Ариозо матери

Ариозо матери

Приближался очередной пролетарский советский праздник который уже в который раз все прогрессивное человечество имело ввиду… торжественно отметить. Так как институт, в котором обучался Вовка, был неотъемлемой частью всего прогрессивного человечества он тоже имел ввиду этот праздник. Более того оказалось, что и декан спортивного факультета, где Вовка приобретал навыки современных гладиаторов, тоже кое-что имел ввиду. И прежде всего он имел ввиду выполнить призыв (читай приказ) партии и правительства торжественно встретить и по возможности проводить грядущую дату.

В те доисторические времена для всех, в т.ч. и для молодежи понятие «встретить» ассоциировалось с парадами, концертами постепенно переходящими в массовые гуляния с последующей двух – трех дневной релаксацией в парилках, дачах, огородах и сточных канавах. Право выбора финальной части программы праздничных мероприятий правительство милостиво оставляло за народом. При этом ставилась важная партийная задача в едином порыве сплотить и укрепить единство партии и народа. Направление порыва не указывалось, но народу с его непомерно развитым политическим чутьем и бытовой интуицией в способности понимать невысказанное нельзя было отказать. Дословно понимая крылатое (хотя по содержанию бескрылое) выражение великого пролетарского писателя «…рожденный ползать летать не может» народ указанным писателем способом четко следовал курсом партии, т.е. не щадя живота своего стремился приземлиться и заземлиться, дабы все свое недовольство женой, соседями, обществом и, боже упаси, партией он мог свободно высказать с народной трибуны т.е. с лужи в канаве.

Из опыта предыдущих лет партийное руководство института хорошо понимало конечную цель народных масс на этих праздниках и поэтому, во избежание фальстарта, т.е. преждевременного начала питейных состязаний среди самой активной спортивной части молодежи, посчитало нужным оказать великое доверие молодым строителям коммунизма в отдельно взятом учреждении, а именно, организовать и провести праздничный концерт, о чем и поставило в известность декана факультета.

Ввиду важности, а также сложности задания скорый на руку декан лично расположился у центрального входа института. В качестве красных флажков для загона «дичи» стояли два замдекана, направляя всех попавших под руку в ближайшую аудиторию. Поспешность с которой он собирал всех кто имел несчастье появиться ему на глаза, объяснялась некоторыми проблемами, связанными с организацией праздничного концерта, состоящего, в соответствии с традициями советского реализма, из двух частей.

Собственно говоря со второй частью концерта проблем не было. Еще в древние времена знали, как ублажить толпу, вопившую «Хлеба и зрелищ!». Покруче гладиаторов и побольше крови. Что касается гладиаторов – недостатка в них не было. Как-никак физфак. Пару боксеров, каратистов на сцену и инстинкты толпы в упоении. Для разнообразия несколько гимнастов и эквилибристов. А для особливо притязательных – женщина-змея, способная удовлетворить самые требовательные и привередливые инстинкты. Проще говоря, целью второй части концерта было сбалансировать непомерное торжество идей с приземленной материальной сущностью человека.

А вот с первой, пролетарско-патриотической частью увы, были проблемы. Дело в том, что во времена развитого социализма с элементами недоразвитой экономики для таких мероприятий существовал негласный, но жесткий сценарий, который подразумевал демонстрацию торжества идей над материальными пороками людей. По традициям того времени праздничный концерт, посвященный Великой Октябрьской революции как равно и Дню Победы (понятия хотя и не взаимозаменяемые, но близкие по идее), было принято начинать с величественных и пламенных поэтических строк о торжестве коммунистических идей над всем тем, что им не соответствует и не менее торжественного хорового пения на эту же тему. И дело было не в патриотизме студентов и тем более декана. Проблема была в реализации сценария. Если с поэзией на патриотическую тематику особых проблем не было и всегда можно было найти спортсмена-отличника, способного выучить наизусть (в семье не без урода) и прочитать вслух «Стихи о советском паспорте» или что-то еще в этом роде, то создать в короткий срок дееспособный хоровой коллектив не представлялось возможным. По крайней мере так полагали здравомыслящие люди. Но у декана на этот счет было свое мнение. «Нашим спортсменам все по плечу. Не раз поднимались на пьедестал смогут подняться и на сцену».

К несчастью Вовки в этот день фортуна повернулась к нему лицом. Он никак не подозревал, что у коварной фортуны лицо декана. Еще меньше он подозревал, что у него самого есть вокальные данные. Оказалось, что есть, в чем его окончательно и бесповоротно уверил декан. Надо сказать что декан обладал большой силой убеждения (почти как Кашперовский о котором в те времена еще и не подозревали) так как сумел убедить всю наскоро собранную в зале аудиторию в наличии скрытых у присутствующих кладезей талантов и прежде всего вокальных.

Талантов набралось в зале как минимум на два хора Веревки. В качестве самого Веревки выступал небезызвестный в этих местах халтурщик и шабашник на творческой ниве некий Редько. По загадочному, лишь ему самому понятному алгоритму, он тут же произвел отсев присутствующих на не способных и способных без комплексов вскарабкаться на сцену и драть глотку. Вовка попал в число способных, хотя раньше этого за собой не замечал. Нет, глотку ему и раньше приходилось драть, но не на сцене же. Одно дело на студенческой вечеринке под поросячий визг сокурсников, другое дело тот же поросячий визг на сцене в присутствии почтенной публики. Но Редько, уверовавший в свой музыкально-педагогический талант считал, что одного его таланта на весь собравшийся сброд более чем достаточно. Этого непризнанного гения не смутила даже такая незначительная деталь, как отсутствие у хора какого-либо музыкального сопровождения (аккомпанемента).
Впрочем, глядя на это сборище Вовка тоже считал, что для них барабан слишком торжественно, а бубен не совсем уместен. Другие же инструменты не только бесполезны, но и могут помешать.

Гении отличаются от простых людей умением находить неожиданные для всех включая и себя решения. Редько его нашел. A’capella.
Ну и что, что слон всем на ухо наступил. Зато не обидно, потому что всем. В общем на том и порешили. Подбирались произведения по принципу «если падать то с коня». Первое выбранное произведение было «Ариозо матери». Нет не потому, что оно преисполнено глубокой патриотической лирикой. А потому, что спеть его надо было в четыре партии. Вовка который знал лишь одну партию и то коммунистическую, плохо себе представлял эту многопартийность и к чему это может привести. Но подозревал, что ни к чему хорошему. (Последующий жизненный опыт времен расцвета демократии еще раз укрепил его в собственном мнении о многопартийности, но это уже другая история.)
Вторым произведением был «Вечерний звон». Выбор на него пал вовсе не потому что звон призывал слушателей о много задуматься, а потому, что хору предоставлялась возможность прозвучать с лучшей, насколько это возможно, стороны. В общем прозвучать со стороны на фоне солиста. К счастью такового по чистой случайности нашли.
На третье не хватило нахальства. И времени тоже. Поэтому решили ограничиться двумя, полагая что и этого достаточно чтобы удивить народ. Забегая вперед нельзя не отметить прозорливость организаторов. Народ таки удивили. Но вернемся к дальнейшему повествованию.

Подготовка к концерту началась прямо здесь и прямо сейчас т.е., как говорится, «не отходя от кассы», так как до выступления оставались считанные дни. Из тех же соображений дефицита времени решили прежде всего сосредоточить внимание на более сложном произведении, наивно полагая, что овладев сложным не будут иметь проблем с более простым.

Вовка попал в какую-то партию место которой было по средине. По средине коллектива. Более ясного представления о своей партии Вовка не имел.
Для проведения репетиций всех «однопартийцев» собирали в отдельности от других конкурирующих партий дабы не засорять их и без того омраченное сознание инородным текстом и содержанием. Результат оказался неожиданным и, более того, положительным. Через пару дней можно было догадаться, что собравшиеся поют и даже, внимательно прислушавшись, уловить ускользающую от критиков мелодию. Так что в принципе осталось сделать следующий политический (в смысле принятия решения) шаг к объединению партий, но, как это часто случается у политиков, времени и воли для имплементации этого решения практически не осталось, как впрочем и на «Вечерний звон». Поэтому, для того, чтобы как то «сохранить лицо» если не коллектива, то декана, генеральная репетиция была назначена в день выступления часов за шесть до начала концерта, что не всех привело в восторг и породило в партийных рядах диссидентство, то бишь не явку некоторых на репетицию. Среди диссидентов оказался и некий Паша, который обладал сильным, в смысле громким, голосом и непомерно развитым самомнением.

Оказалось, что процесс объединения любых партий сложный и не продуктивный, а междупартийная конкуренция в области вокала ни к чему хорошему не приводит. Единственное что смогло объединить коллектив так это «Вечерний звон». И прежде всего своим содержанием. Уж очень содержательно звучало коллективное «бом» из молодых спортивных глоток. А так как, к концу утомительной репетиции уровень исторгаемых ими децибел явно поубавился, «бом» звучало даже более чувственно и проникновенно.
На сцене коллектив собрался в полном составе включая и диссидентов. Вовка и его партия оказались тесно зажатыми между партийными конкурентами. Более того, Вовка оказался в непосредственной близости от Паши, который принадлежал к другой партии. Эта, казалось бы незначительная деталь, оказалась для Вовки роковой. Но это потом, а пока он как все остальные хористы с напряженным как перед стартом вниманием смотрел на капельмейстера и Редька в одном лице. Лицо последнего не предвещало ничего хорошего. Однако времени для более ясного анализа своих чувств уже не было.

Вспыхнул ослепительный свет, вздрогнул занавес, вспорхнули вверх руки маэстро и грянуло «все люди спят но мать не спит сейчас и льются слезы из усталых глаз…». Рев полсотни глоток скорее всего вызывал у слушателей образы бури, урагана, смерча или другие природные катаклизмы, нежели материнские переживания. В ожидании чего-то смутного и неясного зал насторожился. Вовка тоже. И не только потому что наступал момент, когда должна была прозвучать его партия. Было еще и какое-то тоскливое предчувствие чего-то такого… . ну в общем было.

Очередной взмах руками дирижёра означал, что наступило время его (Вовкиной) партии. Вначале все было как на репетиции. Ничто так не вселяет в человека оптимизм как хорошее начало. Увы, но чаще всего оптимизм это ничем не подкрепленный вексель. Цель ясна, задачи понятны, но средства достижения подручные. Не успел он пропеть первый куплет как тут же с ужасом заметил, что незаметно для себя как последняя парламентская «тушка» переметнулся в первую партию. Однако похоже, этого предательства никто из однопартийцев не заметил, потому что в это время все они решали одну и ту же задачу. Петь или не петь. А если петь, то что и с кем? Справедливости ради следует отметить, что и в первой партии возникли серьезные шатания. В результате мучительных колебаний и раздумий мнения многих членов обеих партий изменились на противоположные. Некоторые члены первой партии стали исполнять вторую партию, а члены второй - первую. Надо сказать, что в рядах обеих партий оказались и такие, которые воспользовавшись междупартийными разборками стали вести свою, понятную только им, партию. Сами пели, сами и слушали то, что пели. Увы, слушала и изумленная аудитория.

Введение новых сил на поле боя – путь к успеху. Так наверное подумал Редько, который в очередной раз энергично взмахнул руками. А возможно это был жест отчаянья. Как бы там не было, но третья и четвертая партия решили, что пришел их черед.

Оказалось, что все то, что было раньше называется прелюдия. Прелюдия к какофонии. Тщетно пытался Вовка расслышать то, что исторгал из собственных уст. Особенно мешал ему Паша, который исторгал из глубин своего нутра в немереном количестве полновесные децибелы. Ни дать ни взять радиоглушилка «Голоса Америки». Для того, чтобы хоть самому себя услышать, а заодно понять, что он сам поет, Вовка вынужден был прибавить добрых полтора десятка децибел. Оказалось, что не только его волнует эта проблема. Соседи рядом тоже перешли к крещендо. Крик и гам из форте становились фортиссимо. Редько неистово размахивал руками, пытаясь привлечь к себе внимание хористов. Но все было безуспешно. Спустя какое-то время это неистовство стало распространятся за пределы сцены и вскоре нашло поддержку сначала на галерке, а потом стало как зараза распространятся по всему залу. Зрители, вскочив на ноги, стали размахивать руками и громко орать. Среди всей этой какофонии, вышедшей за пределы сцены и здравого смысла, временами слышалось «гип-гип ура», «браво», «брависсимо», «шайбу, шайбу» и даже «Jeszcze Polska nie zginęła». Упорное молчание хранили лишь первые ряды руководства во главе с ректором и деканом. Но, если декан, похоже был готов провалиться сквозь землю, ректор выглядел вполне невозмутимым, что слегка озадачило Вовку.

Все имеет конец и даже «Ариозо матери». Но всякий конец всегда есть началом чего-то другого. В данном случае речь идет о следующем произведении. А следующим был «Вечерний звон». Пока хохочущий зал приходил в себя, а руководство в чувство, Редько готовил хор к новому испытанию. Эх, знал бы Алябьев, что ожидает его детище!
Взмахнули руки дирижера и полилась, и заструилась в воздухе известная мелодия. Надо отдать должное солисту. Первые строки звучали проникновенно, ностальгически, как у Козловского (царство ему небесное). Цвет щек декана стал набирать естественный оттенок, плечи распрямились, глаза открылись и в них засветилась надежда.
Увы, оказалось, что у некоторых надежд есть одно мерзкое свойство – быть несбыточными. Надежда декана оказалась из этих самых.

Как только по мановению руки капельмейстера прозвучало хоровое «бом»... Да-а-а, не зря говорят «одна паршивая овца все стадо испортит». И таки испортила. На сей раз овцой оказался Паша, явившийся в последний момент перед выходом на сцену. Полагая, что его вокальное мастерство не требует унизительных репетиций, так как способно лишь в силу врожденного таланта усладить уши самого требовательного слушателя, он решил заявить об этом во весь голос. Негоже скрывать сей талант в тени всего хора. Вообразив, что сила таланта и сила голоса понятия равнозначные и взаимозаменяемые он, не мудрствуя лукаво, перекрывая душевно-ностальгическое пиано хора «бом», громыхнул набатом «бом». У всех возникло ощущение что разорвалась бомба. У декана голова втянулась в плечи, у всех остальных вытянулись шеи. У стоявшего рядом с ним Вовки от страха, что на него падет подозрение о содеянном, подкосились ноги. При этом у него почему-то возникло такое же ощущение, как если бы кто-то рядом испортил воздух, а на него невинного все подозрительно косятся. Желая хоть как-то оградить себя от подобных подозрений он поступил в соответствии с принципом «отойди и не стой во всем этом». Правда, для этого надо было потеснить соседей с противоположной стороны. Но что только не сделаешь для того, чтобы отвести от себя подобные подозрения и «сохранить свое лицо». Очевидно у других соседей Паши тоже возникли подобные мысли и ощущения, потому что и они поступили аналогичным образом. В результате вокруг последнего образовалась пустота как вокруг прокаженного.
Наличие свободного пространства вызывает опасное ощущение пьянящей свободы. И хотя Паша не был профессором Плейшнерем, но тоже маленько забылся. Вообразил себя, видите ли, солистом. После второго «бом», прозвучавшего с уст Паши как призыв к революции, зал всколыхнулся так, словно она уже произошла. Вовка по своей природе не был революционером и поэтому тихо спрятался за спиной стоящего впереди хориста, пытаясь стать незаметным. Несмотря на то, что он стоял от него на ступеньку выше это ему удалось. Декану же ниже спинки кресла деваться было некуда. А вот ректор оказался крепким орешком. Даже ухом не повел. Нет, дело не в том что это был старый коммунист, а то что просто старый. Старый и тугоухий. Слегка наклонившись вперед он с упоением вслушивался в еле слышимое звучание могучего колокола. Было похоже, что Паша сумел таки донести до его слуха всю выразительную силу этого прекрасного произведения. И когда старый коммунист увидел, как неистовствует зал довольная улыбка озарила его лицо. Очевидно было что вспомнить.