Странная...

Каждый человек - это огромный МИР. Своего рода универсальная Вселенная...
Нам не дано понять, частью какого МИРА мы являемся. Может то, где мы живем - это нутро огромного существа, как, например, мы для наших бактерий? Человечество старается разгадать загадки мироздания, двигается миллиметровыми шажками в веках. А может и не особо надо узнавать это? Может быть эти знания будут фатальными для людей?

Уже давно я в своих размышлениях и наблюдениях пришла к выводу, что на юге - внизу карты - живут люди, если можно так сказать, с менее высоким IQ, нежели наверху карты страны, к которой они все принадлежат. Почему так? Начала задумываться над этим, когда стала сравнивать жителей северных и южных пригородов Чикаго. Дальше стала уже смотреть на карте мира. Взять Италию, хотя бы. На севере - все промышленные предприятия, все более известные культурные центры, к примеру Милан со своим оперным театром Ла Скала... А на юге - неаполитанцы, сицилийцы, кроме вин, ничего не припомню такого, что они производят, что могло бы сравниться с интеллектуальным севером Италии... Может слишком много солнца выпаливает живость ума... ежедневная летняя сиеста, лень, как тягучий эль, сковывает разум и руки...

Но не об этом я хотела написать.
Писала я однажды о странной женщине, жившей в нашем городе во время моего детства, да все написанное пропало. Пробую написать вновь. Это уже совсем не то... то улетело-исчезло и не вернешь...

Она, как мне вспоминается, была образованна. Но что-то произошло с ней. То ли заболела, то ли была еще какая-то причина, поменявшая ее образ восприятия мира и времени.

Она была очень необычной. Ходила в платьях нарядных, неизбитых расцветок, летящих, состоящих из многослойности, и невозможно было понять, где закончился один слой и начался другой. Первоклашкой ее часто видела в комиссионном магазине, обращенным дверью в сторону теперешней детской библиотеки, стоявшим напротив начальной второй школы - на углу Энгельса и Советской. Там она искала что-нибудь для вдохновения, пригодное для создания очередного воздушно-неземного образа - старинные платья, шарфы, шали, туфли, перчатки, шляпки. Она никогда не ходила без шляпки. Создавалось впечатление, что вынырнула из прошлого. Окутанная вуалями, крепдешинами, крепжоржетами, старинными шелками и кружевами, была очень необычна, как заморская яркая птица, залетевшая в мрачную клетку... Как будто сошла не на том этаже временнОго здания.

Сейчас стиль, в котором она одевалась, называется БОХО. И ни у кого не вызывает отторжения. А в наше советское время серого цвета к всплескам фантазии на тему полета тканей в стиле и разноцветье, относились не так просто.

Она была похожа на радужный мотылек, залетевший и застрявший между зимними рамами. Ей хотелось защититься от посторонних взглядов, а оказалось, что напротив - выставила себя на обозрение в витрину, из которой не так просто выбраться.

Она была какой-то эфемерной, бестелесной, хотя, не обделена ростом, хорошо сложена, стройна, волосы пушистые светло-каштановые, с намеком рыже-золотистого. Глаза в едва заметную крапинку светлыми каплями смотрели на мир иначе, чем у всех остальных. Она видела все по-другому, незаземленно, по-небесному...

У дамы (иначе ее не назовешь) было красивое, отрешенное от протекающей рядом с ней жизни, округлое, чуть-чуть книзу зауженное в лисье - лицо, с конопушечками, приветливо и красиво рассеянными по небольшому, чуть вытянутому, носику и шее, которую она кутала в шарфы - летящие, невесомые. На голове, сверху узла пушистых волос, красовалась невиданная шляпка. Всегда на руке в кружевной или лайковой перчатке на кнопочках висела такая же необычная, как она сама, вынырнувшая из забытья, сумочка или ридикюль.
Платья мне помнятся легкими, воздушными. Обута в высокие зашнурованные ботиночки или туфли - очень устаревшего стиля, но чистые, ухоженные - на ней они смотрелись очень органично. Они полностью вписывались в ансамбль наряда, созданного ее фантазией. Она, казалось, не касалась земли, а парила над ней. Мы, дети, только что вылетевшие из зева школьных дверей, шли за ней шлейфом. Она не обращала никакого внимания на провожатых, порой кричащих глупости. Дама была в другом мире, ее мире, наполненном ее фантазиями, образами, мыслями, которые, казалось, так и кружились над ее головой, как воздушные невесомые, существующие сами по себе, лепестки разного цвета и размера.

В моей памяти она осталась легкой, как, истонченный, позолотевший от времени, потерявшийся осенний лист, падающий с высокой верхушки дерева, то подхватываемый вверх порывом ветра, то снова скользящий к земле, и не за что ему уцепиться... Кружится в воздухе, как падает вниз, отливая цветом радужным, как солнечная осень - уже не на ветке, но еще не припечатан к земле и не растоптан.

Вероятно потому она мне видится оторванным листочком, что начала я ее встречать тогда, когда мы шли в сентябре в первый класс. От нее приятно пахло духами или травами, которые распространяли вокруг нее легкую осеннюю грусть, такую, как пахнут духи "Blue Grass" по осени. Не летом или зимой, а именно по осени, когда по утрам становится прохладно, земля седеет от инея, воздух позванивает от утренников, все запахи приобретают особую остроту и ясность.

Уставщие, намоченные унылым осенним дождем, листья и травы источают грустное увядание, подчеркивая прощальный аромат этих духов. Запахи вятского сентября очень цельны, ярко выражены - не размыты и ничем не разбавлены.

Может она жила недалеко от центра города, поэтому я ее могла видеть только в этом районе? Время ее жизни уже давно вытекло. То здание, что было школой, сейчас имеет совершенно другие функции, комиссионный магазин исчез, а память до сих пор хранит ее легкий воздушно-неземной образ...
Может, кроме меня, в городе кто-то помнит эту странную, странствующую во времени, даму?
Спросила об этом. И узнала, что была она учительницей, замужем за чудесным любимым человеком. Но во времена Сталина его забрали ночью и увезли в безвестие.
С той поры ее разум помутился. Говорили, что она долго выползала из своего горя. Физически выползла, а вот душа и разум разлетелись осколками, и никак она их не могла собрать в целое.


Использовала картины (заставка и в комментариях в самом конце) Миши Ленна, художника из Бостона, с произведениями которого в 2002, в самом начале его карьеры в Америке, меня познакомила моя подруга Ирочка Ронкина. У них в доме висели его акварели. И тогда они меня очень впечатлили.