Алая лента

Какая чудовищная несправедливость – родиться в небольшом провинциальном городишке,
затерянном среди болот и лесов!
Мраком преданий и легенд покрыто его прошлое - что из них правда, а что ложь - одному Богу известно.
Отрезанность от мира, удалённость от цивилизации, скудный быт и тяжёлый труд – всё это наложило определённый отпечаток на жителей нашего городка.
В большинстве своём, они суеверны и раздираемы противоречиями: верить ли в Бога или отрицать всё истинное, божественное. Как отрицают сам факт существования иных прекрасных городов, иных ценностей и достояний.
Лишь иногда бричка или телега, подняв в воздух облако грязно-рыжей грунтовой пыли, огласит округу стрёкотом колёс.
Или по центральной площади, покрытой булыжником, промчится голенастый стригунок.
И вновь наступает тишина, изредка нарушаемая скрипом ведра у колодца или криком петуха.
И такая она, тишина, вязкая и недвижимая, словно воздух в душной комнате…

В нашем городке все знали друг друга наизусть, как свои пять пальцев. Однако было всё-таки одно исключение - это тётка Варвара.
Если идти в сторону ближайшей гати, мимо полусгнившей церквушки, то как раз упрёшься в ворота её дома, стоящего на отшибе.
Никто из жителей не знался с нею накоротке, и за глаза часто звали не Варварой, а «бабой Ягой».
Сколько лет тётке и откуда она пришла в наши края, доподлинно не было известно.
Слухи ходили разные: будто чернокнижница она, а может голубых кровей, но многие, по непонятным причинам, обходили её дом стороной.
Возраст её был также весьма неопределённым – тётке могло быть всего сорок, а могло быть и все семьдесят.
Вороной волос - такой же чёрный, с отливом, как крыло ворона, убирала тётка Варвара под такой же чёрный платок. И, в цвет платку, до самых пят, носила одно и то же платье.

Дом у «Яги» - с виду небольшой и добротный, но как там внутри – никто не ведал, потому, как не жаловала хозяйка гостей, не привечала.
Курей да коз держала, небольшой огород обихаживала, впрочем, как и многие жители.

Вот и я, будучи ещё отроковицей, не любила ходить мимо дома тётки.
Бывало, соберёмся с девками в лес, за ягодой или грибами, стараемся быстрее миновать странный дом, вместе с его хозяйкой, стоящей на крыльце и смотрящей в нашу сторону пристальным взглядом. Недобрым светом горели в тот миг глаза тётки Варвары, ох, не добрым!
Хотя и была тётка красива наружностью, но красота то была нечеловечья, дьявольская.
И сколько бы мужиков к ней не сваталось, всем тётка давала отворот-поворот...

Я хорошо помню то грозовое лето.
Орехов в лесу народилось видимо-невидимо!
И, кроме того, зверья в лесу развелось великое множество, особо - хищных серых тварей, волков.
Ни бабы, ни девки, в лес по одной – ни-ни, даже нос боялись сунуть!
Дочь мельника, подружка моя, Олеська, с лукошком явилась в то утро:
- Айда, - говорит, - за орехами.
- Нет, - отвечаю, - мать с отцом в поле, а младшенькие на моём пригляде.
- Айда завтра пойдём? – не унимается Олеська.
- Страшно больно – бачут, волков в лесу много.
- А мы с собой робят покличем!
На том и порешили.
Если Олеся кого просит – уж ей не откажут.
Да и как откажешь писаной красавице: коса пшеничная ниже пояса вьётся, алой лентой перехвачена.
Талия узкая – двумя ладонями объять можно; грудь высокая, а ежели улыбнётся – и злата-серебра не надобно!

Вот пообещала Олеське за орехами в лес, а поди ж ты - с вечера недобрые предчувствия стали терзать.
Да и татка мой стал отговаривать:
- Опять серые разбойники шуткуют, не ходили б вы в лес!
- А мы робят с собой позовём!
- Коли стая, и робята не помогут.
- Татку, орехов надобно к зиме собрать - щелкать будем.
- Эх, вспомни, дурёха эдакая, сколько девчат сгинуло в лесу!
- Помню, тату: Параська да Грушка, да Фёкла косая…
- Э-э, девонька, поболе их пропало… Дай-то Бог памяти - одиннадцать отроковиц, душ невинных. Даже косточки не отыскали…

Однако отпустил меня батька в лес.
Повечеряли – и по полатям разошлись.
Матушка младших спать уложила, свечу погасила.
Глянула я в оконце – луна полная, красная, будто яблоко наливное. Загляделась я на луну и не заметила, как сон сморил.
И слышу вдруг сквозь сон – стучит кто-то в окно. Батька, как был в исподнем белье, на крыльцо выскочил.
Потом вернулся в хату, портки натянул - и был таков.
Слышно стало, как взлаяли собаки по всей округе.
- Мамо, батька куды убёг?
- Спи, доча, спи…

Тут, немного погодя, и петух в сарае заголосил – значит, рассвет близёхо.
Под крики петушиные провалилась я в сон, и был он тяжёл, словно камень с нашей реки.
Явилась ко мне Олеся в одной ночной рубахе, волосы пшеничные по плечам струятся-извиваются. Сама бледная, как смерть, и только губы красными маками на лице цветут.
Тянет она руки встреч и что-то шепчет, а что – не понять.
- Олеся, подруженька, что с тобою?
А она только губами еле шевелит, и, не моргая, глядит на меня серыми глазищами…
Вызволил меня из этого кошмара отец:
- Вставай, дочка, проснись же!
Открываю глаза и вижу – батьку моего будто подменили, так он постарел за одну ночь.
На впалых белых щеках морщины прорезались, под глазами – черным-черно.
- Нет у тебя теперича подруженьки, нетуть!
Я гляжу на него, и слова вымолвить не смею, словно язык проглотила.
Собралась с силами, спрашиваю:
- Как так - нету?
- Ведьма проклятая сгубила твою Олесю… Варька – отродье диавола.

Зашлась я тут в страшном крике, зарыдала.
Батька прижал к себе крепко-крепко и долго по волосам шершавой ладонью водил.
Тут мамка в горницу дверь отворила:
- Айда с хаты, - говорит, - народ весь на площади – кострище жгут. Не иначе, самосуд устроят…
- Погоди, мамо, знать хочу – как подруженька моя погибла.
И поведал мне батька страшную историю…

Оказалось, постучал ночь-полночь к нам в окно мельник, отец Олеси:
- Выручай, говорит, соседушка – дочка пропала!
Отец, недолго думая, факел засветил, прихватил старенькое ружьишко – и ходу.
Пока других мужиков в подмогу собирали, заря алой лентой по небу легла.
И поведал мельник мужикам такой рассказ…

Легли они с дочкой спать: мельник в своей каморке, Олеся – в своей, девической.
Мамки у Олеси давно на белом свете нет – от чахотки померла.
Мельник сам дочку растил, холил да лелеял.
Долго, говорит, уснуть не мог, всё с боку на бок ворочался.
Только задремал, слышит – вроде как щеколда в сенцах стукнула. Думал, показалось… Глянул в окно и видит – идёт Олеся, как слепая, по двору, руки вперёд вытянув, будто боится на преграду ненароком налететь.
А после, точно сомнамбула, отворяет калитку и исчезает в ночной кромешной тьме.
Спохватился мельник, выскочил из хаты: глядь влево, глядь вправо – дочки и след простыл!
Тут он и побёг мужиков собирать…

И вот идут они гуртом к лесу. Туман по ложбинам змеится, утренняя роса ноги обжигает.
Долго они аукали, кричали да блукали в лесу – нет ответа. Только филин гукает да выпь на болоте покрикивает.
Уж и солнышко высоко поднялось, пар от земли пошёл. Первые птахи, прочистив клюв, завели весёлые песни…
А следов Олесиных как не было, так и нет.
Глядят мужики-товарищи, а у мельника волос - будто золой присыпан, поседел за ночь.
Что делать? Решили мужики домой возвертаться.
- Облаву делать надобно, да капканы на зверей лютых ставить.
На том и порешили…

Идут, значит, гурьбой, мимо дома тётки Варвары. А хозяйка стоит на крыльце, с глиняной чашкой в руках, курёх своих подманивает:
- Цыпа-цыпа…
Отец ближе к воротам подошёл, спрашивает:
- Варвара, не видала ли чего, не слыхала?
Глянула хозяйка с прищуром:
- Нет, - говорит, не слыхала, не видала – сплю больно крепко… Сказывайте, что приключилось.
Поохала-поохала, чашку на крыльцо поставила, да в дом пошла.

Батька уже уходить собрался - следом за мужиками двинулся, да только что-то взгляд зацепило, будто соринка попала. Пригляделся, видит: что-то в траве алеет, а что – не понятно.
То ли черепушка глиняная, то ли тряпочка красная… Так это лента девичья!
- Вертайтесь, мужики! – кличет батька.
Зашли мужики в дом:
- Сказывай, ведьма, куда Олесю спрятала?
Тётка клянётся-божится:
- Не ведаю, не знаю!
Весь дом перерыли мужики, во все шкафы да сундуки заглянули – нет ничего.
Неловко им стало, собрались уходить:
- Прости нас, хозяюшка…
- Бог простит…
Да только отец мой, в отличие от других, ушлым оказался.
Глянул под ноги – половик самотканый на полу лежит. Поддел он половик ногой, а там – колечко, к полу прибитое – значит, лаз есть в подпол.
Потянул батька за колечко, люк и открылся.
Матерь Божья!
Что тут с тёткой случилось! Глаза закатила, побледнела и в двери – шасть!
Только мужики не сплоховали - связали, скрутили.

Мельник первым в подвал спустился – запричитал, заголосил так, что волосы дыбом встали.
Татку мой следом спустился.
И предстала его взору картина: свечка чёрная на столе мерцает, на стене знаки непонятные начертаны, а запах серы такой силы – аж с ног валит!
Вдоль стены, аккуратным рядком, девушки лежат, а с самого краюшка – Олеся.
Девки как есть – все обескровленные, настоящие скелеты, обтянутые кожей; в одеждах, тронутых тленом.
И только Олеська, как живая лежит, только не дышит, а на шее белой лебединой – несколько запёкшихся кровью ранок.
И губы, точно красные маки, на лице пылают…
Узнал батька девчат пропавших – вот Параська, кузнеца дочка, вот Феклуша косоглазая…
Помутилось у отца в голове – кое-как мельника от дочери оторвал и из подвала вылез.

Обыскали мужики дом, как следует, и нашли другие улики – перевёрнутое распятие Христово да Библию от люцифера…
- Вот, такие нонче новости, дочка… Молодость свою ведьма таким способом сохранила – кровушку девичью невинную пила … И стоит теперича это отродье на площади, привязанное к столбу, и ждёт судного часа. Только суд Божий вершиться будет не тут, на земле, а на небесах. Пусть же горят и корчатся в языках пламени и тело, и душа её грешная!
Так и свершилось…

С того страшного дня минул год.
Заказали мы панихиду в нашем храме по всем невинно убиенным.
Нашу церквушку – ветхую и кособокую – мужики вскоре всем гуртом починили. Давно пора было!
И, кажется, на первый взгляд - ничего боле не изменилось в нашем городишке.
Однако, это на первый взгляд.
После тех страшных событий сплочённее народ стал, веселее, что ли…
И в поле – вместе, и гулять – вместе, и в храм, на праздники – также.
А место проклятое, не медля, с землёй сравняли и святой водицей окропили.
Заросла туда тропинка чертополохом да крапивой – захочешь, не найдёшь.
Мельник недолго топтал свет белый, захворал вскоре и помер, и похоронили его рядом с дочкой любимой…

Коли вдруг случится вам побывать однажды в наших краях и посетить городское кладбище, то знайте: справа от небольшой часовенки, аккурат напротив берёзы, могилка, а на кресте дубовом, овеваема ветрами, омываема дождями, вьётся алая ленточка с косы девичьей.
И, глядючи на это, подымается в душе грусть лёгкая, и звенит высОко, точно жаворонок в летнем небе.
И увядший букет полевых ромашек, неизвестно кем принесённый – как дань памяти о прекрасной девушке Олесе, жившей в нашем городе много-много лет назад.
Земля ей пухом.