Вовка, уши и зелёнка

Никого в жизни я не буду любить так упоительно, так преданно, как Вовку Сомова! Чем он заслужил такое отношение? Вовка и сам не знает, но меня боится. Потому что нормальные всегда побаиваются ненормальных, а воспитанный мальчик – непредсказуемое создание в стоптанных сандалиях, с марлевым бантом в редких пепельных волосах и розовой болячкой под носом от текущих соплей. То есть, меня!
Вовка почему-то вызывает во мне смешанные чувства. С одной стороны, умиление и жалость, с другой - желание доказать, что в нашем дворе я - самая лучшая! Это теперь я понимаю, что аксиома не требует доказательств, а любовь – очень даже требует! Особенно, безответная…
В Вовке мне нравится всё: торчащие уши на маленькой, с испуганными серыми глазами, голове; беззащитная, как у индюшонка, длинная шейка; бровки домиком под светлой, коротко стриженной чёлкой. Бледные, но растянутые в постоянной улыбке, губы… Но больше всего мне нравится, как смешно Вовка произносит букву «эр», словно языком камешек во рту перекатывает.
- Скажи – «рыба»!
- Р-л-р-л… Щука! – восторгаясь собственной находчивостью, улыбается Вовка.
- Олух! – я вдруг вспомнила новое слово, которое недавно услышала от бабушки.
- Кто?
- Олух ты!
- А кто это?
- Не знаю, - я пожала плечами.
- А хочешь покататься на качелях?
Я склонила голову в знак согласия, и мой бант наполз на самые брови, как будто категорически был против этой затеи. Конечно, я могла бы одна покачаться на качелях, но они были сколочены из одной доски и рассчитаны только на двоих…
Нет, зря я это предложила! Вовка оказался легче меня, хотя я толстой никогда не была. Мама всегда всем объясняла – «моя Катюша не толстая, она сбитая, и кость у неё широкая». Вовка, сидя на одном конце доски, в отличие от меня, высоко взлетал к небу, а я пребольно шмякалась попой о землю. Вовка пугался резкого взлёта, пучил от страха глаза, бледнел и кричал:
- Я сейчас убьюсь!
Чувство страха – особое чувство, иногда оно связывает людей не меньше, чем любовь или ненависть. Я снова и снова отталкивалась от земли, и злорадствовала, наблюдая за Вовкиной реакцией.
- Дула! – обиделся Вовка, слезая с качелей. – Мне было стлашно!
- Катя, обедать! – вовремя позвали меня домой.
- Трус! – ехидно кинула я в ответ и удалилась…

Дома меня ждал сюрприз!
На кровати лежали новые, ажурные, красного цвета, колготки.
В нашем дворе колготы носила только Маринка Солдатова, остальные девочки, как и я, носили чулки на резиночках, или специальных подвязках. Подвязки были простенькие, и имели две пары лент спереди и сзади . У меня тоже был такой пояс. Как же я его ненавидела! Застёжки для крепления чулок то ломались, то отстёгивались в самый неподходящий момент.
И вдруг – колготы! Да ещё красные, ажурные!
Я задираю подол платья к самой шее, кручусь перед зеркалом, чтобы всласть насладиться зрелищем.
- Ма-а, а можно я пойду на улицу?
- Иди, только колготки сними.
- Я так хочу-уу!
- Снимай, говорю! На улице жарища.
- Ну, пожалуста-аа!
- Ладно, иди!
Я вываливаюсь во двор в самый солнцепёк. Вокруг – ни души, только тополиный пух белым облачком клубится у самых ног. Как обидно, даже похвастаться некому! Вовка, наверно, смотрит мультик «Ну, погоди!» , или пьёт чай с сушками, или спит… Получается, зря я такая красивая?!
Напротив Вовкиных окон старательно черчу мелом «классики» – буду прыгать до посинения! До колик в правом боку! До изжоги! Пока Вовка не выйдет и, восхищённо поцокав языком, не скажет:
- Класота-аа!
Солнце палит нещадно. Бант на голове окончательно поник, противный солёный пот тонкой струйкой бежит по раскрасневшейся щеке. Я вяло и неохотно бросаю стёклышко на цифру «семь», подхватываю одну ногу, согнутую в колене, рукой, ещё раз оглядываюсь на Вовкино окно… Не удержавшись, теряю равновесие, и шмякаюсь на асфальт, как подкошенная!
- Ма-мааа!
Коробки домов, тесно прижатые друг к другу, усиливают мой ор в десятки раз. Я поднимаюсь, размазывая по лицу слёзы – на новых колготах, аккурат на левой коленке, зияет дыра. И в этот самый неподходящий момент из подъезда выбегает Вовка – свидетель моего позора, слёз, соплей и рваных колгот! Ненавижу!.. Я бросаю на Вовку испепеляющий взгляд и скрываюсь в темноте своего подъезда. Ну, почему мужчины приходят всегда не вовремя?!
Бросившись на кровать, рыдаю долго и безутешно.
- Ты ушиблась? – обеспокоенно спрашивает мама.
- Не-еет!
- А чего тогда ревёшь?
- Колготки-ии!
- Да бог с ними, с колготками, новые купим.

С этого дня я решила Вовку разлюбить!
Разлюбить – это значит, не угощать ирисками, не кататься вместе на качелях, не кормить вместе голубей. И вообще, делать вид, что он – пустое для меня место! На следующий день я вышла на улицу с огромным куском хлеба. И не просто хлеба, а с самой вкусной его частью – зажаренной горбушкой, укрытой сверху куском нежнейшего свежего маргарина, щедро приправленного сахарным песком.
Со всех сторон тут же понеслось:
- Катька, дай укусить!
- Ну, пожалуста-аа!
- А я тебе завтра тоже дам укусить!
- Кусайте, только понемножку, - великодушно разрешаю я.
Вовка в это время сидел в песочнице и на влажном песке заострённой палочкой что-то чертил. Я растолкала локтями детвору и села под навес песочницы рядом с Вовкой. Демонстративно откусила кусочек, потом ещё один… Вовка смотрел на меня удивлённо и просто молчал, даже чертить перестал. А мне так хотелось, чтобы Вовка сказал:
- Катя, дай мне, пожалуйста, откусить.
И я бы важно сказала:
- На, Вовка, откуси!
Но Вовка молчал, и только сглатывал слюну, и уши у него в это время шевелились от напряжения.
- Хочешь, дам откусить? – неожиданно для себя самой, спросила я Вовку.
Вовка почему-то обиделся и сказал:
- Нет, не хочу. - И отвернулся.
Я так разозлилась, что быстро доела бутерброд, вскочила в гневе, но вдруг поняла, что стала любить Вовку ещё сильнее, чем прежде! Нет, не понять нас женщин, не понять!

А сегодня, как говорит моя мама – «произошло чёрте что!»
Вовке купили велосипед. Никому из нас не купили, а ему – нате вам, здрасьте! – купили. Сначала за Вовкой, вцепившись двумя руками в раму сзади, бегал отец, стараясь уберечь сына от падений. Но Вовка всё равно падал! Плакал! Вставал! Снова падал! Но упрямо ехал вперёд. Так продолжалось несколько дней… Мальчишки Вовке завидовали, девчонки втайне мечтали, чтобы Вовка их покатал, а я смотрела равнодушно, всем своим видом давая понять – «не очень-то надо!»
Когда Вовкин отец, удостоверившись, что сын неплохо владеет рулём и умеет вовремя надавить на тормоз, ушёл, мы тут же облепили Вовку со всех сторон.
- Вов, дай прокатиться!
- Ну, пожалуста-аа!
- Ну, разочек! А я тебе за это подшипник подарю!
Вовка внимательно обвёл глахами толпу страждущих, и его взгляд почему-то остановился на мне.
- Катьке первой дам прокатиться. Остальные – в порядке очереди.
Конечно, я не ехала, а двигала велосипед вперёд, отталкиваясь от асфальта ногами, но это неважно! В эту минуту я была самой счастливой девочкой из нашего двора! Да что там двора – самой счастливой в мире!

А вчера Вовка почему-то не вышел во двор, и сегодня – тоже. Мне кажется, за тюлем промелькнуло его бледное, в зелёный горох, лицо. Или это был не он? Терпенье моё закончилось, и я постучала в Вовкину дверь.
- А позовите Вову.
- Не могу, у Вовы – ветряная оспа, - тётя Валя сморщилась так, как будто проглотила жабу.
Я вздохнула и поплелась домой. Вот сейчас приду, и всё расскажу Мишке-Топтыжке! Когда мне грустно, или случается какая-то беда, я всегда делюсь с плюшевым другом. Вид у медведя, конечно, очень больной: правое ухо надорвано, шерсть свалялась, а на подштаниках оторвалась и потерялась пуговица. Но разве, друзей любят за внешний вид?
Топтыжки на привычном месте почему-то не оказалось. Я перерыла весь дом, заглянула даже под кровать – нет-как-нет!
Хлопнула входная дверь – это мама вернулась с работы, усталая и недовольная.
- Катя, почему дома такой бедлам?
- А где мой Топтыжка?
- Посмотри-ка, что я тебе купила!
Только теперь я заметила в руках у мамы небольшую коробку.
- Открой!
Я осторожно приподняла крышку – на меня таращил свои пуговичные глаза новенький незнакомый медведь.
- А где мой Топтыжкин?
- Твой мишка стал совсем старенький, на нём – куча микробов! В конце концов, с ним играть опасно. Он, наверно, ушёл к себе в лес.
- Не обманывай! Я хочу моего мишку обратно! А-аа!
Я плакала долго и безутешно, так и не притронувшись к новой игрушке. Да что же за день-то такой сегодня? Сначала – Вовка, теперь – медведь. Никому я в целом свете не нужна! И почему взрослые всё решают за нас? Кого любить, с кем дружить… Вот вырасту большая, никогда не буду так поступать!

Утром, едва притронувшись к еде, я достала из заветной коробочки свою самую большую драгоценность – перламутровую пуговицу. Завернула её в клочок старой газеты и отправилась к Вовке.
Дверь открыла тётя Валя.
- Передайте, пожалуйста, Вове, пусть скорее выздоравливает, - не глядя ей в глаза, пролепетала я и быстро побежала по ступенькам вниз.
- Спасибо, де-точка…точка… точка - послышалось мне вослед.

На следующий день мы всей семьёй отправились в гости. Ради такого случая, мне завязали алый шёлковый бант, надели белое, в цветочек, платье, новые сандалии.
- А куда мы идём?
- К Музе Анатольевне. Тебе понравится, вот увидишь!
Муза Анатольевна жила в высоком, с парадным подъездом, доме. Как только мы переступили порог её квартиры, папа сказал:
- Добрый день, Муза Анатольевна! О, какие приятные ароматы витают в вашем доме!
Мы помыли руки в ванной, и сели обедать… Столько вкусной и дорогой еды я никогда в жизни не видела! Круглый стол накрыли накрахмаленной, с кистями, вязаной белой скатертью. На столе – фарфоровые тарелки, серебряная посуда, изящная супница с крышкой, розетки с вареньем, фужеры для вина…
- Давайте обедать, пока всё горячее, - улыбнулась Муза Анатольевна. Она чем-то напоминала барыню из сказки: пышное синее платье с белым отложным воротничком, губы едва тронутые помадой, короткие вьющиеся волосы прибраны изящным дорогим гребнем. Над верхней губой Музы Анатольевны я разглядела небольшие тёмные усики. Почему-то эти усики мне не понравились…
Я уплела тарелку супа с клёцками, пирожок с капустой, выпила стакан чая с клубничным вареньем. И почему-то сразу устала! Но устала не от еды, а от того, что мама постоянно шпыняла меня под столом – «Катя, сядь ровно! Катя, убери локти со стола! Катя, смотри в тарелку!»
И хотя Муза Анатольевна дружелюбно щебетала – «деточка, съешь то, попробуй это!», мне хотелось отсюда сбежать, и чем быстрее, тем лучше.
- Тётя Муза, а можно выйти на балкон?
- Ну, конечно, деточка!
Я отодвинула тяжёлую бархатную портьеру и толкнула балконную дверь… Ух ты, вот это высота! Внизу, как муравьишки, суетятся люди, фыркают автомобили, пролетают птицы. Надо всё рассмотреть получше… Я села на пол, просунула голову между чугунными прутьями и спустила ноги вниз.
Ну их, этих взрослых! Они бывают какие-то ненастоящие, как сегодня, например! Сами улыбаются, говорят приятности, но я-то вижу! Папа сидит на стуле так прямо, как будто проглотил вилку. А мама всё время заискивающе спрашивает:
- Поможете, Муза Анатольевна? Мы в долгу не останемся!
Ой, а вон шарик воздушный летит! И мальчишка за ним бежит, догнать хочет. Эх ты, разиня! Крепче надо было за ниточку держаться!
- Катюша, доченька, нам пора!
- Хорошо, иду!
Я пытаюсь высвободиться из чугунного капкана витой балконной решётки, но не тут то было! Моя голова напрочь застряла между железными прутьями.
Я крутила головой влево-вправо, прижимала уши руками, чтобы просунуть голову назад – всё оказалось напрасно! И тогда я заревела, как пожарная машина – во время пожара! Прибежал испуганный папа и, оценив ситуацию, попытался помочь, но и у него ничего не вышло. Я продолжала орать. Муза Анатольевна хлопала себя по пышным бокам и квохтала:
- Этого мне ещё не хватало! Одни проблемы с вами. И зачем я только связалась?
И только мама, во всей этой кутерьме, не теряла самообладания.
- Самим нам не справиться, надо вызвать пожарных. Где тут у вас телефон?
Пожарники приехали довольно быстро, высвободили мою голову из капкана, погладили по макушке, а напоследок пригрозили:
- Больше так никогда не делай!..

Я сидела на качелях и ждала с работы отца. Двор оказался совершенно пуст: кто-то уехал на дачу, кто-то поехал к морю, а кто-то – к бабушке в деревню.
- Давай кататься вместе! – послышалось вдруг за спиной. Я обернулась: позади, улыбаясь во все зубы (вернее, почти во все, потому что один молочный зуб недавно выпал) стоял Вовка! Вовка не дождался ответа, сел верхом на перекладину с противоположной стороны и оттолкнулся ногами. Я смотрела на Вовку сначала снизу-вверх, потом сверху-вниз, и опять – снизу-вверх.
- Вовка, а у тебя на лбу ещё зелёнка осталась!
- Ну и что! А у тебя зато коленки грязные!
- Ну и что! А у тебя зато уши торчат!
- И у тебя уши торчат - красные!
- Ага! А знаешь, почему?
- Почему?
И я рассказала Вовке про Музу Анатольевну, про её скатерть-самобранку, и про то, как застряла на балконе. Вовка слушал и, подлетая к небу, заливисто смеялся. А ещё тыкал в меня пальцем:
- Аха-ха! Вот так уши! Как у слона уши!
И хотя он обзывался, мне было нисколечко не обидно, а даже приятно.
И вдруг - не знаю, как так получилось! - я взмахнула руками и взлетела в небо, как настоящая птица. И Вовка взлетел вместе со мной! И мы ещё долго кружили над нашим двором, на крышами сараев, над газонами и тополями. Может быть, час, а может быть, целую вечность…
- Катя, домой! – позвала вдруг мама.
- Вовка, марш ужинать! – крикнула тётя Валя.
И мы с Вовкой сразу спустились на землю.
А что нам ещё оставалось делать?