растеряешься тут.
Они неторопливо пили чай, думая, каждый о своём. Тишина прерывалась тиканьем часов и шуршанием рукавов о клеёнку на столе, постеленную поверх белоснежной скатерти. Становилось тягостно, и Глеб не выдержал. Встав из-за стола, он нахлобучил измятую шапку на голову и чуть склонился.

- Спасибо, хозяюшка, - произнёс он, - пойду я, дела, стало быть, ждут.
Мария отодвинула чашку. Рука дрогнула, задев край блюдца. Глаза огромные и влажные. Смотрит.

- Так уж дела, Глеб Викторович, - тихо сказала она, заворачивая край скатерти в трубочку. – Ну да, ну да.

Глеб вскинулся. Сарказм? Или послышалось. Он что-то не так сделал? Сказал? Почему такой тон?

- Дела, Мария Александровна, вот уж странность. Или вы против? – Глеб снова сдёрнул шапку с головы, нещадно сжимая её в огромных ладонях.

- Нет, что вы, как я могу? – вполголоса проговорила она, продолжая теребить край скатерти. – Идите, конечно, если такая необходимость.

Глеб почувствовал странную боль, которая чуть сдавила в области грудной клетки. Нет никакой необходимости! Он так разозлился на её непонятливость, что повысил голос, говоря:

- Делами заполняю пустоту вокруг моего существования, Мария Александровна, если хотите знать! Жена втоптала меня в землю, уничтожая остатки уважения к ней, к себе, ко всему! Сыновья знать меня не желают, думая, что я их никогда не любил! Они дети, мои дети, а я не могу даже обнять их, чтобы почувствовать тепло, ради которого стоит жить на этом свете! Я не стремлюсь сейчас вызвать жалость, нет, я просто излагаю простые факты моей скудной биографии. И печальный вывод напрашивается сам собой: я бесполезен на этой Земле, я никому не нужен. Но делами хорошими стараюсь хоть как-то оправдать своё существование и никчёмность!

Высказавшись, Глеб снова надел шапку, развернулся и направился к двери. Плечи его разом поникли, словно последние силы покинули его могучее тело. Скрип пола не смог заглушить слова Марии, которые она прошептала ему вслед:

- Мне нужен. Мне.

Глеб остановился, обернулся и недоверчиво посмотрел на Марию. Она молча смотрела в стену за его спиной. Показалось? Или нет.

- Что? - боясь ошибиться, спросил он.

Мария перевела взгляд на его лицо и чётко повторила:

- Ты нужен мне, Глеб. Очень нужен.

Оцепенев от неожиданности, он несколько секунд молча смотрел ей в глаза. В её взгляде ясно читалась нежность, окутавшая его замёрзшую душу, согревая, приводя в чувство. Она не лгала, не играла, не испытывала его. Она действительно нуждалась в нём.
Медленно опустившись перед ней на колени, Глеб взял её руки в свои ладони и поднёс к губам. Запах мыла и дерева опьянил его, проникая в самые потайные уголки души. Это была его женщина. Такая настоящая и тёплая. В эту самую секунду он поклялся себе, что будет беречь её, заботиться и любить. Он оценил подарок судьбы, глядя в эти глаза, которые за короткое время стали роднее всего на свете.

А теперь он понимал, что не уберёг, не уследил, прозевал. Его счастье лежит на больничной койке, окутанное проводами. Он даже думать не хотел о том, что будет с ним, если она не оправится. Она выздоровеет, обязательно, по-другому даже быть не может. Она такая ответственная, поэтому не сможет оставить его одного, не в её правилах.
Подошёл автобус, открывая двери в тепло своего нутра. Множество людей ехали по своим делам. Им было всё равно, что за стенами этой больницы лежит смысл его жизни. Они были в коконах своих собственных проблем, и стены этих коконов были толще стен этой больницы, не позволяя разглядеть вообще ничего, кроме собственных уголков тяжёлой жизни.
Дома Глеб слонялся из угла в угол, звоня в больницу каждые полчаса. В итоге, медсестра записала номер его телефона, клятвенно пообещав, что обязательно позвонит, когда можно будет приехать и увидеть жену.
Поздно вечером телефонный звонок застал Глеба у окна, где он созерцал огни фонарных столбов, предаваясь размышлениям. О сне не могло быть и речи, бесполезное занятие.
Бросившись к телефону, он, едва поднеся трубку к уху, прокричал:

- Да, я слушаю. Я слушаю вас. Можно приехать?

Сквозь шорох и треск Глеб услышал слабый голос, но такой родной и прекрасный. Мгновенно вспотев и потеряв силы, он упал в кресло, прижимая трубку к уху так сильно, словно от неё зависела его жизнь. Он отчётливо понял, что опасность миновала, словно сама судьба шептала ему голосом его любимой Марусеньки:

- Глебушка, что ж ты так кричишь? Ночь на дворе. – Послышался вздох, в котором явственно угадывалась улыбка. – Всё перемелется, утрётся и развеется, а нам и порции счастья хватит.