Солёная истина

Морской воздух оседал солью на моих губах, доставляя мне непонятное удовольствие. Я дышала морем, набегающими и отступающими волнами, впитывая уставшим телом всю энергию бушующей воды.
Каждый день на протяжении пятнадцати лет я прихожу сюда, чтобы насладиться чудесными мгновениями единения с природой. Это как чарующая музыка для отчаявшегося музыканта, который сложил свой талант в чехол из-под инструмента и сник, ожидая неизвестного. Словно капля влаги для пересохшего горла певчей девы и искра тепла для продрогшего цыгана. Это благодать!
Привычный шум набегающих волн нарушил звук, похожий на кашель. Я обернулась, слегка недовольная, что прервали мой молчаливый диалог с морем. В трёх шагах от меня, совсем пригнувшись к земле, стоял рыжий пёс. Его шерсть была, наверное, когда-то очень красивой, но сейчас представляла собой жалкое зрелище, как, впрочем, и сам пёс. Свалявшиеся комки на боках доставляли ему боль, слюна стекала на песок, а в глазах была такая тоска, что я сама чуть не завыла. Глядя на этого пса, я ощущала некое родство с ним. Казалось бы, но это так. В его потухшем взгляде я прочитала свою жизнь, которая была разделена поровну: до и после.
Пёс уловил моё настроение, подошёл ко мне, уткнулся влажным носом в мою ладонь и замер. Я не двинулась с места, ощущая в руке дыхание животного, которое доверилось мне. В этот момент я была не менее несчастна, чем этот рыжий пёс со свалявшейся шерстью на боках. В первый раз, наверное, за эти годы я позволила себе вспомнить то, что и так мешало мне жить. И не просто вспомнить, а даже проанализировать и попытаться уловить суть, которой не было.



1995-й год.

- Не надевай это платье, Юлька, если не хочешь быть смешной. Это ведь день рождения, а не прогулка по парку.
Я с удовольствием рассматривала себя в зеркале. Платье удивительно мне шло, о чём я не преминула сказать Катьке, моей лучшей подруге:

- Не говори ерунды, я отлично выгляжу.

Катя пожала плечами и отвернулась. Ну, конечно, сегодня же я королева бала, а не она. Хм, мне ведь двадцать пять лет! Я молода, красива, амбициозна и неприлично свободна. А Катька глубоко замужем, растит двухгодовалого ребёнка и просто увязла в быту. Оттого циничные реплики про прогулки в парке, а так - обычная женская зависть.
Я улыбнулась своему отражению и навела последний штрих губной помадой. Готово! Я иду покорять свободные сердца. И не свободные тоже, чего уж там. Как говорится, любви много не бывает.

В тот вечер мы знатно повеселились. Не сказать, чтобы я была пьяна от выпитого вина, но кружило меня от внимания к моей персоне. Танцы. О, это музыка для тела и души. Как я двигалась, уму непостижимо. Блеск! Только вот за всем этим круговоротом не заметила, как уцепилась за Вовку, друга детства и, по совместительству, мужа Катьки, моей лучшей подруги. Это был пассаж, как говорят французы, вот такая вот история.
Закрутилось с Вовкой так сильно, что я сама растерялась. Это ведь не входило в мои планы, но у жизни, видимо, свой сценарий. Про Катьку я тогда начисто забыла, про их с Вовкой ребёнка тоже не вспомнила. Вовка, кстати, тоже не особо волновался за моральные принципы, когда говорил мне страстные слова о любви и вечности. Я плыла в его руках, не думая ни о чём. И лишь через несколько дней нашей совместной эйфории я решилась спросить о Кате.

- Она ничего не знает, - уверенно сказал Вовка, нежно прижимая меня к себе. – Я ещё не придумал, как ей сказать. Дай мне время.

Но от меня ничего не зависело: Катя узнала всё сама. Люди всегда всё видят и знают, а самые ответственные донесли обманутой жене о шашнях её мужа с её же подругой. И Катя пришла ко мне, тихая и поникшая. Я впустила её в квартиру, жестом пригласив пройти.
Что говорят в таких ситуациях, мне неизвестно, потому я молчала, ожидая, когда заговорит она. А Катя медленно прошла по знакомой ей квартире, остановилась около фортепиано, на котором стояла наша совместная фотография, где мы снялись сразу после окончания школы. Она вдумчиво смотрела на снимок, словно впитывала всю его энергию, если она была. Мне стало так гадко и неприятно, что я не знала, куда себя деть. Катя повернулась ко мне. В тот момент я видела только её глаза, полные боли и… любви ко мне.

- Юлька, - еле слышно сказала она, - я всё забуду, я простила тебе эту историю, потому что люблю вас обоих. И ты забудь, ничего не было, всё растаяло. Мы подруги, Вовка мой муж, всё стоит на своих местах.
Позже я задавалась вопросом, откуда у молодой женщины столько мудрости и такта, чтобы вот так прийти в дом к женщине, которая отобрала у неё мужа и отца ребёнка. Я бы разодрала в клочья лицо нахалки и повыдёргивала все волосы, чтобы неповадно было. Но Катя повела себя настолько неожиданно для меня, что я растерялась и согласилась с её доводами. Как же: ребёнок, семья, дочери нужен отец. Правильно, так должно быть и всё тогда бы и закончилось, но…
Через пару дней я поняла, что не могу без Вовки. Вот не могу и всё. Ещё меня тогда раздражало и уязвляло, что он так легко отказался от меня, уйдя к своей тёплой и привычной жене. Променял красоту тела на постель с разными одеялами и борщ. Такого варварства моё самолюбие не выдержало и я позвонила Вовке с просьбой прийти на разговор. И он пришёл. А как иначе? Я не упустила возможности пустить в ход всё обаяние и ласку. Разговор получился скомканным и не принёс никакой определённости.

- Юлька, у меня дочь, - мямлил Вовка, честно пытаясь освободиться от моих объятий. – Пойми, я не могу бросить их сейчас. И я люблю их.

Я покусывала его за ухо.

- А меня? Меня любишь? – выдохнула я ему в лицо и нежно поцеловала.

Вовка на поцелуй ответил, но продолжал бесполезный разговор:

- Юль, не мучай меня, а? Я же не железный. Но я действительно дорожу своей семьёй. Ты же моя подруга, должна понимать.

Я начала злиться.

- Чего ж пришёл тогда, друг? – съязвила я. – Опостылело рыхлое тело жены, пришёл напоследок к подруге детства? Хлебнуть плотского счастья и свалить?

Я скатилась с его колен, подошла к окну и уставилась на скудный пейзаж. Вовка обиженно засопел, но не сделал попытки подойти и утешить, что взбесило меня ещё больше.
И вот тогда, в тот момент у окна, я решила, что Вовка всё равно будет со мной. Не потому, что я прям так сильно его любила, нет. После его жалких попыток доказать мне его любовь к жене, я вообще потеряла к нему это чувство. Но в тот момент взыграло моё униженное самолюбие и значимость моей красоты и обаяния. Я не могла даже мысли допустить, что меня отвергли ради клуши с целлюлитом и растяжками, что меня не признали самой красивой и необходимой. То, что клуша являлась моей лучшей подругой, которая закрыла глаза на моё предательство и искренне меня простила, я снова забыла. Для меня тогда была важней я сама, моя значимость.

Подавив в себе желание побить Вовку, я вздохнула и улыбнулась. Значит, война. Пусть тихая, моя, но война. Для чего мне это было нужно, я до сих пор не понимаю, да и не хочу, наверное. А тогда мои амбиции и слепая ревность зашкаливали через край. Ярость и обида душили меня, сметая все робкие доводы рассудка. Это было эгоистично, глупо, неправильно, но поняла я это, к сожалению, поздно.
Через пару недель я добилась своего, уступив место своей жадности до чужого мужа. Вовка пал перед моими чарами, собрал пожитки и переехал ко мне. Что с Катей и его дочерью, я не спрашивала. На тот момент они интересовали меня меньше всего. Я была счастлива, упиваясь своей властью.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Сладкая дрёма романтического соединения рассеялась, уступив место обычному бытовому существованию. Я начала осознавать, что жить с мужчиной стоит больших затрат и усилий. Это не свидания без обязательств, это ответственность. И готовить я особо не умела, в этом я на все сто процентов уступала Катьке, которая окончила кулинарное училище. Поэтому Вовка становился всё печальней, вздыхая над очередной тарелкой с пельменями или подгоревшей яичницей. Всё чаще стал с тоской поглядывать в сторону дома, где так трусливо оставил жену и дочь. Мы стали спать под разными одеялами, потому что я не хотела, чтобы он ко мне прикасался, а он не настаивал. Но, тем не менее, я его не отпускала, ибо это неминуемо бы доказало, что Катя была права, а этого я допустить не могла. Моё упрямство, достойное лучшего осла, мешало мне свободно дышать, но ничего поделать с собой я не могла.
Катя похудела, стала нервной, но держалась. Она с достоинством перенесла Вовкин уход, не запрещая ему видеться с дочерью, что ещё больше осложняло нашу жизнь. Свидания с малышкой я не могла ему запретить, это я понимала, поэтому терпела.
Развязка наступила самым неожиданным и страшным образом. Проходя мимо Катиного дома, я увидела, что в их квартире полыхает огонь. Пожарных кто-то вызвал, но ехать никто не спешил. Я замерла, наблюдая за чудовищной игрой огня, но тут с ужасом увидела в кухонном окне Соню, дочь Кати и Вовки. Туда огонь ещё не добрался, но это было вопросом нескольких минут.

А вот последующее я вообще помню с трудом. Я ощутила сильный толчок, потом странное жжение в груди и опрометью понеслась в подъезд. Крики о том, что я сумасшедшая и нужно немедленно вернуться назад, я слышала смутно, как сквозь вату. Самыми отчётливыми звуками для меня были треск сгораемых покрытий и испуганный крик Сони. На третий этаж я практически взлетела за считанные секунды. От жара меня отбросило назад, но тут же я ринулась вперёд. Помню заплаканное лицо Сонечки, её ручки на моей шее, тоненькое тельце, прилепившееся ко мне намертво. Помню, как выбегала из горящей квартиры, из последних сил отрывая ребёнка от себя, чтобы кинуть его в спасительные руки за линией огня. Потом всё. Темнота.
Когда я очнулась в больнице, первой кого я увидела, была Катя. Ну конечно, как же иначе. Она сидела у моей постели, низко опустив голову. Заметив, что я проснулась, она наклонилась и прошептала:

- Спасибо, Юль. Спасибо тебе за Сонечку. Если бы не ты, даже думать не хочу, что было бы. Ты её ангел. Я не знаю, как всё произошло, но сейчас это и не важно. Я на секунду отлучилась, Господи, всего на секунду…

Я молча всматривалась в лицо подруги. Глазам было больно, всему моему телу было больно. Я подняла руку и увидела, что она скрыта под слоем бинта. Через несколько секунд я убедилась, что вся покрыта бинтами. На мой вопросительный взгляд Катя отвела глаза. Я испугалась.

- Катя, - прохрипела я, не узнав своего голоса, - что со мной?

Катя всхлипнула и выбежала из палаты. От неожиданности я снова заснула.
Следующее пробуждение было менее болезненным, но я была одна. Попытка встать лишила меня последних сил и привела к тому, что всё тело стало просто раздирать от боли. Не заметив того, что рыдаю в голос, я в отчаянии пялилась в потолок. Врач, навестивший меня через пару часов, сказал, что всё тело обожжено, но всё заживёт.

- Только вот шрамы останутся, Юлия Викторовна, к сожалению, - тихо добавил он. – Но со временем можно будет сделать ряд пластических операций…

- Лицо, - перебила я его.

- Что? – не понял врач.

- Что с моим лицом? – еле проговорила я.

Он закашлялся и на секунду отвёл глаза. Этого мне хватило, чтобы понять, что я ещё не все новости услышала.

- С лицом есть небольшие проблемы, - продолжил мой эскулап, - но это тоже всё поправимо. Шрамов практически не останется, я вам обещаю.

После этого он ободряюще сжал руку в кулак, велел мне отдыхать и удалился, оставив после себя едва уловимый запах парфюма.
А я осталась лежать, видя перед собой ненавистный потолок. Я страшилище, поковерканное огнём, исполосованное шрамами, вот о чём я думала. Мой воспалённый мозг отказывался соображать, но одно я поняла: с этого дня началась моя жизнь «после».
Месяцы реабилитации я жила, словно робот. Туда иди, сюда не иди, это подними, тут придержи… Бесконечная череда медсестёр, уколов и других малоприятных процедур сводили меня с ума. Видимо, врачи догадывались об этом, ибо однажды меня посетил психолог, этакий юнец, едва выпавший из родительского гнезда. После беседы со мной он ушёл сильно смущённый и сомневающийся, что выбрал правильную профессию.
Я постепенно обрастала комплексами и лишними килограммами. Последнее меня особо не смущало, так как всё тело по-прежнему было в бинтах, и я не была уверена, что хочу их снимать.

Вовка не пришёл ни разу, зато Катя навещала регулярно, чем жутко меня раздражала. Я не могла переносить её цветущий, здоровый вид, меня выводил из себя её тихий, чуть виноватый голос.

- Вова вернулся, - говорила он, - мы снова семья. Но у тебя тоже всё будет хорошо, вот увидишь. Осталось совсем чуть-чуть, ты только потерпи.

- Кать, - шептала я, - зачем ты приходишь? Чтобы унизить меня?

Она тогда сначала обиделась, потом приняла во внимание моё состояние, оттаяла и ответила:

- Эх, Юлька, Юлька. Всё по себе меряешь. Ну зачем мне тебя унижать? Я ещё тогда сказала, что простила тебя. А после того, что ты сделала для нас с Сонечкой, я вообще твоя должница. Юль, я желаю тебе только счастья. Ты обязательно его найдёшь.

От злости я даже села в кровати.

- Подавись своим счастьем, слышишь? – прошипела я. – Посмотри на меня, подруга, полюбуйся! О каком счастье ты говоришь? Иди ты знаешь куда?

Я рухнула обратно на подушки и отвернулась. Катя молча пошла к двери. Перед тем, как выйти, она сказала:

- Счастье не измеряется кукольным лицом и красивым телом, Юль. К этому должна прилагаться чистая и искренняя душа. Твоя где-то потерялась, но ты и её найдёшь. Я в тебя верю, Юль. Прощай.

После её ухода я продолжала так же лежать, а потом уснула, умытая слезами.
Почти через полгода меня отпустили с миром. Я могла бы и раньше уйти, но мой характер снова меня подвёл. В общем, неудавшаяся попытка суицида поставила крест на моей больничной репутации, продлив моё сказочное пребывание в клинике.

Придя в себя, нагулявшись на свободе, я поняла, что потеряла Вовку, друга детства, лучшую подругу, совесть и силу духа. Эти неутешительные мысли бродили в моей голове, когда я в одиночестве сидела перед выключенным телевизором. Я старалась найти себе оправдания, но не могла. Я подходила к зеркалу и силилась себя пожалеть, но ничего не получалось. От бессилия я заливалась слезами, потом наедалась на ночь, а затем смотрела выключенный телевизор, обнимая подушку.
Через несколько месяцев я сдала свою квартиру и улетела в затерявшийся городок на берегу моря. Душа моя потихоньку оттаивала, я перестала винить во всём случившемся Вовку, это был прогресс. Потом устроилась кухонным работником в детский дом, какая ирония. Там кормили, немного платили, не приставали с вопросами. Что и требовалось.
Со временем я стала общаться с детьми. Удивительно, но для меня это общение стало лучшей терапией. Я буквально растворялась в этих созданиях, которые в большинстве не знали материнской ласки, но были бесконечно добры. Среди них я поначалу чувствовала себя шпионом и злобным карликом, но детская непосредственность и искренность пробудили во мне ту часть души, что всё это время крепко спала.

Я нашла себя в рисовании. Вместе с детьми мы выезжали куда-нибудь на лоно природы и рисовали, кто во что горазд. Это было непередаваемо, это был мой дом.
На сегодняшний день я всё та же. Живу так же, обособленно и закрыто. Только дети видят мою искалеченную шрамами улыбку, но они не замечают моего уродства: они меня любят, а я люблю их. Прошлое уже не давит на плечи, но и скинуть я его не могу. Эта жизнь «после» далась мне тяжко. Мне сорок пять лет, у меня никого нет, кроме этих детей. Но и с ними мне нечем поделиться, кроме своей искренней любви. Хотя, наверное, это и к лучшему. Моя неземная красота осталась в пламени пожара, но взамен ей Сонечка осталась жива. Так ли это плохо? Наверное, всё сложилось так, как и должно было быть. Горевать о своей былой красоте я перестала, ибо смысла не вижу. Что ж, у меня есть с полсотни чужих-родных детей, диалоги с морем и теперь вот этот рыжий пёс. По-моему неплохо.

Пёс снова шумно вздохнул мне в ладонь, и я только сейчас заметила, что говорила всё это время вслух. Мой понурый слушатель принял часть моего душевного груза на себя, отдавая его горячим дыханием в солёный воздух. Я присела около пса на корточки и проникновенно сказала:

- Ты пришёл вовремя, дружище, у нас сейчас обед будет. Знаешь, как дети тебе обрадуются? Ты просто обалдеешь.

Я встала, погладила его по голове и медленно двинулась вдоль моря. Обернулась. Пёс следовал за мной. Надо же, какой умный. За нами тянулись две цепочки следов, словно некий символ прибрежного счастья. Я снова обратилась к моему четвероногому спутнику:
- Тебе надо дать имя. Согласен?

Пёс снова вздохнул, поспевая за мной.

- Думаю, что имя должно символизировать нашу встречу, - продолжала я, прикрывая рукой глаза от солнца. – Тебя будут звать Счастье. Я так решила. Ты моё приобретённое рыжее Счастье. Кто-то мне сказал давно, что я тебя найду, но ты сам меня нашёл. Только вот помыть бы тебя надо, расчесать, а то не дело новому Счастью грязным быть.

Мы свернули в сторону города, продолжая оставлять наши символичные следы человека и Счастья. Лишь через несколько минут они исчезнут там, где ласковые волны гладят песок. А потом я подумаю, что с этого дня началась моя новая жизнь, без «до» и «после», просто другая и моя.