Иероглифы любви

Прощаясь, хозяйка протянула мне небольшой пакетик.
− Возьмите, пожалуйста, Александр. Помяните моих родителей Веру и Василия. Сегодня два года, как мамы не стало. И спасибо за отремонтированный монитор.
− Непременно, − я положил пакетик в сумку. − Гм, Валентина… Извините за любопытство: у вас на столе фото двух памятников, по-видимому, родителей. А под надписями не то значки, не то иероглифы, похожие на ёлочки. В них есть какой-то смысл?
− Конечно. Это значки, или как вы выразились, иероглифы их любви.
− Иероглифы любви? − насторожился я, чувствуя, как протирает глаза мое писательское любопытство.
− Может помянем родителей сейчас? − неожиданно предложила Валентина. − Есть настоящий армянский коньяк. Заодно расскажу и о тех самых значках, заменявших им почту и телефон.
За столом я и услышал историю любви родителей моей давнишней клиентки.

Мама родом из воронежской деревни. Бойкая синеглазая красавица с врожденным чувством шарма. Ее отец, а мой дед, работал районным прокурором, но жил в деревне. В войну пропал без вести. В те времена люди в обносках ходили − одни сапоги на всю семью. А мама даже из старой скатерти могла модную юбку сшить.
Впрочем, на нее что ни надень – все красиво и, как сейчас говорят, сексуально.
Замуж вышла рано и по любви. Гриша − первый парень на селе. Гармонист в те годы − это как сейчас крутой диджей, девок щелчком пальца подзывал!

Когда мужа в армию забрали, по вековым деревенским обычаям жена осталась жить в доме свекрови. Попробуй ей в чем-то не угодить! Вся деревня потом тебе в ноги плевать будет. А свекровь лихого племени. Тиран. Одну невестку чуть до могилы не довела.
Но и моя мать тоже не веником в сенцах лежала. Швырнула как-то корыто под ноги свекрухи и заявила: «Ухожу. Гришу без вас дожидаться буду».

И ушла. Совсем из деревни. Села в первый проходящий поезд и вышла из него уже в Харькове.
Здесь и работу нашла на хлебзаводе. Сначала помощницей, а потом и кладовщицей. Так и жила бы Вера на квартире в частном домике вместе с двумя подружками − работницами завода, дожидаясь мужа из армии, если бы судьба не сверкнула перед девушкой погонами совсем другого цвета.

У подружек женихи не завелись. Солдаты из школы пограничников на другом конце города. Они каждое утро за хлебом для школы приезжали. Все бы хорошо, да увольнительные редко. Не успеешь и нацеловаться вволю, а уже в казарму пора. Вот и приходилось хлопцам по очереди в самоволку бегать. С каждой неделей все чаще и чаще.
Но старшину хозвзвода не проведешь. Раз-два он может и закрыть глаза на солдатские вольности. Но не больше, иначе потом эти самые глаза и открывать будет жутко. Прижал он ребят крепко. Только увольнительные и только за хорошую службу.

Но если влюбленные сердца тянутся друг к другу, а их разделяют штакетники времени, расстояний и уставов, то меньшее из них − женское, обязательно отыщет лазейку через любые преграды.
− А что если познакомить вашего старшину с нашей Верой? − однажды предложила солдатская невеста. − Нет такого мужчины, которому бы она не понравилась. Вот ваш командир и побегает за нашей подругой. Не до вас ему будет.

Так и сделали. Захватили солдатики с собой старшину на хлебзавод под предлогом сверки накладных.
Таким бойцы командира еще не видели. Вылитый персонаж песни из кинофильма «Дети капитана Гранта». И невеста его в родной алтайской деревне ждала, и городские девчата вокруг бравого сверхсрочника как ласточки вокруг проводов порхали, и вроде из не робкой сотни мужик, но в Веркиной коморке не знал Василий куда притулить свои тяжеленные кулаки, не раз считавшие зубы обидчикам, и как заикнуться перед синеглазой красавицей о билетах на «Тарзана».

Сверка накладных затянулась на три дня, но на четвертый заикающийся от волнения старшина с билетами в нагрудном кармане Веру на заводе не обнаружил.
− Она в отгуле, − пояснила поникшему военному подруга. − Могу дать наш адрес.

Хозяйка дома неодобрительно посмотрела на статного военного: «Сейчас позову. Но знайте, Вера замужем. Она не вертихвостка какая-нибудь».
Смотреть «Тарзана» Вера не захотела. Робкому ухажеру удалось лишь уговорить девушку посидеть немного на скамейке под огромной елью в старом заброшенном парке неподалеку.
Под этой елью он получил мягкий отказ на его большие надежды: «Ты симпатичный и интересный мужчина, Вася. Но я замужем и люблю своего мужа. Постарайся больше не приходить сюда. Разногласия по количеству и весу хлеба мы будем решать на заводе…» Пнутая в сердцах прошлогодняя шишка со звоном отскочила от ствола ели и ударила незадачливого жениха по колену.

Прошла неделя. Обычно об отвергнутых ухажорах Вера забывала к утру. Но с каждым днем воспоминания о влюбленном старшине все чаще проникали под броню сердечных доспех. Во снах она убегала от могучей мужской фигуры, но та неизменно находила ее и раскрывала ручищи для объятий. И даже Тарзан однажды с громким воплем схватил заблудившуюся в ельнике беглянку и усадил драгоценную добычу на ту самую злополучную скамейку. Только дитя джунглей почему-то было в армейской фуражке и портупее на голом теле.
В то утро Вера сама не поняла, как под подписью на накладной для школы пограничников карандашом нарисовала маленькую елочку, и рядом цифры: 21-00.
В тот же вечер на той же скамейке холостой старшина срочной службы признался замужней кладовщице в любви. Чужая жена ответила военному страстным поцелуем.
Каждое утро влюбленная кладовщица рисовала на накладных елочки. Одна − жду сегодня, две – завтра.
Незаметно пролетели полгода. У Васи закончился срок контракта. На последнем свидании он предложил Вере выйти за него замуж.
Но получил отказ. Срывающимся голосом Вера объяснила, что по-прежнему любит мужа и просит Васю забыть их встречи, это всего лишь страсть. На прощание она поцеловала старшину и закрыла калитку.

В поезде Вася напился с такими же демобилизованными ребятами, как и он, и написал Вере письмо из одного предложения «Люблю и никогда не забуду», окруженного десятками елочек.
Семь дней проплакала Вера над письмом, а на восьмой собрала вещи в чемоданчик, купила билет до Барнаула и отбила старшине запаса телеграмму: «Выезжаю 25 октября. Целую каждую твою елочку».
Работница почты недоуменно захлопала глазами: «Вы ничего не перепутали? Рекомендую подписать телеграмму. Вас могут не понять».
− Отправляйте. Он все поймет, − Вера сильнее сжала ручку чемодана.

С каждым днем пути багрянец теплой украинской осени быстро менял цвет сначала на черноту, а затем и на холодную белизну восточных российских просторов.
За Уралом стекла вагонов покрылись зимним ажуром, словно ночью окна поезда зацепили заснеженную бороду хозяина древних гор.

Проводница, услышав историю легко одетой пассажирки, попросила машиниста увеличить стоянку на Вериной станции вдвое. А вдруг жениха не окажется? Может телеграмму не получил, может новая невеста ее порвала, а может парень уже и забыл об армейской подружке? Что тогда делать? На перроне от холода погибать в двадцатипятиградусный мороз? Пусть подождет десять минут, а потом опять в поезд сядет. В Барнауле хоть вокзал теплый. Там и билет домой купит.

На заветную станцию состав прибыл ночью.
На подножке вагона Вера в демисезонном пальтишке, ботиках на каблучках и модной шляпке, придерживаемой сзади проводницей от порывов ветра, всматривалась в полумрак платформы.
В тусклом свете фонаря сквозь клубы отработанного пара чернели контуры лошади, запряженной в сани, и высокая фигура человека, державшего в руках что-то огромное и бесформенное.
Фигура бежала вдоль поезда, рассматривая у каждого вагона выходящих пассажиров.
Наконец, она приблизилась к заветной подножке и одним прыжком оказалась в тамбуре рядом с Верой. Это был Вася. Он вложил в руки проводницы тулуп и меховую шапку, поцеловал невесту в губы, присел, снял по очереди ботики с милых ножек и облачил их в громадные унты. Овечий кожух жених одел поверх пальто. Поблагодарив проводницу, Вася, похожий на таежного медведя, поднял бесценную добычу и понес ее к саням. Ошеломленная, но счастливая Вера, махала ладошкой пассажирам, прильнувшим к окнам купе. Выскочившая из вагона проводница догнала алтайского медведя и вложила в руки девушки забытую второпях шляпку. Уже в санях Вера взглянула на уходящий поезд и увидела кулачок проводницы с поднятым вверх пальцем.

Ожидая невесту, Вася неделю расчищал колхозным трактором заметенную снегом дорогу к станции, отгреб лопатой весь снег во дворе. Неудобств в его доме любимая испытывать не должна.
Будущая свекровь долго косо рассматривала невесту сына в нарядном ситцевом платьице. Наконец, натянув губы, вымолвила: «Тот же назём, только издалека везён». Родной для матери мужа Вера так и не стала.
Не о такой невестке мечтала мать. Здешняя невеста сына – учительница из соседнего села − два года ожидала жениха из армии. С тех пор, как Вася на побывку приехал. Вот какая жена ему нужна, а не эта напудренная городская фифа.

Свадьба по алтайским обычаям растянулась на неделю. Каждый день по очереди в домах родственников жениха рекой лился самогон и слышалось бесконечное «Горько!» Невеста покорила деревню красотой и нарядами. А наспех сшитую фату из обрезка гардины внимательно рассматривали и ощупывали местные портнихи.
На третьем месяце беременности свекровь недоуменно спросила: «А почему вы в сельсовет заявление не подаете? Пора уже». О том, что невестка давно замужем, она узнала только через год от первой невесты сына.
Учительница выяснила, что молодые уже подавали заявление, но регистрировать новый брак с замужней женщиной сельсовет не мог. А законный муж на предложения о разводе отвечал отказом.
По совету председателя, Васиного крестного, Вера «потеряла» паспорт. В новом документе штампа о замужестве уже не было. Ответ из Воронежа о семейном положении Веры крестный сжег.

Даже рождение внучки не растопило свекровье сердце. Она упорно дробила камень любви сына, поливая его кислотой бесконечных укоров, намеков и усмешек.
Давно известно, что при желании свекровь легко может разрушить семью сына, особенно проживая рядом. Знала это и Вера.

Через два года упреков и недовольств она предложила мужу: «Давай уедем. Все равно куда, но здесь наша семья зачахнет». Вася молча обхватил руку любимой: «Давай. Другого выхода у нас нет».
Но и родная воронежская деревня не принесла покоя. Два льва на одной шкуре лежать не могут. Через месяц Васю отвезли в район на операцию. Гриша, первый муж жены устроил драку, Вася свернул ему скулу, но получил удар ножа в селезенку.
Хирург угрюмо развел руки: «Я сделал все, что мог. А дальше… дальше все зависит от него. И от вас, конечно».
Неделю Вера жила в палате. А когда любимый шатаясь встал на ноги и обнял исхудавшую жену, Вера шепнула ему на ушко: «Поправляйся скорее. Без тебя жить невозможно. Мы едем в Харьков».
Подруга в ответ на Верину просьбу сообщила, что харьковская мебельная фабрика обещает семейным отдельные комнаты в общежитии.

С тех пор Харьков стал для них родным. Здесь и корни пустили.
Ни разу мама не пожалела о поездке в Алтай и считала ее авансом судьбы.
Об одном жалела. Папа слишком рано ушел. В пятьдесят шесть. Четверть века она жила без него. Каждое утро подходила к фотографии на комоде и здоровалась с любимым Васечкой.
После смерти отца маму окружили женихи. Рвали на части. Недаром ее Красивой люди между собой называли.
Вечером за ужином мама часто подтрунивала над женихами: тот жадный, тот плюгавый, тот, бывший гинеколог, хвастался, что от его денег еще ни одна не отказалась − не откажется и Вера. Но мать как-то хлопнула ладонью по столу и заявила: «Все они и Васиного плевка не стоят. Их матни не стирала и стирать не буду».
Я часто вспоминаю вечер из моего детства. Родители любили работать, любили и веселиться. Часто принимали гостей.

Как-то после ухода новогодней компании я зашла в комнату родителей. Из динамиков радиолы лился голос Софии Ротару. Ее песня об убитой кем-то лебедице и лебеде, не представляющим жизни без любимой.
Слегка хмельная мама сидела на коленях отца. Она плакала и спрашивала: «Вася! Ты меня любишь? Ты мог бы из-за меня поступить так, как эта птица?»
− Только так и поступил бы, − буркнул довольный отец. − С первого взгляда тебя полюбил и сейчас люблю, моя Елочка».
Мать обвила шею отца руками и зарыдала от счастья: «И я тебя люблю, мой Медведь».

Что я вам скажу, Александр. Для познавших любовь, деньги гинеколога всего лишь фантики.


Александр Пшеничный