Прядь золотых волос

…Табака оставалось на девять трубок, и Джонсон все рассчитал — семь затяжек, не больше. Но и не меньше. После чего прибивал малиновый жар большим пальцем, ждал, когда дерево остынет, и прятал теплую бриаровую трубку в шелковый мешок, украшенный буквами «Б» и «Э»: Бенджамин и Эмма. Нежная и хрупкая, с лучистыми глазами и золотыми локонами, так и не ставшая его женой. Этот старый хрыч, ее отец сказал: «Пусть докторишка, не имеющий за душой ста фунтов в год, и думать забудет о моей Эмме». Но скоро, этот кусачий, как постельный клоп, старикан, скоро изменит свое решение…

Табак был мелкий, нарезной, отчего затяжки получались глубокими, сильными, до болезненного спазма легких. Это было вредно, Бенджамин знал, но сегодня ему не хотелось с собой ругаться.

Выпустив клуб дыма, он оперся на бронзовый ствол, отполированный мозолями матросских рук судовой кулеврины — пушечки, давно пришедшей в негодность и выглядывающей из порта исключительно для отпугивания пиратов — и глянул вниз. Синие, с закругленными барашками пены, широкие валы лениво расступались перед тяжелым кованым носом «Святого Откровения».

Это было второе плаванье Бенджамина Джонсона, 33-летнего судового врача из Плимута. И самое длительное — они шли около месяца, дважды вступали в бой с пиратами и сумели их отогнать. Осталось совсем немного, и они бросят якорь в гавани Каннанура, где их с нетерпением ждет британский гарнизон — 400 солдат и восемь офицеров. Это были отборные войска, обеспечивающие порядок на 500 миль вокруг. Только благодаря им местные торговцы могли доставить из тропических глубин Керала слоновую кость, ткани и мешки с самым ценным товаром — черным перцем. За тяжелую и опасную службу им достойно платили — по три фунта золотом за каждый месяц. «Святое Откровение», кроме пороха, виски и партии винтовок, везла того, кого гарнизон ждал, как второго прихода Иисуса — казначея королевского банка Ричарда Готлиба. Важный как индюк Готлиб расхаживал по палубе, не снимая с запястья правой руки медного наручника, к которому был прикован небольшой сундук из сандалового дерева. Там были деньги, которые следовало бросить в топку бушующего недовольства — солдаты уже полгода не получали жалованья и грозились перейти на службу к радже Траванкора.

На фок-мачте хлопнул от ветра слегка встрепенувшийся флаг. Джонсон поднял голову, и в то же мгновение его ударило по плечу что-то тяжелое, похожее на упавший камень. Это была рука капитана Барни — приземистого крепыша с выпирающими мускулами и вечной ухмылкой на коричневом от загара лице.

— Как спалось, Бенджи? — спросил капитан, и не ожидая ответа, завертел головой во все стороны. — Где этот ублюдок Готлиб? Игнорирует завтрак в компании с капитаном?

Джонсон пожал плечами.

— Вероятно, дрыхнет без задних ног. Устал носить сундучок!

Капитан сразу невзлюбил слишком самоуверенного Готлиба, и Джонсон, понимая это, всячески ему подыгрывал.

— Эй, юнга, — заорал капитан. — Ну-ка, тащи сюда эту сонную пташку!

Рыжеволосый, шустрый мальчуган по кличке Вадер, подобранный капитаном где-то в Ирландии, стуча башмаками, бросился вниз по лестнице. Через мгновение его веснушчатая физиономия выглянула из проема.

— Сэр, там… там…

Вадер был бледнее мела, даже веснушки растворились в этой белизне, как снег в воде.

— Что такое? — заревел капитан, одним прыжком перелетев через палубу.

Доктор метнулся следом.

Готлиб лежал на спине, его сюртук был залит кровью, рваная полоса на шее протянулась от уха до уха. Растерянный Барни для чего-то встал на одно колено, и смахнув ладонью сгустки крови с черного сукна, приложил ухо к груди.

— Напрасный труд, — подойдя ближе, сказал Джонсон. — Судя по цвету, он уже пять часов беседует с Господом.

Капитан оперся на край деревянной кровати и с трудом встал. Его шатало, и Джонсон, видя это, подхватил его под руку.

— Сундук, — прохрипел Барни. — Где сундук?

Джонсон внимательно осмотрел каюту. Ничего лишнего: Библия, стопка мелко исписанных бумаг, пивная кружка, корка недоеденного хлеба. И никакого сундука.

— По-моему, его здесь нет!

Капитан схватился за голову. Джонсон, продолжая держать его под руку, чувствовал, как опадают и снова напрягаются литые мускулы.

— Дышите глубже, — приказал Джонсон, видя, что Барни пока не в состоянии отдавать приказы. — И возьмите себя в руки… — он бросил суровый взгляд на капитана. — Разбудите вахтенного, сломайте ему челюсть, но узнайте, кто был ночью на палубе!

— Да-да, — кивнул капитан. — Вахтенного, живо! — заорал он, глядя куда-то поверх головы застывшего у двери Вадера.

Джонсон быстро расстегнул медные пуговицы, бегло осмотрел мертвое тело. Закатав рукава, глянул на запястье. Красный ободок вокруг правой руки напоминал о том, что здесь когда-то ежедневно терлось кольцо наручника. В карманах казначея было пусто: значит, убийца открыл замок ключом, снял наручник с руки и унес сундук с собой. Чистая работа…

Когда он вышел на палубу, там уже вовсю кипела работа. Капитан с закатанными рукавами стоял перед Беллом, вахтенным матросом, и каждым ударом расшатывал ему зубы.

— Я ничего не видел, сэр! — хрипел тот, глядя перед собой.

В ту же минуту ему в челюсть впечатался черный кулак Барни.

— Ты у меня прозреешь? — Барни отвел руку и ударил Белла с такой силой, что тот, подогнув колени, рухнул на палубу.

Вадер с готовностью вылил ему на голову ведро воды. Капитан схватил Белла за смоляные волосы и одним рывком поставил на ноги.

— Сундук, — ревел он, как раненное животное. — Ублюдок, где сундук?

— Прекратите, — с брезгливостью сказал Джонсон, ухватив капитана за скользкий от слюны и крови кулак. — Велите обыскать каюты. И проверьте, все ли на месте?

Барни с благодарностью посмотрел на Джонсона. Он в считанные секунды взбирался на фок-стеньгу, знал все тонкости рангоута и наощупь мог отличить гитовы брамселя от бык-гордени марселя. Но с перерезанной шеей, увы, сталкивался впервые…

Через полчаса все каюты были перерыты сверху донизу, матрасы вспороты, белый пух летал в коридорах, как снег в январе в окрестностях Йоркшира. Капитану докладывали обо всех подозрительных мелочах, и Джонсон, как тень, повсюду следовал за ним. А еще через десять минут выяснилось, что пропал новенький матрос по фамилии Безанс. Исчезла и одна из шести спасательных шлюпок, закрепленная в рострах на верхней палубе.

— Картина ясна, — сказал Джонсон, отведя капитана в сторону. — Белл в доле с Безансом. Пока тот резал кадык Готлибу, Белл приготовил шлюпку. А далее — все как по маслу…

— Но это же океан! На что он рассчитывал?

Джонсон пожал плечами.

— У нас в Плимуте был хирург с десятилетним стажем. Он на спор за 15 фунтов сам себе удалил грыжу ножом для масла…

— И что? — уставился на него Барни.

— Жив… — Джонсон достал из мешочка бриаровую трубку. — Но любить женщин больше не смог.

Капитан покачал головой, и мягко раскачиваясь, пошел на другой конец палубы, где валялось окровавленное тело Белла.

Посередине пути он остановился и исподлобья посмотрел на Джонсона.

— А с этим что делать? — он ткнул пальцем в распластанное тело матроса.

— На рею! — с улыбкой бросил Джонсон.

Табак не хотел разгораться, и Джонсону пришлось сделать три крупных затяжки друг за другом, пока шоколадный ворс не покрылся обжигающим жаром.

Облокотившись на кулеврину, Джонсон пыхнул дымом и посмотрел на море. Трудно было поверить, что в ствол этой с виду небольшой пушечки может войти все содержимое пропавшего сундука. Но это было так — пушечка стоила того, чтобы гладить ее по нагретому боку. А кровь… никакая кровь не стоит и пряди золотых волос любимой Эммы, которая через три месяца станет его законной женой.