Протест

Я уже писал, что моя молодость пришлась на самый пик борьбы военной «короткой и аккуратной прически» с общей волосатостью молодежи. Тогда еще только-только фокстрот, который на загнивающем западе танцевали в тридцатые годы, отвоевал себе право быть разрешенным к исполнению на танцах. Это раньше так дискотеки назывались.

Но твист, шейк и буги-вуги находились все еще под запретом, не говоря уже о таком дичайшем явлении, как рок-н-ролл. На танцах у нас чаще всего играл духовой оркестр, но даже если бы там играл орган в сопровождении большого симфонического оркестра, то и это особого значения не имело бы. В моду входили мини-юбки и такие балахончики, что музыка нас интересовала меньше всего.

Правда, иногда, когда духовой оркестр исполнял танго: «Наш уголок нам никогда не тесен» или «Утомленное солнце» и на время смолкал, тут вступал лысенький, пузатенький солдатик со скрипкой, а другой, похожий на него, пел, мы все затихали, стараясь двигаться бесшумно. И сейчас, когда я вспоминаю выражения их лиц, комок подкатывает к горлу, а слеза вот-вот сорвется. Когда парни смолкали, зал взрывался громом аплодисментов. Чего на танцах обычно не бывало.

Оркестр приглашали то на похороны, то на городские мероприятия. Вот тогда вступал в дело вокально-инструментальный ансамбль под руководством нашего славного Али Бабы (Толя Буланкин). И они давали жару, совершенно вопреки идеологическим тенденциям того времени. А какая там идеология среди молодежи? Там запах дешевеньких духов, типа «Пиковая дама» мог в одну секунду победить все усилия советского идеологического аппарата, если эти духи источали свой аромат от хорошенькой семнадцатилетней девчонки.

Итак наши бедные отцы-командиры боролись с непрекращающимся ростом волос под пилотками, а замполиты и комсорги пытались нас убедить, что солдатские песни и матросская пляска гораздо лучше шейка, твиста, Высоцкого и Битлов. Может оно и так, но все хорошо в свое время. «Прощание славянки» и «Все выше» хороши для парадов, а когда ты в обнимку с девчонкой, надо что-то посовременнее.

Сколько бы мы не стриглись командиры все равно оставались недовольны. Наш, большой либерал и доброй души человек нам объяснил, что если нашу прическу накрыть пилоткой, то больше не должен был выглядывать ни один волосок. Когда это правило не соблюдалось, а оно не могло соблюдаться, он морщился, но особо не зверствовал. Другое дело в соседней роте. Там дело доходило, чуть ли не до снятия скальпа. Терпела первая рота, терпела и однажды проявила пассивный протест. Все подстриглись в точном и полном соответствии с требованиями их командира.

А теперь представьте, сидят перед вами сто двадцатилетних балбесов, и у всех на головах от волос оставлены только крошечные треугольнички, как это бывало в детском саду в пятидесятые годы. Гражданские преподаватели не могли лекции читать, так как катались от хохота. Только, бывало, успокоится лектор, напишет на доске формулу, глянет на аудиторию и падает в изнеможении на кафедру. Да и мало кто мог спокойно вынести это зрелище. В дополнение ко всему рота, чего раньше не наблюдалось, ходила по учебному корпусу строем с обнажением своих детских треугольных чубчиков. Даже генерал, память о котором для нас священна, когда первый раз увидел, прыснул в кулак. А потом собрал волю и спросил:

– Что это за цирк, тут устроили?

Потом было комсомольское собрание. Гневно осудили волосяной протест, долго искали зачинщиков и постригли всю роту наголо. Но свой дополнительный сантиметр отвоевали. До самого выпуска, нас больше лысинами не третировали.

Наша, вторая рота славилась своими музыкантами и певцами. А также пристрастием к песням Высоцкого и музыке Битлов. Что бы иметь возможность слушать своих кумиров мы скинулись по рублю и купили на роту огромный бобинный магнитофон «Днепр». Долго нам его слушать не дали. Так как идеологический аппарат счел музыку Битлов упадочнической и разлагающей. А насчет Высоцкого твердого решения в верхах еще не выработали. То он пел патриотические песни, то с явным уголовным уклоном. Поработал у нас магнитофон месяца два и командование училища совместно с политическим и особым отделами приняли решение прикрыть эту мелкобуржуазную музыкальную лавочку. Магнитофон включать запретили, для чего из него вынули предохранители.

Тогда и наша рота объявила свой протест. По всему училищу шепотом была распространена информация о готовящейся акции. В три часа дня, как раз после обеда, когда все оповещенные преподаватели и слушатели выглядывали в окна внутреннего двора, Али-Баба и Толик Ломакин вылезли по пожарной лестнице на крышу, куда им подали неблагополучный в идеологическом плане магнитофон. Обе роты стояли во дворе внизу. Толик и Али раскачали магнитофон и под громкое «Урра!» сбросили его вниз. Как ни странно, он не рассыпался на части как это ожидалось. Отскочила какая-то пластмассовая деталька и все. Магнитофон повторно подняли на крышу и еще раз сбросили. Теперь он разлетелся на куски к большой радости курсантов и всех наблюдающих это зрелище. Капитан Чунихин, который вначале просил отдать магнитофон ему, теперь радостно, но несколько преждевременно, хохотал.

Когда генералу доложили о проведенной акции, он прежде всего спросил: кто из офицеров наблюдал за этим актом вандализма. Бедный Чунихин получил на полную катушку.

Всегда новое борется со старым, молодежь отстаивает свои права. Старшее поколение своей приверженностью к устоявшимся нормам отстаивает их, тем стабилизируя плавное движение прогресса. И хоть мы были по разные стороны баррикад теперь мы с теплом и любовью вспоминаем наших командиров и начальников. Может, именно потому, что сами теперь относимся к стабилизирующему, регрессивному началу.

(с) Александр Шипицын