Избави от лукавого

Небольшая деревушка привлекает к себе пристальное внимание кардинала Артемидора — здесь постоянно происходят чудеса, не уступающие деяниям Христа. Однажды в сельскую церковь во время службы врываются незнакомцы, убивают одного ребенка и похищают другого – мальчика Перро.
Безутешная мать Перро признается священнику, что это его ребенок. Отец Аба отправляется на поиски сына и узнает о загадочном обществе...

Но тайная церковная организация готова совершить любые злодеяния, чтобы сохранить свой секрет и укрепить власть. Но зачем же преступники в алых сутанах похищают детей?

Отрывок:

Пролог
Артемидор де Брока и шлюха Сатаны
К этому дню — 12 декабря 1287 года — папский престол пустовал уже почти девять месяцев: кардиналы-выборщики никак не могли договориться о том, кто же станет преемником умершего в апреле Гонория IV.
Подобная проволочка с выборами понтифика была в Риме отнюдь не редким явлением. В былые времена междуцарствия такого рода иногда длились до трех лет, а то и больше — причем судьба католической церкви в этих случаях оказывалась в руках узкого круга членов коллегии папской курии, которые и занимались всеми текущими делами в ожидании выборов нового Папы Римского.
Работой коллегии руководил канцлер и фактический хозяин Рима — Артемидор де Брока
В молодости он был известен под именем Ор де Брейак и прославился своей воинской доблестью во время седьмого крестового похода. Старый кардинал, которому уже перевалило за восемьдесят, с давних пор — аж с 1249 года — работал в канцелярии дворца Латран, являвшегося резиденцией Папы Римского. За долгие годы ему довелось быть ближайшим доверенным лицом у одиннадцати пап, причем его доминирующее положение в папской курии никогда и никем не ставилось под сомнение.
Сын мясника, отличавшийся заносчивостью, коварством и умением ждать, доверял только собственной интуиции и имел репутацию человека, который умело использовал периоды междуцарствий в своих целях: в общей сложности насчитывалось уже шесть лет, когда Рим, оставшись без официального главы, пребывал под единоличным господством Артемидора де Брока.
Ходили слухи, будто он уже несколько раз отказывался от предоставлявшейся ему возможности стать Папой Римским, и это свидетельствовало о том, насколько высоко старик ценил свой пост канцлера и насколько сильно верил в то, что именно этот пост дает его обладателю реальную власть в Риме.
Противники уже давно отказались от попыток убить его или хотя бы дискредитировать, потому что он неизменно сводил все их усилия на нет. Даже самые враждебно настроенные оппоненты смирились с тем, что им остается лишь ждать, когда же наконец канцлер умрет естественной смертью. Но Артемидор де Брока все никак не умирал, несмотря на многочисленные недуги, связанные с его преклонным возрастом.
…
Его канцелярия размещалась во дворце Латран, который с 313 года был резиденцией Папы Римского. Этот древнеримский дворец, переданный Церкви императором Константином, располагался рядом с собором Святого Иоанна и выходил фасадом на вечно кишевшую людьми большую площадь. Латран являлся сердцем всего католического христианства.
Кабинет Артемидора во дворце представлял собой огромное помещение, стены которого были украшены оружием, щитами, эмалевыми статуэтками и знаменами, захваченными на полях сражений. В этом помещении не было ничего такого, что по обыкновению должно составлять интерьер кабинета высокопоставленного прелата католической церкви.
…
Слева от Артемидора стояла высокая красивая девушка в длинном черном платье, которое очень хорошо подходило к ее внешности, и белом атласном чепце, прикрывавшем волосы и уши.
Это была Ате де Брейак, дочь Артемидора.
Часть первая

1
В этот день — 9 января 1288 года — отец Гийом Аба проснулся еще до рассвета.
Перебирая четки, он добросовестно пробормотал себе под нос надлежащие молитвы и лишь после этого вышел из своей комнаты на втором этаже дома священника. Все еще кутаясь в одеяло, согревавшее его в течение ночи, отец Аба спустился по лестнице вниз, отогнал в сторону двух баранов и поросенка, коротавших эту холодную пору года вместе с ним под одной крышей, и зажег при помощи кремня и трута масляную лампу.
При свете огонька лампы стала видна комната с ее более чем скромным убранством: низкий потолок, согнувшиеся от давления толстые балки, два входа, окно, затянутое промасленной бумагой, длинный стол, печь, вязанка хвороста, лестница, широкие ступени, которые отец Аба приспособил для своих книг.
Если не считать церкви, этот дом был единственным каменным зданием в деревне. Впрочем, священнику по этому поводу никто из верующих не завидовал: зимой в доме было очень холодно. Его отсыревшие стены даже покрывались льдом, и, хотя изнутри они были покрыты слоем глины, смешанной с соломой, это почти не помогало в борьбе с исходившим от них холодом.
Отец Аба поворошил кочергой угли в печке, отпер обе имевшиеся в помещении двери и, взяв глубокий оловянный сосуд, вышел из дому.
Обычно он ходил за водой к протекавшему возле самой церкви ручью, однако в этом году ручей покрылся льдом, и зачерпнуть из него воды было уже невозможно, а потому отец Аба ограничился тем, что, присев на корточки, набрал в свой сосуд снега. Такой суровой зимы, как зима 1288 года, не было уже много-много лет.
…
Вот уже восемь лет отец Аба служил здесь священником — с тех самых пор, как пришел сюда пешком из Парижа (этого «Нового Вавилона», изрядно испохабленного своими жителями), где он изучал философию в Сорбонне. Он по собственной воле забросил занятия, чтобы взять на себя ответственность за судьбу маленькой деревушки, населенной грубоватыми, но очень трудолюбивыми людьми, которых было трудно чем-либо удивить и которые боялись лишь Бога — самого Бога, а не его представителей на земле.
…
Что больше всего удивило обитателей Кантимпре после приезда к ним в деревушку Гийома Абы, так это его молодой возраст. Им казалось непостижимым, что в захолустный приход могли прислать человека, которому еще не было и тридцати. А еще отец Аба поразил их своей красотой. Умные карие глаза, высокий лоб, прямой тонкий нос, тщательно выбритая тонзура. Черты его лица, абсолютно правильные и в какой-то степени даже женственные, изумляли своей миловидностью. «Ангельское личико», — говорили женщины, знавшие отца Абу. Никто из этих представительниц прекрасного пола еще никогда не видел столь красивого мужчину — ни в реальной жизни, ни хотя бы на картинке.
Чувствуя, что пальцы все сильнее немеют от мороза, отец Аба поднялся на ноги и, держа в руках наполненный снегом сосуд, вернулся в свое жилище.
Во время его кратковременного отсутствия в дом через заднюю дверь зашел молодой человек. Это был Августодуненсис, единственный помощник священника, недавно приехавший в Кантимпре из деревни Даммартен, расположенной где-то на севере. В епископате в Каоре благосклонно отнеслись к просьбе отца Абы прислать к нему в приход еще одного служителя Церкви и направили в Кантимпре этого молодого монаха — неплохого, кстати, парня, сообразительного и хорошо воспитанного. Августодуненсис, которого для краткости стали называть Августом, был высоким, но узкоплечим, с еще довольно ребяческим лицом. Однако в выражении этого лица всегда чувствовалась решительность — чем бы молодой монах ни занимался.
Он приехал в Кантимпре всего лишь две недели назад и пока что жил в дровяном сарайчике.
…
На протяжении пятидесяти лет отец Эвермаше был, можно сказать, душой деревни Кантимпре. Доведя в себе христианские добродетели почти до героизма, он сумел оградить своих прихожан от тех напастей, которые терзали всю страну целыми десятилетиями.
Эвермаше был образцовым католиком. Чистота его души уберегла паству от соблазна ереси, быстро распространявшейся в связи с повсеместным разоблачением царивших среди церковников развращенных нравов.
Гонения на катаров и вальденсов, которые привели к разорению всех близлежащих окрестностей, обошли его маленькую епархию стороной. Три раза — в 1240, 1258 и 1274 годах — в Кантимпре приезжали монахи-инквизиторы, однако им так и не удалось обнаружить там ни одного еретика. Однако жителям Кантимпре, даже после смерти Эвермаше чувствовавшим себя «привилегированными» благодаря своему прежнему священнику и его благодеяниям, предстояло еще больше возрадоваться — возрадоваться милостям Господним, которые стали снисходить на них после приезда к ним нового священника — молодого отца Абы.
И первой нежданной милостью стали младенцы.
В таких почти полностью изолированных от внешнего мира деревнях, как Кантимпре, обычно очень высока смертность среди младенцев и рожениц. Однако в Кантимпре — никто, кстати, не мог объяснить почему — всего лишь через несколько месяцев после приезда туда отца Абы и роженицы, и младенцы стали один за другим выживать. Первый выживший младенец был воспринят как благая весть, присланная с Небес в связи с приездом нового священника. А вот второй, третий ребенок и все последующие выжившие при родах младенцы вызвали сначала растерянность, а затем и ликование: виданное ли это дело, чтобы в Кантимпре при родах уже вообще больше никто не умирал!
Рост числа детей изменил общее настроение в деревне. Жизнь забурлила в ней, как река в половодье, и это половодье, похоже, не собиралось спадать: еще пять женщин были беременны, причем одна из них вот-вот должна была родить.
Постепенно стали отступать и многие другие недуги, привычные для сельских жителей. Так, например, золотуха и лишай вообще исчезли; гнойнички, которые были на теле многих обитателей Кантимпре, зажили; старики заметно помолодели. А девочка, от рождения страдавшая одышкой, теперь вовсю носилась вместе с другими детьми по лесу. Более того, тесто даже из плохой муки стало всходить быстро и всегда удачно. В общем, чудеса следовали одно за другим, и если бы вдруг выяснилось, что в древних предсказаниях говорится, что в Кантимпре скоро явится Богоматерь, то это вряд ли бы удивило местных жителей.
Странным казалось лишь то, что все эти чудеса некому было приписать, ибо в Кантимпре не имелось какого-нибудь местного святого, во всей округе не сохранилось с языческих времен ни одного объекта поклонения, который можно было бы «христианизировать», в деревенской церкви никогда не случались чудеса, и даже славный кюре Эвермаше — и тот был похоронен, согласно завещанию, в родной деревне его матери (деревня эта называлась Спалатро и находилась в Италии). Таким образом, в Кантимпре не имелось никого, кому можно было бы поклоняться и выражать свою благодарность за происходящие чудеса. Никого, кроме отца Гийома Абы. Однако отец Аба отнюдь не желал быть объектом поклонения. В одной из своих проповедей, запавших в сердце обитателей Кантимпре, он объяснил все происходившие в деревне чудеса тем, что в ней, к счастью, живут исключительно «люди светлой души и чистой совести». Затем, решив сыграть на все еще бытовавших в Кантимпре пережитках язычества и вере людей в духов, отец Аба в одной из бесед с прихожанами не преминул увязать происходившие чудеса с пламенной душой их бывшего священника Эвермаше, который и на том свете радел за благополучие своей паствы.
Если бы не пресловутые добродетели жителей Кантимпре, эту деревню вряд ли можно было бы признать местом, где происходят христианские чудеса, а с всякими другими чудесами Церковь, разумеется, никак не могла мириться. Как бы там ни было, несколько семей из соседних областей, оставив родные места, переехали в Кантимпре, чтобы попытать счастья рядом с уже привыкшими к чудесам жителями этой деревни.
Эти самые чудеса порождали слухи о том (люди говорили на данную тему вполголоса, чтобы не дай Бог чего не сглазить), что Кантимпре — «деревня, благословленная Господом».
Учитывая резкое увеличение числа детей в Кантимпре, отец Аба был вынужден пересмотреть свои обязанности священника и добавить к ним обучение малышей. Решив пока не забивать детские головы догматами веры и жизнеописаниями святых, он заучивал с ними различные несложные поговорки.
— Выучить поговорку — это значит не только запомнить ее, но и научиться применять ее в повседневной жизни, — назидательно говорил отец Аба.
Он отдавал предпочтение античным пословицам и поговоркам и выбирал из них те, которые могли произвести впечатление на воображение детской аудитории.
В одном и том же башмаке нет места для двух ног.
Когда горит дом соседа, твой дом — в опасности.
Лучше яичко сегодня, чем курица завтра.
Плевать в небо — это все равно что плевать на свое собственное лицо.
Отец Аба был уверен, что если эти сгустки мудрости смогут запечатлеться в детском сознании — пусть пока еще темном и непросвещенном, — то из этого со временем обязательно выйдет польза.
2

На северном склоне Яникульского холма в Риме — на полпути между Пьяцца Тривенто и Виа Джиолитти — находилась небольшая улочка Виа дельи Джиудеи, среди строений которой обращал на себя внимание небольшой, но отличающийся вычурным фасадом дом. В этом доме когда-то располагалась лавка, в которой продавали шелк, восточные ковры и привезенные из Антиохии коралловые украшения. Теперь же все, кто прогуливался по густонаселенному кварталу на правом берегу Тибра, могли увидеть, что на почти не изменившемся фасаде дома по-прежнему покачивалась на древке вывеска в форме фламандского щита, однако на ней уже не было названия когда-то находившейся здесь галантерейной лавки. Вместо него на вывеске большущими буквами была сделана весьма недвусмысленная надпись:

БЕНЕДИКТ ГИ
ОН МОЖЕТ НАЙТИ ОТВЕТ НА ЛЮБОЙ ВОПРОС

Прилавки с украшениями уступили место полкам с книгами, рукописями и различными документами в кожаных папках. А еще на этих полках можно было увидеть пузырьки с мазями, шкуры животных, таблицы лунных затмений, куски редких металлов, нормандскую пращу, скелет кота и другие, самые разные предметы. Весь этот хлам являлся своего рода свидетельством того, что новый владелец лавки, будучи разносторонне образованным человеком, обладает пытливым умом и постоянно расширяет свой кругозор. Владелец этот пользовался в данной части города непререкаемым авторитетом: еще никто и никогда не осмеливался позлословить по поводу надписи на его вывеске, потому что эта надпись — какой бы странной она ни казалась на первый взгляд — была самой настоящей правдой.
Бенедикт Ги и в самом деле мог найти ответ на любой вопрос.
...
Симпатичный, невысокий, светловолосый, с волевым лицом, Бенедикт Ги был довольно привлекательным молодым человеком. Он жил один. В отличие от большинства других римских мужчин, он носил длинные волосы и косматую бороду, закрывавшую почти пол-лица. А еще он был неизменно одет в черное — в знак траура по своей супруге, хотя с момента ее кончины прошло уже целых шесть лет.
…
Ги выходил из дому только для того, чтобы отправиться на поиски новых улик и доказательств, необходимых для какого-нибудь затеянного им расследования. Обычно Бенедикт поднимался с постели еще до рассвета, зажигал огромное количество свечей, поскольку ненавидел полумрак, от которого у него очень быстро утомлялись глаза, и подогревал себе на печке вино — он даже в теплую пору года выпивал утром полкувшинчика «для согрева». Затем Ги начинал ломать себе голову над очередной загадкой, которую он пытался разгадать
…
На часах было уже почти одиннадцать, когда в дверь дома Бенедикта Ги постучался еще один посетитель. Бенедикт, выглянув в окно, увидел, что тот подъехал к его дому на богато украшенной повозке. Внешность этого посетителя была отнюдь не привлекательной: огромный живот, лысый блестящий череп, маленькие бегающие глаза. Передвигался он важно и очень медленно.
Он вошел в дом Бенедикта Ги в сопровождении слуги — человечка невысокого роста, худощавого, с невозмутимым выражением лица — и буквально рухнул на стул, стоявший перед его рабочим столом.
— Клянусь крестом и Голгофой, вы вполне могли бы устроиться в каком-нибудь более приличном квартале, разве не так? — пробурчал он. — Там вам было бы удобнее. Да и престижа было бы побольше.
…
Шендолле забрался в свою роскошную повозку, чтобы отправиться восвояси. Бенедикт, которому не нравилось вмешиваться в семейную жизнь подобных людей, с облегчением подумал, что наконец-то этот богатенький торгаш покинул его дом. «С ними только свяжись — неприятностей потом не оберешься», — не раз и не два говорил он сам себе. Он даже жалел, что раскрыл этому человеку секрет его жены и ее любовника. Они, чего доброго, еще вздумают ему отомстить, и тогда ой как непросто будет выпутаться из всей этой истории — наверняка придется тратить на это свое драгоценное время.
Он запер за собой входную дверь и посмотрел на три дуката, которые ему дал Шендолле. «Их вполне хватит на то, чтобы разобраться, куда же все-таки запропастился брат Запетты», — мелькнуло в голове Ги, и он улыбнулся.
Как он и предрекал сегодня утром этой юной девушке, обо всем позаботилось само Провидение. Ги запихнул деньги себе в кошелек и продолжил свои размышления с того места, на котором их прервало появление Шендолле.
3

Викарию Августодуненсису и жителям деревни Кантимпре наконец-то удалось выбраться из церкви, в которой они оказались в заточении после того, как кто-то подпер дверь снаружи. Им пришлось вышибить дверь при помощи тяжелой купели, и, как только они это сделали, до них тут же донеслись крики детей, вопивших на всю деревню после отъезда людей в черном.
Пять беременных женщин с опаской выглядывали из окон своих домов. Дети, увидев, как их родители выходят из церкви, бросились им навстречу и стали со слезами на глазах рассказывать о том, что им только что довелось пережить.
Августодуненсис побежал к дому отца Аба.
Переступив порог дома, он остолбенел, ибо перед его глазами предстала жуткая картина: одна из дверей была выбита, мебель перевернута, на стене, приколотый мечом к опорному столбу, висел труп мальчика, а священник лежал на полу в луже собственной крови.
Викарий распорядился, чтобы убитого мальчика сняли со стены, а отца Абу перенесли в его комнату на второй этаж.
Раненого священника уложили на лежанку. Его комната отличалась свойственным францисканцам аскетизмом: она была пуста, если не считать висевшего на стене креста, скамеечки для молитвы и широченной, покрытой соломой доски, которая служила священнику постелью.
Викарий и трое жителей деревни сняли с себя свои накидки: одну из них они свернули и положили священнику под голову, а остальными тремя заботливо укрыли его. Отец Аба был очень бледным, его дыхание — почти неслышным, а половина лица, обезображенная в результате нанесенных ему ударов, — залита темной пенистой кровью, вытекавшей из ран.
Паскье, деревенский цирюльник и лекарь, остановил кровотечение при помощи тряпки, смоченной в воде с уксусом. Священник даже не почувствовал жжения от кислого раствора. На его левом виске зияла рана, и из нее через равные промежутки времени слабыми толчками вытекала кровь. Из-за бокового удара, нанесенного человеком в черном, была полностью содрана роговица левого глаза, и теперь из него, смешиваясь с кровью и слезами, медленно вытекала водянистая влага.
…
Паскье слегка оттянул окровавленную кожу с краю раны на шее священника и решительным движением проткнул ее иголкой, зажатой между его большим и указательным пальцами. Затем он проткнул кожу на противоположном краю раны и протянул вслед за иголкой нитку. После этого последовал второй, третий, четвертый стежок… Наконец, когда рана была зашита, он внимательно осмотрел свою работу и сказал:
— Теперь принесите мне золы…
…
Августодуненсис чувствовал, насколько сильно поразила жителей деревни происшедшая трагедия: это была первая детская смерть в Кантимпре за последние восемь лет.
Викарий смотрел на людей, молча стоявших вокруг могилы, вглядывался в их суровые лица. Загорелые, с косматыми волосами, эти трудолюбивые и выносливые люди, прежде никогда не дававшие волю своим чувствам, теперь казались ему обескураженными и напуганными.
Викарий упомянул в своей молитве о том, что нужно смиряться с волею Господа, какой бы суровой она ни была, и ждать милости от Всевышнего, ибо в данном случае нет ничего более утешительного, чем ожидание добра после того, как свершилось зло.
Отец Морена засыпал сына землей, лежавшей у края вырытой могилы.
После похорон, когда жители деревни разошлись кто куда спокойным и неторопливым шагом, Август вернулся в дом священника и, присев в одиночестве в жилой комнате, задумался.
На втором этаже дома Ана, дочь старосты Аранхеса, дежурила у постели отца Абы.
Чтобы не сидеть без дела, викарий накормил баранов и поросенка, подкинул дров в печки (жители принесли сюда несколько переносных печей, чтобы получше обогреть дом и чтобы раненому священнику было теплее) и занялся починкой двери, поломанной людьми в черном. Он старался не смотреть на опорный столб, все еще измазанный кровью Морена.
..
— Вот уже восемь лет в епископате даже не знают, что и думать о Кантимпре. Епископ не может дать объяснения ни одному из происшедших здесь чудес. Еще бы! Согласно нашему вероучению, только святые люди способны творить чудеса. Отец Аба часто говорил нам, что, когда Церковь все-таки вынесет свой вердикт по поводу Кантимпре, наша деревня либо будет признана одним из святых мест, куда тут же устремятся паломники, либо будет стерта с лица земли!
Ана показала на записи отца Абы.
— Именно по этой причине он тайно описывал все события, которые происходили в деревне. В случае если дело дойдет до судебного процесса над жителями Кантимпре, он хотел иметь возможность защитить своих прихожан и дать достойный отпор всем тем, кто станет утверждать, что мы тут все продались дьяволу. Собственно, так он и объяснял свою затею. Но…
…
Он — первый из тех новорожденных Кантимпре, кому удалось выжить! Он — первый из тех, кто родился на белый свет абсолютно здоровым и при чьем рождении матери не пришлось орать от боли. Вы и сами вскоре убедитесь, что роды у нас проходят почти без крови и криков, а глаза у младенцев — широко открыты… Малыш Перро был для нас всех чем-то вроде талисмана.
В голосе Аны зазвучали мрачные, даже зловещие нотки:
— Те, кто насильно увез его с собой сегодня утром, прекрасно обо всем этом знали!
Помолчав несколько мгновений, Ана покачала головой и повернулась к лестнице.
— Времена для нас настают неблагоприятные! Если за происходившими в Кантимпре чудесами стояли сами Небеса, то было бы лучше, если бы Он дал об этом знать! Нам нужно хотя бы одно чудо, которое объяснялось бы нашим вероучением...
Обратившись с таким призывом к Господу, Ана вздохнула и пошла на второй этаж.
Августодуненсиса охватило смятение. Чудеса деревни Кантимпре. Ему никогда даже и в голову не приходило, что они окажутся вот такими. В захолустных приходах рассказы о якобы сотворенных чудесах — самое обычное дело. Он, Августодуненсис, согласился приехать сюда, в Лангедок, чтобы принять участие в борьбе с еретиками, но при этом у него и в мыслях не было, что ему доведется служить в приходе с такой сомнительной репутацией.
Предавшись невеселым размышлениям, викарий снова занялся починкой поломанной двери.
Часом позже он услышал, что его зовет Ана. Август поспешно поднялся на второй этаж. Отец Аба, приоткрыв здоровый глаз, зашевелил губами. Он мучительно пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось: ему то и дело приходилось морщиться от острой боли, пронзавшей его шею, челюсть и левую глазницу.
И вдруг ему привиделся человек в черном, пытающийся на него напасть. Отец Аба невольно приподнялся с постели, но старая служанка и викарий, вскрикнув, заставили его снова лечь. Совершенно обессиленный, отец Аба рухнул на постель.
4

Избавившись от Максима де Шендолле с плетущимися против него интригами, Бенедикт Ги покинул свой дом на Виа дельи Джиудеи, чтобы начать расследование таинственного исчезновения Райнерио.
…
Всем в округе было известно, что Бенедикт Ги — вдовец. Он жил один, сторонился женщин и все время носил темные траурные одежды. О нем говорили, что вся его жизнь проходит где-то «между его ушами», потому что каждый день с утра до ночи он был погружен в какие-то свои размышления и неизменно оставался равнодушным к радостям жизни.
…
Неподалеку от этих людей лежали четыре трупа.
У самой кромки воды сидел на корточках — спиной к реке — статный молодой человек. Его штаны были приспущены до колен. Увидев Ги, он улыбнулся.
Закончив отправлять свои естественные потребности, он подошел к Бенедикту.
— Нечасто ты захаживаешь к нам, дружище!
Приход сюда Ги, впрочем, не был для него неожиданностью: о приближении Бенедикта ему уже успели сообщить стражники, охранявшие данный участок Тибра и еще издалека увидевшие Ги.
Все эти люди, собравшиеся возле костра, были известны в Риме под странным прозвищем — «мойщики». Они почти никогда не отходили от берега реки.
Тибр, получивший свое название от некого Тиберина, утонувшего в его водах, представлял собой своего рода чудовище, пожиравшее трупы погибших людей: три четверти убитых или покончивших с собой так или иначе оказывались в его водах. Впрочем, трупы, гонимые течением, были еще кое-кому нужны: «мойщики», обосновавшись у самого последнего вниз по течению реки моста Рима, вылавливали плывущие по реке тела, стаскивали с них одежду, кольца, ожерелья и затем бросали их обратно в воду. После этого они тщательно мыли водой выложенное камнями место на берегу, где только что лежали трупы, — возможно, именно поэтому их и прозвали «мойщиками». Ни один из плывущих по реке мертвецов не ускользал от их внимания — они вылавливали даже те трупы, которые были брошены в Тибр служителями Церкви в мешках с предостерегающей надписью: «Не трогать, ибо над этим человеком свершилось правосудие Господне».
…
— В последние дни река даровала нам всего лишь охранника дворца Латран, женщину в порванной одежде и с синяками на лице и младенца, которому оторвали пуповину — по-видимому, чтобы изготовить из нее приворотное зелье. В общем, не было никого, кто был бы похож на парня, которого ты ищешь. Сегодня ночью мы выудили вот этих четырех болванов... — Он показал на лежавшие неподалеку трупы. — Они были вдрызг пьяные — потому, наверное, и утонули.