Цена прохлады

На пике июльской жары командование флота решило провести очередные учения. Один взгляд на раскаленный самолет порождал в мозгу картину жертвоприношения, когда в чрево медного быка язычники засовывали несчастных. Но тем хотя бы не надо было вести радиообмен и думать о тактических приемах.

Надежда на то, что в воздухе, на высоте, будет прохладнее, исчезла еще в процессе постановки задачи. Эскадрилья Обухова отрабатывала нанесение удара с подходом к цели на предельно малых высотах.

В климатических условиях, царивших на земном шаре, не предусматривалось даже недели, во время которой летать на Ту-16 было бы комфортно. Летом он раскалялся, как чрево упомянутого быка, зимой хвататься голой ладонью за металлические части не рекомендовалось – могло и прихватить, как язык пацана, лизнувшего промороженные качели. Осенью и весной зазоры между слишком жарко и слишком холодно не шире лезвия бритвы. А если и были на земном шаре крохотные участки суши, где полет на этом самолете мог доставить удовольствие, то туда Ту-16 никогда не пустили бы.

Полет летом на малых и предельно малых высотах мало чем отличался от посещения сауны. Разве тем, что в сауне необязательно ношение комбинезона и спасательного жилета. Снижение в этих условиях температуры в кабине ниже 45 градусов по Цельсию могло означать только наступление очередного ледникового периода. Истязание жарой продолжалось уже полтора часа и могло закончиться не ранее чем через два с половиной часа выходом из самолета на солнцепек и удушающую жару летнего Приморья. Это когда при плюс 35 относительная влажность ниже 95 процентов, как правило, не бывает.

– Экипаж, доложить о самочувствии, – с трудом разлепил спекшиеся губы комэск.

– КОУ – в порядке! – неожиданно бодрым голосом доложил капитан Чиполионис, начальник эскадрильских стрелков.

– Странно, – подумал комэск, – обычно корма больше всех от жары страдает.

И радист, начальник воздушных стрелков радистов эскадрильи, тоже бодро доложил:

– У радиста самочувствие в норме.

И вдруг, перейдя на крик, радист сообщил:

– В корме пожар!!!

– Что? Радист – какой пожар?

В ответ ни звука.

– КОУ, КОУ!!! Что за пожар у радиста?

Тишина. И на все последующие запросы кормы – ни звука.

– Второй штурман! Поднимись под блистер. Может, увидишь, что с кормой.

Как бы высоко ни поднялся второй штурман, как бы ни крутил головой, больше куска прицельной станции и части остекления кабины КОУ он не увидит. То, что видел второй штурман, не вселяло никаких опасений – все выглядело, как обычно:

– Никаких видимых изменений, товарищ командир.

– КОУ! Радист! КОУ! – надрывался комэск. И никакого ответа.

– Пятьсот первый, ответьте пятьсот двадцать первому, – решился он нарушить режим радиомолчания.

– Отвечаю, я пятьсот первый, – прозвучал в наушниках рокот командира полка. – Что у вас стряслось? – пятьсот первый спросил спокойным голосом, не сомневаясь, что в такой обстановке комэск зря нарушать радиомаскировку по пустякам не будет.

– Я пятьсот двадцать первый. Корма доложила, что у них пожар. После этого замолчали и на запросы не отвечают. Разрешите левым разворотом выйти из боевого порядка и срочно на вынужденную.

– До дома дотянешь?

– Думаю, что дотяну. Визуальным осмотром признаков пожара, гари и дыма не обнаружено. Но кто его знает, почему молчат?

– Левым разворотом выход из боевого порядка, возвращение на базу – разрешаю. При выяснении причин и последствий доложить мне по дальней связи.

– Выход-возвращение разрешили. Выполняю.

Обухов набрал резервный эшелон 8400 метров и менее чем через час вышел на привод своего аэродрома. Технические службы были предупреждены руководителем полетов. Когда Обухов зарулил на стоянку, там уже стояли: пожарная машина, санитарка, тягач и другие машины технического обеспечения.

Комэск выпрыгнул из своей кабины и кинулся к корме. Там, соблюдая предосторожности, давление в камерах герметизации стравить не удалось, техники открывали люк. Чувствовалось, что-то на него давит изнутри. Крышку люка при открывании поддерживали сразу четыре дородных техника. Когда ее удалось опустить до нормального открытого состояния, на них выпал совершенно голый капитан, начальник эскадрильских стрелков. С первого взгляда было ясно – капитан был мертв. Старший лейтенант, эскадрильский связист, тоже не подавал признаков жизни и тоже был полностью наг. В кабине пахло гарью и жженым волосом.

На капитане остались только форменные туфли и шлемофон. Он не был пристегнут к креслу и находился в странной позе: как будто хотел что-то раздавить носком правой ноги. Действительно, к подошве правой туфли прилип наполовину сгоревший спичечный коробок.

Старлей-радист, на котором тоже остались только ботинки и шлемофон, выглядел так, как будто по нему прошлись паяльной лампой. Кожа припухшая, обожженная и на открытых местах без единого волоска. Сгорели даже его известные всему полку усы.

Расследование причин происшествия было коротким и однозначным. Всему виной была удушающая жара. Капитан придумал, как принести себе облегчение. Он отсоединил кислородную маску и отвернул маховичок аварийной подачи кислорода на максимум. Из шланга побежал холодный кислород. На Ту-16 кислород в жидком состоянии хранится в трех КПЖ – сосудах Дюара. Сообразительный капитан засунул кислородный шланг, извергающий восхитительно-прохладный газ себе под одежду. Сколько времени он так наслаждался прохладой и комфортом, точно не известно. Но, очевидно, достаточно долго, чтобы пропитать кислородом все, что могло пропитаться, и в первую очередь хлопчатобумажные комбинезоны, свой и радиста, а также заполнить кислородом всю кормовую кабину.

Ощутив себя в недостижимом для других комфорте и прохладе, злосчатный капитан решил еще больше увеличить комфорт и удовольствие. Он решил ЗАКУРИТЬ!!!

Если в стандартной атмосфере обычная спичка создает пламя величиной 2-3 сантиметра, то в кислородной атмосфере пламя одной единственной спички может полностью заполнить весь зрительный зал Большого театра, а также все закоулки, прилегающие к нему. Когда спичка выдала такое пламя, заполнившее кормовую кабину, капитан попытался погасить его, засунув спичку обратно в коробок и наступив на него ногой. Пропитанная кислородом одежда практически взорвалась. Радист успел крикнуть: «В корме пожар!» и тут же умер от ожога легких.

Единственное, что правильно сделал капитан, – это то, что он перед своей последней попыткой в жизни закурить, завернул маховичок аварийной подачи кислорода. Будь кислорода чуть больше, кормовая кабина вместе с хвостовым оперением сгорела бы. А еще не было на свете такого Ту-16, который мог бы летать без хвоста. Что было бы со всем экипажем, пояснять нет необходимости.