ФИФТИ-ФИФТИ, ИЛИ МОНИТОРИНГ СЧАСТЬЯ

Всё, решено! С понедельника начинаю новую жизнь – счастливую! Несчастных вокруг – хоть пруд пруди, а счастливых по пальцам можно сосчитать.
Перед тем, как уйти в долгосрочное плавание к берегам Счастья, решил провести опрос, или как модно теперь говорить, мониторинг. А мониторить я решил начать с лучшего друга – Генки Филимонова.
Пришёл к нему с утра, в воскресенье, чтобы для чистоты эксперимента, так сказать. К вечеру-то мало счастливых найдётся…
А на дворе – начало лета, красота, теплынь! Но я, для такого важного случая, пиджак надел, хоть и не фасонистый, но почти не ношеный, молью и любовной драмой не побитый.

Деликатно постучал в Генкину дверь. Жду… Вышел заспанный Генка, в семейных трусах. Сам Генка худой, как ручка от швабры, а трусы у него – как два раскрывшихся парашюта.
- Чего тебе, Митяй? – спросил Генка. – Стряслось что-то?
Я достал из кармана пиджака ручку с блокнотом:
- Слушай, Ген, я тут монито… В общем, не важно! Ответь мне тока на один вопрос: ты счастливый человек?
Генка бельма выпучил, рот бесшумно открыл-закрыл, открыл-закрыл, как карась, которого на берег выбросили и потрошить собираются.
- Ты за этим в шесть утра припёрся?.. Вот сейчас дам тебе «леща», тогда точно счастливым сделаюсь! Никак, жахнул с утреца?
Он многозначительно щёлкнул пальцем по кадыку.
- Да нее-е! Ты не злись только. Я завтра новую жизнь начинаю, вот решил опрос среди населения провести. А ты – мой лучший друг!
Генка посмотрел на меня подозрительно, как на полоумного, почесал волосатую грудь. Что-что, а волосатости природа отмерила Генке с лихвой!
Это у меня внешность интеллигента-неудачника – маленький, щупленький. Нос длинный, на носу – очки.
Только было Генка открыл рот, чтобы поделиться сокровенным, как из горницы окликнули:
- Хто там припёрся ни свет ни заря?
Генка от перепуга аж ростом меньше стал.
- Спи, Любаня, Митяй по делу пришёл.
- Знаю я ваши с Митяем дела!
С Генкиной женой, в самом деле, шутки плохи. Не баба, а зверь! Рыжая, языкастая, шумливая. Не только в избу горящую войдёт, но и в ад спустится, не моргнув глазом. Да ещё и жару поддаст!

Генка не растерялся, пнул ногой дверь, чтоб не слушать Любанину трескотню, присел на крылечко, в задумчивости поскрёб пятернёй патлатую макушку. Гляжу, вроде бы просветление в глазах наступило…
- Счастливый ли я человек? Шибко трудный вопрос ты задал, Митяй!
- До что ж тут трудного-то? У тебя вон и жинка есть, и хозяйство, и сынок-помощник. А у меня – ни детей, ни плетей. Живу, как мокрица никчемная, зря только небо копчу.
- Ну, дела…

В Генкином сарае захлопал крыльями, загорланил петух. Спустя минуту, в узкий лаз приоткрытой двери бочком протиснулся красавец Петя. Хвост – с узорами, сапоги – со шпорами. Петя покосился на нас своим круглым жёлтым глазом, ещё раз призывно кукарекнул.
Из сарая, повинуясь голосу хозяина, вывалилось десятка с два несушек. Поднимая в воздух лёгкую пыльную взвесь, Петя стал деловито выискивать в земле жучков-червячков.
- Как ты думаешь, Петька счастлив?
- Хто?
- Да петух мой, Петька!
- Откуда я знаю?
- Я думаю, вполне себе счастлив, - широко зевнул Генка. – А что? Кормят на убой, соперников – нету-ть, а жён – аж целых восемнадцать штук! Хотя, с другой стороны, будь у меня восемнадцать таких «Любань», я бы чиканулся! Мне одной Любаши – во! – за глаза хватает.
Я сделал небольшую пометку в своём блокноте.
- Значицца, так и запишем – «тестируемый несчастлив».
- Чего обзываешься? – Генка как-то сразу обиделся.
- Да нет, это я не обзываюсь. Я же тебя тестирую.
- Ладно, тостер, спрашивай дальше! – разрешил Генка и бесцеремонно прихлопнул зазевавшуюся муху, усевшуюся на плечо.
При чём здесь тостер, я так и не понял.
- Счастливы ли вы в браке, Геннадий Петрович?
- Скорее нет, чем да… Обожди-ка, не пиши! Дай взвешу все «за» и «против».

Не рассчитывая на скорый ответ, я опустился рядом с Генкой на крыльцо.
- Любка – баба конечно неплохая, хозяйственная, работяш-ш-шая.
- Так и запишем…
- Но! Характер – подлючий и непригодный к совместному проживанию.
- А в чём заключается ейная подлючесть, например?
- Ну как в чём, Митяй? Вот, к примеру, я перебрал самогоночки, голова трещит, требуха ходуном ходит, опохмелиться требует.
Говорю: - Любушка-голубушка, налей стопочку, иначе отправлюсь на небеси к праотцам.
- И что, нальёт?
- Как бы не так! Заведёт свою канитель: - Алкаш подзаборный, недотёпа, охламон, тунеядец! Отчитает по первое число, чаю крепкого нальёт и отправит дрова колоть. Ато ещё хуже - грядки полоть.
- Так, - говорит, - вся дурь из башки махом выветрится.
- Это минус, - записал я в своём блокноте.
- Чего минус? – не понял Генка.
- Зараза твоя Любка, Ген. Нет, чтобы мужа пожалеть, войти в положение.
- Вот-вот, Митяй, верно говоришь!
- А может развестись вам? Вон, Валентина Солдатова, до сих пор в девках засиделась. Может, с ней счастье аукнется?
- Ну, ты даёшь, Митяй! Любашу – и на Вальку променять? Да ни в жисть! Моя Любонька – огонь, а энта Валька – малохольная какая-то.
- Дык, сам только что сказал, что несчастлив с Любаней.
- Когда я такое говорил? Ты понапраслину на меня не наговаривай! У моей Любушки всё в руках горит. Баню по-чёрному ка-а-ак натопит, аж тазы в трубочку сворачиваются. А холодец какой варит!? Нож не берёт, хоть лобзиком этот холодец пили. А в койке… Ну, ладно, это шибко интимно.
- Плюс! Плюс! Плюс! – я быстро записывал в свой блокнот показания друга.
- Постой, Митяй, плюсовать-то, я тут кое-чего вспомнил.
- Ну?
- Помню, в прошлом годе тёща к нам в гости приехала. Ты же помнишь мою тёщу? Это смесь гремучей змеи и тарантула. Встретили тёщеньку, как положено. Легли спать за полночь. Точнее, я ушёл спать, а бабы засиделись. Слышу, Любка жалится матери: - Гена у меня хороший, только слабохарактерный. Везде ему надо подсказывать, без меня ничего не может, даже гвоздя вбить… Не, ну не язва, а, Митяй? Это я-то слабохарактерный?
- Да не-е…
Я не успел подтвердить свою мысль, как дверь с шумом распахнулась, и на крыльцо выплыла Любаня. Думаю, с таким же выражением Наполеон когда-то взирал на русскую границу…
Рыжие волосы - торчком, на щеках – яркий румянец, нос от загара облупился. Цветастая ночнушка – по колено. Ноги – как две, покрытые рыжими кучеряшками, тумбы. А груди у Любы… Груди - будто две, набитые куриным пухом, взбитые подушки! Любаня руки в боки выставила, голову на бочок склонила, улыбнулась крупными губами ехидно, с усмешечкой.
- Ой, Митяй собственной персоной! От дела лытаешь, али дело пытаешь?
- Чего?
- Эх, умник! А ещё грамотея из себя корчишь, бумажкой перед носом трясёшь, а пословиц русских не знаешь. Како тако дело до моего мужика?
- Опрос населения так сказать, - пробубнил я себе под нос
- Опрос?.. А ну-ка подвинься-ка! – Любка тяжёлым кулем повалилась на ступеньку крыльца, уселась между мной и мужем. Ступенька предательски скрипнула.
- Давай, Митяй, спрашивай! Уж я отвечу по полной программе, не сомневайся! Цены в магазине сумасшедшие – это раз. Зерно на ферму вовремя не подвезли – это два. Председатель сельсовета - хапуга и дармоед, это три…
- Погоди, Любовь Ивановна! Опрос совсем на другую тему.
- А что за тема?
- Про счастье. Вот вы… Ты счастливый человек?
Любка взглянула на меня, как на Архангела, спустившегося с небес на землю, попыталась заглянуть в мой блокнот.
- А Генка чего тут про нас набрехал?
Я предусмотрительно прикрыл написанное рукой.
- Не подглядывай! Мне важно услышать твоё мнение по данному вопросу.
- А на кой тебе, мил человек, моё мнение?
- Имею я далеко идущие планы – с завтрашнего дня начать счастливую жизнь!
- Дурень ты, Митька! – Люба колыхнула своей пышной грудью. Вместе с ней колыхнулись и мы с Генкой. – Чай, и так счастливый, только об этом сам не догадываешься.
- Я-то?
- А хто ж?! И умный ты у нас, и красивый. Вон пиджак какой напялил, почти новый…И холостяк ты знатный, и компутер даже дома есть. И нервы тебе никто не треплет. Хошь, в кино пойдёшь, а хошь – в лес. Захочешь, блондинку приголубишь, а захочешь – брунетку.
- И то верно! – вставил Генка словечко. – Не женись, Митька, и будет тебе вечное счастье! Я вон скока годов горе мыкаю, срок мотаю.

После этих неосторожных слов Любка резво, всем корпусом, повернулась к законному супругу. Это, как если бы гружёный нефтью танкер на полном ходу налетел в море на парусник.
- А это с какой стороны посмотреть, кто из нас срок мотает! – кровь прилила к Любкиным щекам. – Куры до сей поры не кормлены, огород, по самое не балуй, травой зарос, телевизер не кажет, а он и в ус не дует!
- На себя погляди, - как-то неубедительно закудахтал Генка. – Завтракать давно пора, а ты тут лясы-балясы точишь. Место женщины – у плиты!
- Это я-то – лясы точу?
- А хто, я что ли?
Генка едва-едва успел уклониться в сторону, когда тяжёлая Любкина рука, как молот, просвистела над самым его ухом. Крутым упругим бедром Любка поддела моё мягкое интеллигентное тело, и я, как мячик, кубарем покатился в траву.
Отойдя от Генкиного дома на безопасное расстояние, я подвёл итоги своего мониторинга – четыре плюса и четыре минуса.
Фифти- фифти…

После Генки я заглянул к бабке Аграфене, двоюродной тётке по отцу. Но про счастье она толком тоже ничего не знала.
- Для меня, голубь сизокрылый, - прошамкала бабуся, - утром проснуться – ужо щастье! Тюрьку наболтать с хлебушком на молочке – тоже щастье. С воробышком нешмышлёным поговорить – тоже щастье. Во сне увидеть ненаглядного свово соколика – самый что ни на есть щастливый случай…
Бабке Аграфене я щедро наставил плюсиков. Получалось, что бабка Аграфена – самая счастливая? Ну, дела…

Дойдя до перекрёстка, я постоял в раздумье - куда податься, и повернул к конюшне. Конюх Евсей как раз каурой кобыле менял старую подкову на новую. Когда я спросил про счастье, Евсей долго жевал в свой длинный, цвета промокшей соломы, ус, закатывал глаза к небу, мычал что-то нечленораздельное. В конце-концов, вручил мне подкову, и со словами «на счастье» повернулся к коняшке передом, а ко мне – задом.
Вернувшись домой, я прикрепил подкову на дверь и пошёл жарить картошку…

Проснувшись рано утром в понедельник, я долго лежал с закрытыми глазами и прислушивался к ощущениям. Было страшно: а вдруг счастье мимо пройдёт, а я и не замечу? Надо как-то себя осчастливить, что ли? А как? Может, мороженку купить? Или оседлать старенький мопед и мотнуться на речку?
Я приоткрыл створки окна. Сирень практически отцвела, но в воздухе ещё витал приторно-сладкий аромат лиловых соцветий. Небо светилось синим, и лёгкие кучевые облака, словно белые льдины во время ледохода, наползали одна на другую.
В голову вдруг пришла гениальная мысль! Я даже стукнул себя по лбу… Счастье, оказывается, у каждого – своё. У кого-то, как у Евсея, любовь всей жизни – лошади. У кого-то, как у Генки, семья, со скандалами и примирениями, размолвками и объятиями.
И только у бабки Аграфены счастье универсальное – проснулся, и, слава Богу!
А как же я? Да я и так счастлив!
Чтобы понять, что такое солнце, для сравнения нужен пасмурный день. Чтобы ощутить вкус воды, нужно испытать жажду. Чтобы ощутить сладость очарования, нужны потери и драмы.
Это как в детском калейдоскопе – тёмную картинку сменяет яркая. Так и счастье! Оно состоит из мгновений, разноцветных стёклышек, каждое из которых – неповторимо!

Я почистил зубы, надел новую футболку, нарвал за плетнём букет цветущих одуванчиков и поехал к Вальке Малохольной.
Для меня – пустяк, а человеку будет приятно!
Не это ли счастье – доставить кому-то радость?
Не это ли счастье – быть кому-то нужным?
Не это ли счастье – быть?